Небеса ликуют - Валентинов Андрей - Страница 21

– Топоры-ножи-ножницы-сечки! – донеслось из-за спины, и я почему-то вновь подумал о бессонном точильщике.

Что случилось с его бородой?

Да, жизнь действительно театр. И хорошо, если приходится играть в комедии. Тычки, затрещины, любовник в сундуке. Глупо, конечно, но это все-таки лучше кровавой красоты шекспировских ужасов.

Итак, играем!

Декоратор постарался. Задник сцены в меру мрачен и в меру нелеп. Темные потрескавшиеся стены древней гробницы, грустные пинии вокруг – и белые ажурные зубцы поверху, словно могила Цецилии Метеллы надела чепец, какой носят субретки. Предрассветное серое небо, далекий глухой голос колокола…

– Ага, вот и они! Однако же прохладно, дорогой де Гуаира!

На эту реплику можно не отвечать. Я – Арлекин, принявший вызов чванливого Капитана и теперь, дабы посмешить благородную публику, во всем подражающий своему врагу. Нос надменно вздернут, ботфорты гордо попирают холодную твердь, покрытую влажными желтыми иголками.

– Доброе утро, синьоры!

Их снова трое – крепыш, толстяк и высокий. Три Капитана – надутые щеки, брови – к переносице, носы, как и у меня, – к зениту. Играют от души.

Почему их трое? Маркиз, синьор Монтечело и…

«Хватайте ее, синьор Гримальди!»

Да мы, оказывается, знакомы!

Вся труппа в сборе. Приступим?

– Прежде чем мы начнем, синьоры, хочу исполнить свой долг и предложить вам принести взаимные извинения…

Реплика звучит неубедительно, фальшиво, и сам шевалье понимает это. Вновь можно не отвечать, достаточно покачать головой.

Крепыш превосходно играет. Его лицо в меру мрачно, в меру горделиво. Разглядывать его я не собираюсь – не время.

Играем!

Плащ падает на землю. Поверх него – камзол. Холодный воздух заполняет ворот рубахи.

– Жребий, синьоры!

Тяжелый дукат неохотно, медленно взлетает к низкому серому небу. Взлетает, замирает на миг, словно раздумывая.

Орел?

Решка?

Вместо орла – чей-то заносчивый профиль в окружении полустертых латинских букв.

Вместо решки – рыцарь в доспехах с пучком стрел в левой руке.

Рыцарь – это я. И стрелы со мной, маленькие, завернутые в белую тряпицу.

Дукат все еще падает. Медленно, медленно… Публика замирает в ожидании, начисто забыв, что это все – комедия, где бьют и убивают понарошку.

Орел!

Лицо крепыша в этот миг становится похожим на золотой профиль. Его выстрел – первый.

Сарбаканы!

Краснодеревщик постарался: «дудочка» маркиза ничем не отличается от моей, даже лучше – полированная, с затейливой змейкой орнамента.

Колючки!

Тряпица разворачивается медленно, дабы зрители успели почувствовать, ощутить весь ужас этих маленьких стрел, готовых вонзиться в руку, в горло, в лоб.

Все?

Нет, не все. Арлекин не был бы Арлекином, если бы упустил возможность потянуть время. Скучным равнодушным голосом поясняю, как лучше брать колючку, как вкладывать ее в «дудочку».

Капитаны сердятся, супят брови.

Смешно!

Теперь веселая игра: у кого ноги длиннее. Вы победили, синьор Гримальди, значит, вам и шаги отсчитывать!

Раз… два… три…

Один плащ – налево, второй – направо.

По местам!

Синьор Гримальди вкупе с синьором Монтечело успешно делают вид, что им не по себе. Не отстает и шевалье. Маркиз внешне спокоен, но мне почему-то никак не удается разглядеть его лицо.

Новая игра: у кого руки длиннее. Так-так, дорогой дю Бартас, значит, вам и платком махать.

Литавры, барабанная дробь, тихий вздох зала, белый всплеск слева…

…И легкий, еле заметный ветерок у самого уха.

Все правильно! Злой Капитан не может поразить доброго веселого Арлекина.

На то и комедия!

Теперь можно повертеть сарбакан в руке, поднять колючку, поднести к глазам.

Пауза – уже последняя. Публика это любит!

Еще, немного еще…

Пора!

Опускаю сарбакан, вытираю платком губы и облегченно вздыхаю.

Отыграл!

Теперь очередь Капитана. Сейчас он должен поднести руку к горлу, нащупать иголку…

Подносит, нащупывает.

Падает.

Падает?

Хорошая импровизация, очень хорошая! Маркиз оказался прекрасным актером. Но почему кричит синьор Монтечело? Почему синьор Гримальди…

– Он… Он умер! Господа, он мертв!

Что такое? Эта реплика – лишняя, совсем лишняя! Ведь это все – комедия! Зачем же…

Холодный воздух – в лицо, теплое запястье – под пальцами.

Все еще теплое…

Отпускаю его руку, встаю, хотя на плечах – глыба свинца, словно у дантовских грешников.

Слишком поздно!..

Слишком поздно я понимаю: таких комедий не бывает. Смерть – никудышный актер, у нее все – взаправду.

– Гадюка!

– Я попросил бы вас, синьор Гримальди, выбирать выражения!..

– Трусливая гадюка! Подлец!

Занавес опустился, но ничего не кончилось. Кажется, секунданты уже готовы взяться за шпаги.

Дабы все удвоить.

– Ma foi! Все состоялось согласно уговору и правилам, принятым…

– Гадюка!

Открываю глаза. Лицо маркиза рядом, и я впервые могу рассмотреть его. Лет двадцать – не больше. Мальчишка. Мертвый мальчишка с широко раскрытыми глазами, в которых навеки застыл ужас.

Синьор Монтечело стоит рядом и странно шморгает носом. А синьор Гримальди…

– Это была не дуэль! Ты подлец, ядовитая змея, убийца!..

Гримальди тоже молод, немногим старше маркиза. Высокий, крепкий, жилистый. Ему бы к отцу Хозе, тому нравились такие – длиннорукие, голенастые.

Ничего уже не исправишь, не спасешь – кроме истины. Наклоняюсь над телом. Колючка легко выходит из ранки.

– Извольте убедиться, синьоры!

Легкая боль в запястье – и дружный вздох со всех сторон.

– Mort Dieu! – Это, конечно, шевалье.

Минута, другая… Вынимаю колючку, отбрасываю, не глядя.

– Там нет яда, синьоры. Можете убедиться.

На меня смотрят, все еще не веря. Синьор Гримальди подхватывает упавшее на покрытую желтыми иголками землю черное жало, морщится, укалывает палец.

И вновь мы ждем, время тянется, а в глазах мертвого маркиза – все тот же ужас и холодная пустота.

– Там нет яда, – повторяю я невесть зачем.

– Но почему?! – В голосе синьора Монтечело – слезы, и на лице – тоже слезы. Он самый старший. Жаль, что тогда, на набережной, он не смог сдержать глупых мальчишек, решивших поиграть в banditto.

Объяснять не хочется, тем более объяснять очевидное.

– Он умер от страха, синьоры. Просто от страха…

Правда – но, конечно, не вся. Его убил я. Убил – хотя и не желал этого. Хотелось проучить, оставить с мокрыми штанами, чтобы запомнил и закаялся навек…

Дорога в Ад, я тоже тебя мощу!

– В любом случае, синьоры, – несколько неуверенно произносит дю Бартас, – дело кончено.

– Вовсе нет!

Синьор Гримальди дергает рукой. Ножны отлетают в сторону, тускло блещет серая сталь.

– Защищайся, ублюдок!

У меня нет шпаги. Сарбакан – в левой руке, колючки – настоящие – за поясом, но я не хочу никого убивать!

– Защищайся, трус! Дайте ему шпагу! Шпагу!

Сарбакан с легким стуком падает на землю. В моей ладони – теплая рукоять. Я даже не успеваю понять, чья это шпага.

– Вот тебе, каналья!

Его шпага взлетает вверх, затем устремляется вперед, и я даже не замечаю, как вновь превращаюсь в маленькую лохматую обезьяну…

…которая растерянно глядит на длинную тяжелую железяку, не понимая, зачем странные люди всучили ей это диво. Надо быть очень глупым, чтобы пускать подобное в ход, забивая голову бесконечными квинтами, терциями, рипостами и флаконадами ан корте. Зачем такая тяжесть? В крайнем случае хватит обломка бритвы или маленького ножичка, который так удобно зажать в пальцах ноги.

Ай! Страшный человек делает шаг вперед, зачем-то тычет сталью в бедную маленькую обезьяну.