Лесные женщины - Меррит Абрахам Грэйс - Страница 5
- Предыдущая
- 5/8
- Следующая
– Мсье, – сказал Поле, – вы пришли как посол – в некотором роде. Лес разговаривал с вами. Что ж, я буду говорить с вами, как с послом. Четыреста лет здесь жили мои предки. Сто лет как мы владеем этой землей. Мсье, все эти годы не было ни одного мгновения, чтобы деревья нас не ненавидели – а мы не ненавидели деревья.
– Все эти сотни лет между нами и лесом ненависть и война. Мой отец, мсье, был убит деревом; мой старший брат искалечен другим. Отец моего отца, он был дровосеком, заблудился в лесу; когда его нашли, он лишился рассудка, кричал, что лесные женщины околдовали его и насмехались над ним, заманивали его в болота, прямо в трясину, в густой кустарник, мучили его. В каждом поколении деревья брали с нас свою дань – и не только мужчин, но и женщин, – калечили и убивали.
– Совпадения, – прервал Маккей. – Это ребячество, Поле. Нельзя винить деревья.
– В глубине души вы в это не верите, – сказал Поле. – Послушайте, наша вражда очень древняя. Она началась столетия назад, когда мы были рабами, крепостными господ. Чтобы готовить пищу, топить зимой, они позволяли нам брать хворост, мертвые ветви, засохшие прутики, упавшие с деревьев. Но если мы срубали дерево, чтобы нам было тепло, чтобы было тепло нашим женщинам и детям, нас вешали, или бросали в темницы, где мы гнили, или пороли нас так, что спины наши превращались в кровавое решето.
– У них, у господ, были широкие поля, а мы должны были выращивать пищу на клочках, где деревья считали ниже своего достоинства расти. И если они прорастали на наших жалких клочках, тогда, мсье, мы должны были оставлять их в покое, иначе нас пороли, или бросали в темницы, или вешали.
– Они напирали на нас, деревья, – в голосе старика звучала фанатичная ненависть. – Они крали наши поля, вырывали пищу изо рта наших детей; бросали нам хворост, как подаяние нищим; искушали нас согреться, когда холод пробирал нас до костей, и мы повисали, как плоды, на их ветвях, когда поддавались искушению.
– Да, мсье, мы умирали от холода, чтобы они могли жить! Наши дети умирали от голода, чтобы у их поросли было место для корней! Они презирали нас, деревья! Мы умирали, чтобы они могли жить, а ведь мы – люди!
– А потом, мсье, пришла революция и свобода. Ах, мсье, как мы отплатили им! Огромные стволы ревели в очагах в зимний холод – больше никаких подачек хворостом. На месте деревьев появились поля – больше не умирали с голоду наши дети, чтобы их дети могли жить. Теперь деревья наши рабы, а мы их хозяева.
– И деревья знают это и ненавидят нас!
– Но удар на удар, сто их жизней за нашу одну – мы возвращаем им ненависть. Мы рубим их, жжем, мы сражаемся с ними…
– Деревья! – закричал Поле неожиданно, глаза его сверкали кровавым гневом, лицо сморщилось, на углах рта показалась пена, он сжимал кулаки. – Проклятые деревья! Армии деревьев ползут… ползут… все ближе и ближе… напирают на нас! Крадут наши поля, как и в старину! Строят темницы вокруг нас, как старину строили темницы из камня! Ползут… ползут! Армии деревьев! Легионы! Проклятые деревья!
Маккей слушал, пораженный. Какая невероятная ненависть! Безумие! Но в чем его исток? Какой-то глубокий унаследованный инстинкт, идущий от предков, для которых лес был символом их ненавистных хозяев. Предков, чей прибой ненависти бился о зеленую жизнь, объявленную хозяевами табу, как нелюбимый ребенок ненавидит любимого, кому достается вся любовь и все подарки. Такому свихнувшемуся разуму убийственное падение дерева, калечащий взмах ветви могут показаться сознательными, естественный рост растений кажется неумолимым наступлением врага.
И все же – удар ветви пихты после падения березы был сознательным, и были лесные женщины в роще…
– Терпение. – Стоявший сын коснулся плеча старика. – Терпение! Скоро мы нанесем свой удар.
Безумие частично отступило во взгляде Поле.
– Мы срубаем их сотнями, – прошептал он. – Но они возвращаются сотнями! А тот из нас, кого они ударяют, не возвращается. Нет! На их стороне численность и – время. А нас всего трое, и времени у нас мало. Они следят за нами, когда мы идем по лесу, готовые поймать, ударить, раздавить!
– Но, мсье, – он обернул налитые кровью глаза к Маккею. – Мы нанесем свой удар, как сказал Пьер. Ударим по роще, которую вы захотели. Ударим по ней, потому что это сердце леса. Тайная жизнь леса здесь бьет ключом. Мы знаем – и вы тоже знаете! Если мы уничтожим ее, мы лишим леса сердца, дадим ему понять, кто тут хозяин.
– Женщины! – Глаза стоявшего сына блестели. – Я видел там женщин! Прекрасные женщины с блестящей кожей, которые манят… и насмехаются и исчезают, как только пытаешься схватить их.
– Прекрасные женщины заглядывают в наши окна и смеются над нами, – прошептал одноглазый сын.
– Больше они не будут насмехаться! – крикнул Поле, снова охваченный безумием. – Скоро они будут лежать, умирая! Все они – все! Они умрут!
Он схватил Маккея за плечи, затряс его, как ребенка.
– Идите скажите им это! – кричал он. – Скажите, что сегодня мы их уничтожим. Скажите, что это мы будем смеяться, когда придет зима и мы будем смотреть, как их круглые белые тела горят в очаге и отдают нам тепло! Идите – скажите им это!
Он повернул Маккея, подтолкнул к двери, распахнул ее и спустил его со ступенек. Маккей слышал, как засмеялся высокий сын, как захлопнулась дверь. Ослепший от гнева, он взбежал по ступеням и бросился на дверь. Снова рассмеялся высокий сын. Маккей бил в дверь кулаками, бранился. Трое внутри не обращали на него внимания. Отчаяние приглушило его гнев. Могут деревья помочь ему, дать ему совет? Он повернулся и медленно пошел по полю к маленькой роще.
Приближаясь к ней, он шел все медленнее и медленнее. Он потерпел неудачу. Теперь он посланник, несущий смертный приговор. Березы стояли неподвижно: листва их безжизненно свисала. Они как будто знали о его неудаче. Он остановился на краю рощи. Посмотрел на часы, с легким удивлением заметил, что уже полдень. Невелик промежуток между приговором и казнью у маленького леса. Уничтожение скоро начнется.
Маккей расправил плечи и зашагал меж деревьями. В роще стояла странная тишина. Она казалась траурной. Он чувствовал, что жизнь вокруг отступила, ушла в себя, опечаленная. Он шел по лесу, пока не добрался до места, где росло дерево с закругленной блестящей корой, а рядом на пихту опиралась вянущая береза. По-прежнему ни звука, ни движения. Он положил руки на прохладную гладкую кору круглого дерева.
– Дай мне увидеть снова! – прошептал он. – Дай услышать! Говори со мной!
Ответа не было. Снова и снова он призывал. Роща молчала. Он побрел по ней, шепча, зовя. Стройные березы стояли неподвижно, ветви их свисали, как безжизненные руки, как руки пленных девушек, покорно ожидающих воли своих завоевателей. Пихты напоминали беспомощных мужчин, охвативших руками головы. Сердце Маккея ныло от тоски, охватившей рощу, от безнадежной покорности деревьев.
Когда ударят Поле, подумал он. Снова взглянул на часы: прошел час. Сколько еще будут ждать Поле? Он опустился на мох, спиной прижался к стволу.
И неожиданно Маккею показалось, что он сумасшедший, такой же безумец, как Поле и его сыновья. Он спокойно начал вспоминать обвинения, высказанные лесу старым крестьянином; вспомнил его лицо и глаза, полные фанатичной ненависти. Безумие! В конце концов деревья – это всего лишь… деревья. Поле и его сыновья, так он рассудил, перенесли на деревья всю жгучую ненависть, которые испытывали их предки к своим хозяевам, поработившим их; возложили на них всю горечь своей собственной борьбы за существование в этой высокогорной местности. Когда они ударят по деревьям, это будет призрак того удара, который их предки нанесли по своим угнетателям; и сами они ударят по своей судьбе. Деревья – всего лишь символ. Искаженный мозг Поле и его сыновей одел их в видимость разумной жизни в слепом стремлении отомстить старым хозяевам и судьбе, которая превратила их жизнь в непрестанную жестокую борьбу с природой. Хозяева давно мертвы; судьба не подвластна человеку. Но деревья здесь, и они живые. Благодаря им, закутанным в мираж, можно удовлетворить жгучее стремление к мести.
- Предыдущая
- 5/8
- Следующая
