Жемчужина императора - Бенцони Жюльетта - Страница 2
- Предыдущая
- 2/95
- Следующая
– К сожалению? Ну, спасибо, утешил! Другими словами, я не могу рассчитывать на то, что меня полюбят ради меня самого?
– Я в жизни ничего подобного не говорил, и прекрасно знаю, что за тобой числится несколько очень лестных побед; но все-таки будь предельно осторожен. Мужчины этого племени то и дело хватаются за нож. И если твоя прелестница и впрямь так хороша...
– Сам увидишь!.. Хотя... Как-то не очень я уверен, что стоит брать тебя с собой. Уж очень ты привлекателен! – прибавил Вобрен, окинув нарочито недовольным взглядом своего друга: его тонкое, резко очерченное лицо, смуглая кожа которого так эффектно контрастировала с седыми висками, светлые глаза, по настроению менявшие цвет с голубого на зеленый и обратно, и высокую гибкую фигуру, всегда облаченную в великолепные, но неброские костюмы. Да еще этот княжеский титул, перед которым ни одна женщина не устоит! Нет, все-таки Природа чересчур щедра к одним людям и слишком скупа к другим! Впрочем, Жиль Вобрен отнюдь не причислял себя к последним и был вполне доволен своей внешностью.
Морозини в ответ рассмеялся. Да, он был не только женат, но счастливо женат на совершенно очаровательной женщине, год назад подарившей ему сразу двух детей, мальчика и девочку, от которых он был без ума. Его восторг слегка умерялся разве что в те моменты, когда уже явственно установившееся между малютками взаимопонимание заставляло обоих разом широко открывать хорошенькие ротики и дружно реветь: достаточно было одному или одной из близнецов заплакать, как второй или вторая тут же принимается вопить с еще большим усердием. Правда, заливистый смех у них был не менее заразительным и почти таким же громким, как и рев. Вот потому-то Альдо, который рос единственным ребенком в семье, иногда несколько терялся при взгляде на эту пару херувимчиков, в которых была самая малость от чертенят. Близнецы только что открыли для себя радость самостоятельного передвижения, и теперь так носились на четвереньках по всему отцовскому палаццо, что пришлось забаррикадировать выход на лестницу, чтобы они, по крайней мере, оставались на том этаже, где была устроена детская. Что же касается первого этажа – того, где помещались кабинет Морозини и выставочные залы, – доступ туда близнецам был строго воспрещен, если только их не держали на руках мать и Труди, могучая швейцарка, выкормившая княжеских отпрысков и умиравшая от страха при одной только мысли о том, что они могут скатиться по ступенькам подъезда и уйти под воду канала... Да и вообще не нашлось пока ни одного человека, как среди хозяев, так и среди слуг «дома Морозини», кто усомнился бы в том, что Антонио и Амелия – лучшие младенцы во всей Европе. Близнецами восхищались в Швейцарии, где жил их дед с материнской стороны, банкир Мориц Кледерман, и во Франции, где большую часть времени проводили крестный отец и крестная мать Антонио – Адальбер Видаль-Пеликорн и Мари-Анжелина дю План-Крепен, и в Англии, где жила крёстная мать Амелии, леди Уинфилд, и даже в Индии, где служил в Пешаваре крестный отец Амелии, лейтенант Макинтир...
Альдо с трудом вырвался из плена сладостных и всепоглощающих мыслей о своем семействе и, услышав, наконец, о чем толкует ему друг, позволил Вобрену в тот же вечер затащить себя на ужин в «Шехерезаду».
Но теперь, сидя в ресторане, он об этом жалел, поскольку не мог заставить себя восторгаться, подобно Жилю, и по-прежнему скучал. Однако следовало быть справедливым и признать, что место приятное, а околдовавшая Вобрена девушка действительно на редкость красива: медного оттенка кожа; жгучие глаза; черные тяжелые косы, перехваченные золотыми кольцами, падающие на ничем не стесненную под черно-красной атласной блузкой грудь; широкая юбка до пола; осиная талия, стянутая драгоценным поясом. На тонких запястьях звенят золотые и серебряные браслеты, с шеи спускаются длинные бусы, и от всего этого стройного, но вместе с тем цветущего тела исходит нескрываемая чувственность... Да, пассия Жиля оказалась самой привлекательной в труппе – она же семья – цыган, состоявшей из шести скрипачей, двух гитаристов и еще одной певицы. А вот ту красавицей не назовешь: намного старше, слишком толстая, с лоснящейся кожей, большим красным ртом и маленькими черными глазками, – и все же по всему видно, что главная здесь – она, потому что это ей принадлежит чарующий голос, богатый, теплый, чуть хрипловатый; и, хотя она поет на незнакомом языке, ей удается донести до слушателей колдовство бесконечных дорог, продуваемых ветрами бескрайних степей, и страсть народа, скрывающего многовековые страдания под гордыми восклицаниями и насмешками, понятными лишь посвященным. В своих песнях ромалы обращались только к цыганам. К другим, их называли гаджо, относились в лучшем случае с иронией, о которой те даже и не догадывались...
Конечно, Морозини, как истинный ценитель, не мог не залюбоваться красотой юной Варвары, но всерьез заинтересовала его лишь толстая певица. Как и положено итальянцу, Альдо был неравнодушен к красивым голосам, а здесь он явно встретился с чем-то исключительным, ничего подобного ему до сих пор слышать не доводилось, и на то время, пока звучал этот голос, он и думать забыл о скуке. Закончив петь, цыганка закурила длинную сигарету и, небрежно прислонившись к одной из колонн, принялась жадно затягиваться, не обращая никакого внимания на зал и не сводя глаз с голубых струек дыма, которые выпускала изо рта.
Скрипки неистовствовали, но уже настал черед гитаристов, и они, не переставая играть, поднялись со своих мест и пошли по кругу вслед за красавицей Варварой, пустившейся в пляс. Это был странный танец, в котором ногам отводилась минимальная роль: они всего лишь быстро несли тело вперед, и ступни при этом почти не отрывались от пола. Собственно говоря, по-настоящему в пляске принимал участие лишь торс девушки: откинув назад голову, свесив руки, она так трясла плечами и грудями, словно отдавалась какому-то незримому любовнику. Именно это невероятно возбуждало зрителей. Вот и Жиль Вобрен сделался кирпично-красным и нервно оттянул пальцем воротник, как будто тот внезапно стал ему тесен.
Потом оба гитариста запели, а танцовщица, продолжая свой неистовый танец, вскинула руки и закружилась, взвихрив юбки и отбивая такт каблуками. Внимание всего зала по-прежнему было сосредоточено на ней одной. Морозини, как и все прочие, смотрел на нее, когда до его слуха внезапно донесся шепот:
– Вы ведь князь Морозини, знаменитый эксперт по драгоценным камням?
Подняв глаза, Альдо увидел, что толстая цыганка теперь стоит рядом с ним.
– Да, это я, – подтвердил он. – Но откуда вы меня знаете?
– Я вас видела, давно... в Варшаве. Вы тогда меня не заметили, но мне назвали ваше имя. Князь, вы мне необходимы! Только не смотрите на меня! Продолжайте любоваться представлением...
Цыганка переместилась к другой колонне, но голос у нее был достаточно мощным для того, чтобы Альдо, несмотря на звуки оркестра и шум, который подняла публика, начавшая аплодировать, отчетливо слышал каждое слово. Никто не обращал на них внимания, даже Вобрен, хотя и был совсем рядом...
– Зачем же я вам понадобился?
– Это для одного... одного друга, у него серьезные затруднения. Но вас должно заинтересовать то, что он вам расскажет. У вас есть машина?
– Я живу в Венеции. А здесь обхожусь такси.
– Тогда возьмите такси и ждите меня на углу улицы Клиши!
– Приглашение распространяется и на моего друга?
– Нет. Впрочем, у него, похоже, не возникнет ни малейшего желания вас сопровождать... А вы... Сегодня вечером я должна петь еще один раз. И как только закончу, можете отсюда уйти, – мы с вами встретимся...
Морозини повернулся к ней, надеясь выведать побольше. Не очень-то ему нравился властный тон, каким разговаривала с ним толстая цыганка. Но сказать ничего не успел: певица уже стояла рядом с оркестром.
От Вобрена полностью ускользнула разыгравшаяся в двух шагах от него сцена. Он глаз не сводил с танцовщицы, и Альдо оценил улыбку, которую та послала ему, проносясь мимо в танце. Одной такой улыбки вполне достаточно, чтобы воспламенить его друга. Так и вышло – живо обернувшись к Альдо, Жиль посмотрел на него торжествующим взглядом.
- Предыдущая
- 2/95
- Следующая
