Убийство в антракте - Безымянный Владимир - Страница 5

• Предыдущая
• 5/27
• Следующая

— Вы, конечно, тогда не заявили?

— Да, понимаю, неправ. И сейчас раскаиваюсь. Но не до того было. Честно скажу, самый страшный рэкет — государственный, этот обирает при поддержке закона, налогами. Больше половины уходит. А у нас еще и благотворительность...

— Ну, это вопрос из другой области, да и не в моей компетенции. Думаю, кое-что все же остается. Приходится еще раз пожалеть, что тогда вы не обратились к нам. Результаты налицо.

— Да уж...

Гусь пристально посмотрел на майора. Глаза у него были утомленные, белки исчертила сетка набухших сосудов. Он, казалось, хотел что-то сказать, но удержался.

— Говорите, Владимир Евгеньевич. Ей-богу, стоит. Нет у нас сейчас времени в эти игры играть. Давайте работать вместе. Не может быть, чтобы у вас не было каких-либо подозрений.

— К сожалению, мне нечего добавить. Чужих у нас за сценой, как правило, не бывает. В этом отношении зал хороший. Выход один, через окна на площадь не выберешься. Там милиции столько, что прямиком угодишь по назначению. Чужого Ежиков никогда бы не подпустил на расстояние удара.

— Мог ведь и знакомый сработать.

— В принципе, мог. Тут уж вам виднее.

— Не надо иронизировать, Владимир Евгеньевич. Вы человек серьезный и занятой, но ведь и мы не баклуши бьем. Сероусова допрашивали и еще допросим, остальных тоже пригласим для беседы.

— Не сомневаюсь. Я палки в колеса следствию вставлять не собираюсь. Только с Сероусовым, если можно, помягче. Я просто умоляю. На нем программа держится, а это заработки всего коллектива. Мальчишка капризный, если вобьет что-нибудь себе в голову — ничем не проймешь. Я-то его знаю как облупленного. Если начнет капризничать — придется отменять концерты. А это очень большие деньги. О-о-очень большие! И половина этих денег в виде налогов поступает в бюджет. Да и людям в радость. Я, между прочим, горжусь, что в артистической карьере Вени есть и моя заслуга.

— Она неплохо оплачивается.

— Спасибо, не жалуюсь. Но деньги я не зря получаю. Вся организационная и постановочная часть на мне держится. Мой профиль — сделать казалось бы немыслимое реальным.

— Что ж, по деньгам и ответственность. У кого еще имелись ключи от уборной Сероусова?

— У меня, разумеется, но и у вахтера на стенде. У него их берут уборщицы. Больше, насколько я знаю, ключей нет. Но замок там самый простенький, и для человека, решившегося на убийство, это никакое не препятствие.

— Во-первых, замок не совсем стандартный, а во-вторых, кроме решимости надо иметь и навык. И совсем не обязательно, чтобы крутой боевик оказался специалистом по дверным запорам. Такому проще дверь взломать, чем орудовать отмычкой.

— Ну, тут я пас. Значит, арестовывайте меня. То, что Сероусов в это время находился на сцене — подтвердят семь тысяч зрителей.

— Не сомневаюсь ни на йоту. Не буду портить настроение его поклонницам арестом кумира. Хоть он, по сути, последний, кто видел Кронову живой.

— Не считая убийцы. Вы ведь на Веню, надеюсь, не грешите? Уж скорее я подхожу на роль подозреваемого.

— Можете быть спокойны. Мы арестовываем не за наличие или отсутствие ключа. Расскажите, кстати, чем вы занимались в ходе второго отделения. Без обид, нам важна любая информация.

— Я и не обижаюсь. Отлично представляю, каково вам приходится, однако вынужден вас разочаровать.

Больница закрытого типа — это вам не санаторий. Решетки на окнах, «колючка» и провода сигнализации на ограждении, не располагающая к общению «локалка». Палаты друг от друга ничем не отличаются, разве что степенью обшарпанности.

На ночь пациентам надевали «белые халаты», гарантировавшие покой во сне. Обитатели этой палаты спали крепко, как только возможно после нелегкого, мучительного дня. Спали, вздрагивая и постанывая, но век упорно не размыкали, цепляясь как за соломинку за единственную отраду — сон, забвение.

Становилось еще муторней от тишины, смахивавшей на гробовую. Грызущие Кронова сомнения не оставляли его ни днем, ни ночью. Мрачная обстановка и изнуренные люди вокруг...

«Что будет с ними со всеми, что будет со мной?.. Один Бог знает. Многие здесь уже не нужны никому, разве что любознательным следственным органам. У тех особый интерес».

Двадцатилетний сосед по койке Эдик выглядел если не пенсионером, то во всяком случае человеком за сорок, крепко потрудившимся на вредном производстве. Кожа желтая и сухая, как пергамент, короткий, совершенно седой ежик и страшная худоба, словно парня грызла изнутри безжалостная плотоядная тварь.

Выделялся среди всех Грузин — крупноносый, упитанный и рослый детина, лежавший рядом с Сашей. Его жирное тело словно излучало тревогу, передававшуюся всем, кто находился поблизости. Объяснить это было невозможно. О своих былых подвигах Грузин не распространялся, в отличие от остальных, чесавших языками от безделья. Даже у Кронова порой мурашки ползли по спине при взгляде на загадочного соседа. Трое остальных обитателей палаты — Игорь Лапко, Толик и «шофер» Мокеев — оказались в «судебке» прямо из сельской глубинки.

Тоска, сгустившаяся в палате, томила Кронова. Ночные кошмары выматывали нервы. Нелепая и жуткая гибель Нины выбила его из колеи, остро вспоминался и Мишка-ежик... Даже самые светлые образы, всплывавшие в сознании — лицо Оли, шелковистая головка сына, — только на минуту позволяли заслониться от гнусной реальности.

Каждый занимался своими делами. «Жильцы» палатыкамеры привычно не обращали внимания на соседей. На Кронова смотрели, словно на пустое место. Однако кое-какие признаки говорили о том, что просочились-таки слухи о его должности и спортивных заслугах, попутно обрастая всякой чушью. В сочетании с обвинением в двойном убийстве, это придавало Кронову некий зловещий ореол.

Санитар подал команду к завтраку. Таким голосом уместнее было бы командовать расстрелом, но вечно недоедающим больным было не до тонкостей. Они гуськом потянулись к выходу.

— Кронов, тебе особое приглашение?

Есть не хотелось. Но не хотелось и «приглашения». Потому и затрусил, чтобы медлительностью не вызывать желания подогнать. За столом компания уже доскребала тарелки. Грузин потащил к себе лишнюю, Сашину, но, завидев хозяина, с сожалением отставил.

— Ешь! Мне не то что жрать — жить не хочется. Поперек горла кусок становится.

У Грузина зато все было в норме. Каша исчезла моментально. Вопросительно покосился на чай, затем на Кронова. Эдик откинул голову и сказал:

— Саша, выпей хоть чаю. Так долго не протянуть — через неделю кеды в угол поставишь.

— Ну и поставлю. Кому от этого хуже? Кому я нужен? Родителей нет, следствие лепит мне убийство бывшей жены, от Оли ни слуху, ни духу. А ведь не тот она человек. Почему тогда молчит?

И снова пелена перед глазами. Словно пьяный, выполз из столовой, без сил повалился на нары.

— Шурик, Шурик! Вставай, к врачу вызывают, — огоньки страха плавают в глазах Эдика.

У дверей — санитар. Здоровенный детина, масляная ухмылка до ушей.

В узком бесконечном коридоре потрескивали, перемигивались люминесцентные лампы, словно переговаривались: «Еще одного повели. Бедняга! Конца нет!..» Ох, как вырваться отсюда? Найти Олю, да просто — вдохнуть воздуха свободы! Тем временем коридор уперся в узкую дверь. Санитар осторожно постучал. Дверь отворилась и Саша увидел просторный, даже чересчур, кабинет со сводчатым потолком. Готические зарешеченные окна как бы подчеркивали масштабы помещения. В углу стоял ветхий шкаф, между ним и решеткой окна за письменным столом восседала сильно располневшая женщина в очках. Белый накрахмаленный халат туго охватывал нечто бесформенное, прежде именовавшееся, видимо, талией, крупную голову покрывали тугие парикмахерские завитки. Женщина была целиком погружена в работу. Пухлые тома историй болезни стопой громоздились перед нею, и ее глаза, спрятанные за сильными линзами, с жадностью пожирали чернильные строки, словно за ними стояли герои увлекательнейшего детектива. С той только разницей, что судьбу этик героев можно было изменить собственной рукой.

• Предыдущая
• 5/27
• Следующая