Рассказы в духе барокко - Бий Коринна Стефани - Страница 5

• Предыдущая
• 5/7
• Следующая

И правда, пернатые разбойники в окне исчезли. Зато пол в комнате загажен, и по свежему птичьему помету нагло разгуливает ворон.

— Я его знаю, это Фриц. А ну-ка, Фриц, убирайся отсюда, нельзя беспокоить дам! Тицио берет рисовую метелку и выгоняет ворона из комнаты.

— У него есть дурная привычка являться сюда за кормом.

— Похоже, на этот раз он собирался съесть меня, — говорит Роза.

Внезапно она очутилась совсем одна на маленьком деревенском вокзале. Подошел и остановился поезд. Дверь открылась, и контролер едва успел подхватить ее.

Она сразу узнала вагон, в котором ехала накануне. Только теперь ей казалось, что это было давным-давно, много дней или даже недель тому назад. Сколько же? Она не знает.

Старая дама читала туристический проспект. Молодой человек беззастенчиво разглядывал лыжницу в желтых брюках, рыжая челка ела мандарин. Они встретили Ночную Розу без всякого удивления. Ни о чем ее не спросили. Это она задала им вопрос:

— Куда мы едем?

Все четверо устало улыбнулись.

— Теперь мы начинаем понимать.

— Да, наконец-то нам все ясно.

— Давно пора, — сухо заметил молодой человек.

— Я, кажется, тоже поняла, — сказала она. опустив глаза.

И тут увидела, что держит в сложенных руках три розы и четки из сухих ягод Иерусалима.

В этой огромной квадратной комнате — а лучше сказать, зале, хотя она служила спальней, — ничего не было.

Ровно ничего. Ламбрекены, маркетри, барельефы, лепные фризы, когда-то, не так уж и давно, украшавшие четыре ее стены и разделенный балками потолок, исчезли, сорванные, украденные, разрушенные. Так уж ничего? О нет, кое-что осталось — узкая кровать. Ее сразу и не разглядишь, комната слишком велика и всегда темновата, несмотря на широкое окно. Скромная, но изящная, белая с золотом, узкая деревянная кроватка — ни колонок, ни балдахина, — и места в ней — только-только для обнявшейся пары.

В общем, даже меньше чем ничего. Окно, за которым зияла пустота, и само по себе было пусто, давно лишившись и стекол, и рамы, и задвижек. Но и свет в его голом проеме не мог победить серый полумрак комнаты.

Может, это был тусклый свет севера? А может, виновато небо? Какое, собственно, имя следовало дать этому слабо мерцавшему пространству, этому пустому куполу, где колыхались лишь облака да снежные хлопья?

Однако вернемся к кровати. Она стоит справа от входа, у стены, но не в углу. Единственная, почти незаметная, дверь ничем не отличается от ободранных стен со слабыми следами былой бренной роскоши; окно, ставшее квадратной дырой, расположено как раз напротив.

На кровати этой лежат двое влюбленных. Странное сходство объединяет их. Лица сердечком; пепельные, на прямой пробор, волосы начинаются почти от самых бровей. Носы у обоих тонкие, с горбинкой; губы, пухлые и розовые лишь в середине рта, дальше идут узкой щелью, рассекающей очень бледные щеки. Их плечи и руки покрыты рыжеватыми пятнышками и смуглы, точно их опалило солнце, но тела отличаются сияющей белизной, которая разгоняет даже сумрак комнаты.

Он очень хорош собою. Она очень хороша собою.

Они неотрывно глядят друг другу в глаза, круглые, золотисто-желтые глаза, которые сейчас кажутся совсем черными. И когда они меняют позу, их головы поворачиваются туда-сюда с невероятной быстротой.

«О, какой он злой!» — думает она.

И верно, он не знает жалости, он молод.

— Ты злой!

Ее маленькие груди поставлены высоко, у самых подмышек, где еще не выросли волосы. «Сухая трава…» — презрительно бросает он, говоря о других женщинах. Он овладевает ею так неистово, словно шпагу вонзает в чрево.

— Мой юный герцог, ты овладеваешь мною так, словно шпагу свою вонзаешь мне в чрево!

— Это лучший способ любить женщину, — отвечает он.

— Но ты ошиблась, герцог— всего лишь кузен мне (1 Игра слов: le due (франц.) означает и герцог и филин.). А мой титул куда благороднее, он наводит страх.

Она раскидывает руки, расправляет и сжимает пальцы с красивыми загнутыми ногтями. Эти руки похожи на хризантемы по сторонам белого гроба.

Однажды он попытался вонзить свою шпагу ей в пупок (на удивление глубокий), но она издала негодующий крик, и он отступился.

— Я вовсе не злой, и я не могу жить без тебя, и ты не можешь жить без меня. Они так любят друг друга, что не расстаются ни на миг.

Да, груди у нее — словно у непорочных дев в шестнадцатом веке, с бледно-коралловыми сосками, которые звались тогда «розовыми бутонами». А волосы — какого же они цвета? Кто знает? Он-то уж не узнает никогда. Она запудривает их белым.

— Рисовой пудрой?

— Нет, просто штукатуркой — знаешь, вот этой, которая падает с потолка…

Кровать, как уже сказано, таких размеров, что на ней едва умещаются обнявшиеся мужчина и женщина, иными словами, совсем узкая, но вот приходит час, когда их одолевает сон. Да и спят они помногу. И для того чтобы подруга его могла свободно раскинуться во сне, он ложится на пол, укутавшись в старый, неразличимо выцветший флаг. Однако им, даже уснув, нужно касаться друг друга, поэтому она свешивает руку с кровати. Он берет ее в свои; а иногда она дает ему не руку, а голую ногу, но все равно он сжимает ее и ставит себе на сердце.

И все их ночи проходят именно так, и никогда они не пресыщаются и не скучают. Он неизменно стремителен и бесстрашен, она неизменно прелестна, свежа и благоуханна.

Но временами ей снится ужасный сон. И она рассказывает его своему возлюбленному:

— За дверью нашей комнаты я вижу широкую лестничную клетку. В центре — шестиугольная пустота, где нет ни верха ни низа. А по ступенькам, не имеющим начала, но, чудится мне… имеющим конец, спускаются, рядами по десять-двенадцать человек, мужчины и женщины. У них совершенно обнаженные тела — багрового цвета, как будто их озарило какое-то гигантское пожарище. И все эти мужчины и женщины сходят по лестнице в гробовом молчании.

— Но как по-твоему, они думают о чем-нибудь, страдают? — спрашивает возлюбленный.

— Нет, они ни о чем не говорят, не плачут, не улыбаются. Просто идут вниз по ступеням, ряд за рядом, держась очень прямо и с достоинством. И я не вижу ни конца, ни начала этому скопищу… Что же означает оно?

— А ты хоть раз выглядывала за дверь?

— Нет, никогда.

— Идем же, любовь моя!

В полумраке они встают с постели и идут к двери, которая легко растворяется. Они видят маленький холл, освещенный неоновой трубкой, и клетку лифта, все новенькое и блестящее. Еще там есть табличка со стрелкой:

ЧЕРДАЧНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ

— Видишь, мы с тобой на последнем этаже небоскреба. Сюда никто никогда не поднимается. Прямо над нами крыша. С фальшивой террасой, балюстрадой, колоннами и фронтоном, в прежние времена была такая мода — украшать верхушки небоскребов в стиле одного из дворцов Короля-Солнце (Королем-Солнце называли Людовика XIV (1638-1715)).

— Какого же? — спрашивает девушка.

— Я не знаю, ибо архитекторы неточно воспроизвели здесь все детали. Может быть, это просто дворец теней Короля-Солнце.

— Но почему они забросили нашу комнату?

— Она слишком велика и лишена отопления. Последний живший здесь человек был художником и умер от воспаления легких.

— В нашей кровати?

— В нашей кровати.

— Я была слишком маленькой, чтобы запомнить это, — говорит она.

В оконном проеме всегда светится большой прямоугольник неба то сиреневого, то красноватого, в зависимости от времени дня или года. Но этот свет, бессильный разогнать полумрак комнаты, и не нужен любовникам, ибо глаза их отлично видят в темноте.

— Что же все-таки означало то шествие? — опять спрашивает она.

— Это шло поколение за поколением человечество, к которому мы с тобой принадлежим с виду.

Она засыпает.

Он проводит губами и лицом по сумрачно мерцающему телу, по двум розовым бутонам, по белому шелку волос и вдыхает ее аромат.

— Сестра моя, любовь моя, мой светлый бубен, я бью в тебя, я вышиваю по тебе, я…

• Предыдущая
• 5/7
• Следующая