Воскрешение Латунина - Валентинов Андрей - Страница 2

– Все это перекинулось к нашим соседям, – добавил товарищ Згуриди, министр иностранных дел. – Нас спрашивают, и весьма настойчиво спрашивают, когда мы собираемся успокоиться. А то ведь и за них может общественность приняться!

Глава Государства – Андрей Гаврилович Антипов, – согласно закивал. Он вообще выступал против всей этой волны обличений, поскольку много лет работал под руководством товарища Латунина и весьма чтил его память. К тому же, имея очень почтенный возраст, Андрей Гаврилович был весьма консервативен и слабо понимал суть процесса демократизации.

– Так что, товарищи, – закончил Коломенцев, – пора принимать какое-то принципиальное решение.

После этих слов воцарилось молчание. Все ждали, что скажет товарищ Мишутин, поскольку «принципиальные решения» принимал обычно он. Но Сергей Михайлович безмолвствовал. Ему было трудно что-либо решить: с одной стороны свертывать процесс демократизации, ставший его политическим кредо, казалось невозможным, с другой – потакать крикунам также не следовало. Поэтому Председатель Главного Совета вопросительно посмотрел на соседа – Николая Ивановича Ермолаева, Премьера правительства.

Николай Иванович тоже молчал. Премьер был прагматиком, и в настоящий момент его более заботили проблемы капитального строительства в восточных районах страны и нехватка нефтепродуктов. Ему было не до идеологических споров по поводу печального наследия, оставленного Латуниным.

– Николай Иванович! – обратился к нему Председатель Совета.

– А? – встрепенулся Премьер, с трудом отвлекаясь от мыслей о нефтепродуктах. – Да, конечно. Надо бы перенести.

– Что? – не понял товарищ Мишутин. – Заседание перенести?

– Ах, нет, нет. Прах перенести. Ну, в журнале было в этом, в «Угольке». Требуют перенести. Перенесем – и все успокоятся. Чего еще больше?

И вновь воцарилось молчание. Премьер недаром слыл умным человеком. Он предложил выполнить наиболее радикальное требование возбужденной общественности – перенести прах товарища Латунина с почетного места у стены Акрополя куда-нибудь подальше.

– Это успокоит, – согласился товарищ Возгривин. – Дельная мысль.

Но так думали далеко не все. Члены Совета, имевшие преклонный возраст, справедливо опасались прецедента. Кроме того, обаяние покойного Латунина не давало возможности согласиться со столь радикальным предложением.

– Вы его не знали! – воскликнул товарищ Антипов. – Это же был человек! Вождь! Ну, ошибки, да, конечно… Но мы ведь осудили! Давно уже осудили! А прах переносить…

– Нехорошо, нехорошо! – согласно закивали старики.

– Ну, я не настаиваю, – пожал плечами Премьер. – Но раз общественность требует… А то ведь сколько времени на все это уходит! А ведь скоро начнется уборка. Да и с нефтепродуктами…

– Да, – кивнул министр иностранных дел Згуриди. – Еще визиты… Вопросы пойдут.

– Ну что ж, – нарушил молчание товарищ Мишутин. – Будем голосовать, товарищи?

Сергей Михайлович был доволен. Он и сам подумывал о каком-нибудь эффектном жесте со стороны руководства, дабы успокоить, наконец, народ. Инициативу в таком деле, однако, брать на себя не хотелось. А поскольку скользкое предложение внес Николай Иванович, можно было остаться в стороне. В конце концов, при голосовании можно и воздержаться, хотя подобное и не очень желательно.

– Итак, кто «за»? – вопросил Председатель Совета.

Таким образом, этим вечером судьба могилы у стены Акрополя была решена. Большинством в два голоса – Сергей Михайлович все же решился и проголосовал «за» – было принято четкое и конкретное решение: Прах товарища Латунина Никодима Кесарионовича, совершившего многочисленные ошибки и преступления, в ближайшее же время перенести из могилы возле стены Акрополя на Новостроевское кладбище. Исполнение возлагалось на товарища Возгривина, ему же поручалось проконтролировать реакцию прессы и общественности. Товарищу Коломенцеву надлежало выступить в Центральном Органе со статьей по поводу данного решения. И быть по сему.

– Зря это вы, Николай Иванович, – обратился к Премьеру Глава Государства после заседания. – Грех такое было предлагать!

– Почему? – удивился тот, – народ это успокоит, а у меня, между прочим, уборка на носу. Что нам, в конце концов, Латунин? Бог с ним!

– Эх, Николай Иванович! – вздохнул товарищ Антипов, – если б вы знали его, то не были бы столь легкомысленны. Ох, не вышло бы чего!

Премьер подивился стариковской мнительности и вновь предался размышлениям.

Решения Главного Совета выполнялись, как правило, незамедлительно и точно. В ближайшую же ночь, без всякого уведомления в прессе, подразделение солдат из роты особого назначения, получив на складе лопаты и прочий шанцевый инструмент, было направлено на Площадь перед Акрополем. Никто из числа офицеров и солдат не имел понятия о готовящейся акции, и все могли только теряться в догадках.

Подразделение собралось у самой стены, подальше от света прожекторов, освещавших Площадь. Где-то в час ночи к солдатам присоединилась небольшая группа штатских. В одном из них все узнали самого товарища Возгривина. С ним было двое крепких ребят из личной охраны и какой-то старикашка, стремившийся все время спрятаться за широкие плечи телохранителей. Член Главного Совета о чем-то вполголоса переговорил с офицером, командовавшим подразделением, после чего была дана команда пятерым солдатам взять лопаты и ломы и направляться вслед за товарищем Возгривиным. Остальным велено было ждать и быть наготове.

В этой первой пятерке волею случая оказался сержант Коля Рипкин. Поначалу его мало интересовала ночная прогулка, но вскоре сержант понял, что дело предстоит необычное. Колю поразил не товарищ Возгривин, которого солдатам по долгу службы уже приходилось неоднократно лицезреть, а его престарелый спутник.

– Знаешь, кто этот старикашка? – шепнул сержант своему соседу Васе. – Сам Зундулович, ей богу!

– Какой Зундулович? – не понял Вася, – родственник, что ли?

– Да нет же! Он сам!

– Неужели жив?!

– Жив, паскуда! Девяносто три, а еще, как видишь, бегает!

Лазарь Моисеевич Зундулович был последним из оставшихся в живых соратников Латунина. Вместе с другими, ныне покойными подручными диктатора, он натворил немало безобразий, впоследствии был разоблачен, но поскольку судить его было как-то неудобно, оказался всего лишь на заслуженном отдыхе. Память покойного Латунина пенсионер чтил свято, и теперь, узнав бог весть откуда о решении Главного Совета, приковылял лично к товарищу Мишутину и добился-таки разрешения на участие в церемонии перенесения праха. Надо сказать, что о готовившемся событии известили трех внуков покойного, но все они, не питая ни малейших добрых чувств к деду, не щадившему собственную семью, присутствовать не пожелали.

Солдаты вместе с упомянутыми уже штатскими последовали к небольшой аллее, где покоились наиболее выдающиеся деятели Великой Державы.

– Неужели новую яму рыть будем? – высказал шепотом предположение сосед Рипкина. – Но ведь, вроде, никто не помирал…

– Нет! – прошептал в ответ Коля. – Тут что-то другое, недаром этот сыч Зундулович здесь…

Между тем они подошли к могиле самого Великого Вождя и Учителя товарища Латунина, покоившегося под мраморной плитой и бюстом из серого камня.

– Внимание! – тихо, но отчетливо произнес товарищ Возгривин. – Товарищи! Я ознакомлю вас с решением Главного Совета…

После чего он, при свете карманного фонарика, прочитал принятый накануне документ. Теперь все стало ясно.

– Снять плиту! – распорядился офицер.

Работа пошла споро. Ребята, время от времени поглядывая с некоторой робостью на серый бюст покойного вождя, стали углубляться в утрамбованную землю.

– Поосторожнее! – то и дело поскрипывал товарищ Зундулович. – Ведь это же Никодим Кесарионович!

Вскоре первую пятерку сменила вторая, и Рипкин получил возможность перекурить.