Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло - Бертран Алоизиюс - Страница 5
- Предыдущая
- 5/46
- Следующая
III. Лейденский школяр [62]
В наше время надо быть сугубо осторожным, особенно с тех пор, как фальшивомонетчики обосновались в здешних местах.[63]
Уткнув подбородок в брыжи из тонких кружев, мессир Блазий располагается в кресле, обитом утрехтским бархатом; видом своим он напоминает жареную дичь, которую повар разложил на фаянсовом блюде.
Он садится за конторку, чтобы отсчитать сдачу с полфлорина; а я, бедный лейденский школяр в потертых штанах и дырявой шапке, стою перед ним на одной ноге, как журавль на частоколе.
Вот из лаковой шкатулки с мудреными китайскими человечками вылезают юстирные весы [64] – словно паук, собирающийся, поджав длинные лапки, укрыться в чашечке пестрого тюльпана.
Когда видишь, как у мастера вытянулось лицо, как он худыми дрожащими пальцами перебирает червонцы, – разве не скажешь, что это вор, пойманный с поличным и вынужденный, под дулом пистолета, возвратить богу то, чем он поживился с помощью дьявола?
Мой флорин, который ты недоверчиво рассматриваешь в лупу, куда менее подозрителен и темен, чем твои узкие серые гляделки, коптящие, словно плохо затушенная плошка.
Весы снова спрятались в лаковый ларчик с яркими китайскими человечками, мессир Блазий привстал со своего кресла, обитого утрехтским бархатом, а я, бедный лейденский школяр в дырявых чулках и обуви, пячусь к выходу, кланяясь до самой земли.
IV. Борода клином
Лишь тот, чья борода кудрява,
Кто статен, горд, в осанке прям
И ус закручивает браво,
Заслуживает одобренъя дам.
Стихотворения [65]
В тот день в синагоге был праздник; во тьме, как звезды, блистали серебряные светильники, и молящиеся в телесах [66] и очках прикладывались к своим молитвенникам, бормоча, гнусавя, поплевывая и сморкаясь – кто стоя, а кто сидя на скамьях.
И вот вдруг среди этого множества округлых, продолговатых, квадратных бород, пушистых, курчавых, благоухающих амброй и росным ладаном, была замечена бородка, подстриженная клином.
Ребе Заботам во фланелевой ермолке, сверкавшей драгоценными каменьями, поднялся с места и сказал: «Кощунство! Среди нас – борода клином!».
«Лютеранская борода! [67] – Куцый кафтан! – Смерть филистимлянину!» [68] – И правоверные зашумели на скамьях и затрепетали от ярости, а главный раввин вопил: «Одолжи мне, Самсон, свою ослиную челюсть!».
Но тут рыцарь Мельхиор развернул лист пергамента, скрепленный имперской печатью. «Приказываем, – прочитал он, – задержать мясника Исаака ван Хека, повинного в убийстве, и повесить оную израильскую свинью между двумя свиньями фламандскими».
Из темного прохода тяжелым шагом, бряцая оружием, выступили тридцать алебардщиков. «Плевать мне на ваши алебарды!» – злобно усмехнувшись, воскликнул мясник Исаак. И, устремившись к окну, бросился в Рейн.
V. Продавец тюльпанов
Среди цветов тюльпан – то же, что павлин среди птиц. Один лишен аромата, другой – голоса;. один гордится своим нарядом, другой – хвостом.[69]
Ни звука – если не считать шелеста пергамента под пальцами ученого мужа Гейльтена, который отрывал взор от Библии, испещренной старинными миниатюрами, лишь с тем, чтобы полюбоваться золотом и пурпуром двух рыбок, заключенных в тесном сосуде.
Створки двери распахнулись: то был продавец цветов; держа в руках несколько горшков с тюльпанами, он попросил прощения, что помешал читать столь премудрой особе.
– Господин! – сказал он, – вот сокровище из сокровищ [70], чудо из чудес! Такая луковица зацветает лишь раз в столетие в серале Константинопольского императора!
«Тюльпан! – вскричал разгневанный старик, – тюльпан! Символ похоти и гордыни, породивших в злосчастном городе Виттенберге мерзостную ересь Лютера и Меланхтона! [71]»
Мэтр Гейльтен сомкнул застежки Библии, убрал очки в очешник и раздернул занавеску на окне; луч солнца осветил страстоцвет с терновым венцом, губкою, плетью, гвоздями и пятью ранами Спасителя.
Продавец тюльпанов, не ответив на слова, почтительно поклонился; его привел в замешательство пристальный взгляд герцога Альбы, изображение коего – совершенное творение Гольбейна [72] – висело тут же на стене.
VI. Пять пальцев руки
Почтенная семья, в которой никогда не было ни несостоятельных должников, ни повешенных.[73]
Большой палец – это фламандский кабатчик, озорник и насмешник, покуривающий трубку на крылечке, под вывеской, где сказано, что здесь торгуют забористым мартовским пивом.
Указательный палец – это его жена, бабища костлявая, как вяленая вобла; она с самого утра лупит служанку, к которой ревнует, и ласкает шкалик, в который влюблена.
Средний палец – их сын, топорной работы парень; ему бы в солдаты идти, да он пивовар, и быть бы жеребцом, да он мужчина.
Безымянный палец – их дочка, шустрая и задиристая Зербина; дамам она продает кружева, зато поклонникам не продаст и улыбки.
А мизинец – баловень всей семьи, плаксивый малыш, вечно цепляется за мамашин подол, словно младенец, подхваченный клюкою людоедки.
Пятерня эта готова дать при случае оглушительную оплеуху, запечатлев на роже пять лепестков левкоя – прекраснейшего из всех, когда-либо взращенных в благородном граде Гарлеме.
Он с полной уверенностью узнал бледное лицо своего закадычного друга Жана-Гаспара Дебюро, знаменитого ярмарочного клоуна, взиравшего на него с непередаваемым выражением лукавства и добродушия.[75]
На дворе стемнело.
Мой дружок Пьеро,
У меня есть дело,
Дай-ка мне перо!
Догорела свечка,
Огонек погас.
Надо мне словечко
Написать сейчас.
Едва регент [76] коснулся смычком гулкой виолы, как она ответила ему потешным урчанием, руладами и бульканьем, словно страдала расстройством желудка, нередким у персонажей итальянской комедии.
Началось с того, что дуэнья Барбара кинулась с бранью на дурака Пьеро, потому что он, растяпа, выронил из рук шкатулку с париком господина Кассандра и рассыпал всю пудру по полу.
[62] Впервые издано в 1842 г. под названием «Капитан Лазар» («Capitaine Lazar»); текст первопечатного варианта заметно отличается от рукописного. Стихотворение навеяно одним из сюжетов, распространенны) в нидерландской и фламандской жанровой живописи, – сатирическим изображением скаредного менялы. Начиная с XV в. этот сюжет разнообразно трактовался целым рядом замечательных живописцев, включая Д. Тенирса («Меняла и его жена» из Лондонской национальной галереи).
[63]Берг-оп-Зоом– город в Голландии, в северном Брабанте. Выдержал ряд осад, в том числе осаду испанских войск под предводительством Амброзио Спинолы в 1622 г. (об этой-то осаде, вероятно, и говорится в эпиграфе). Был взят французами в 1747 г.
[65] Эпиграф взят из «Стихотворений» Шарля-Куапо д'Ассуси (1605 – 1677) – французского поэта, прозаика и музыканта, автора бурлескных поэм «Суд Париса» (1648), «Благодушный Овидий» (1650), «Похищение Прозерпины» (1653) автобиографической повести «Приключения сьера д'Ассуси» (1677), в которой проза перемежается стихотворными отрывками.
[66]Талес – ритуальное иудейское одеяние, надеваемое во время молитвы: полосатый плащ с кистями на концах.
[67]«Лютеранская борода!» – Намек на острую бородку швейцарского реформатора Жана Кальвина (1509 – 1564). Ортодоксальные иудаисты считали грехом подстригать бороду.
[68] Здесь иносказательно. Филистимляне (от древн. евр. «пелиштим») – народ, поселившийся в ХИ в. до н. э. на восточном побережье Средиземного моря; место их поселения названо в Библии Пелишит, отсюда современное название страны – Палестина. Войны иудеев с филистимлянами, продолжавшиеся вплоть до VII в. до н. э., нашли отражение в исторических частях Библии, в том числе в сказаниях о силаче Самсоне, который однажды побил ослиной челюстью тысячу филистимлян (Книга судей, XV, 15).
[70] Голландия с XVII в. славилась разведением тюльпанов; цена за одну луковицу сорта «Semper Augustus» доходила до 13 тыс. флоринов.
[71] В глазах мэтра Гейльтена, фламандца, живущего под властью католической Испании, тюльпан является символом протестантской Голландии. Виттенберг – немецкий город, где в 1517 г. Мартин Лютер (1483 – 1546) выступил со своими знаменитыми тезисами против продажи индульгенций, положив тем самым начало Реформации. ' Меланхтон, Филипп (1497 – 1560) – немецкий гуманист, соратник Лютера, ставший после его смерти во главе Реформации.
[72] Здесь Бертран допускает то ли намеренную неточность, то ли непредумышленную ошибку. Великий немецкий живописен Ганс Гольбейн (1497 – 1543), близкий к гуманистам и деятелям Реформации (известны его портреты М. Лютера, Ф. Меланхтона, Эразма Роттердамского, Ж. Кальвина, Т. Мора), работавший при дворе английского короля Генриха VII, который порвал с католицизмом и объявил себя главой так называемой англиканской церкви, никак не мог быть автором портрета Альбы, испанского политического деятеля и полководца, ярого католика, кровавого наместника Фландрии в 1567 – 1573 гг. Наиболее известные портреты герцога Фернандо Альвареса Альбы принадлежат кисти Антонио Моро, голландца по происхождению (его настоящее имя – Антониус Мор ван Дасхорст, ок. 1519 – ок. 1575).
[73] Эпиграф носит иронический характер. Жан Монморанси, сир де Нивель (1422 – 1477), французский политический и военный деятель; во время междоусобной войны между Францией и Бургундией (1465 – 1477) изменил Людовику XI и перешел на сторону бургундского герцога Карла Смелого. За это отец проклял де Нивеля, лишил наследства и обозвал псом.
[74] Стихотворение отмечено непосредственным интересом Бертрана к итальянской комедии дель арте и французскому народному театру. В то же время в нем очевидно влияние рисунков и гравюр Жака Калло.
[75] Эпиграф взят из сборника повестей французского писателя-романтика Теофиля Готье «Молодая Франция» (1833). Прототипом героя повести «Онуфрий, или Фантастические невзгоды некоего поклонника Гофмана» является сам Алоизиюс Бертран. Готье нарисовал весьма достоверный портрет своего друга и единомышленника и дал характеристику его душевного мира: «Это был молодой человек лет двадцати-двадцати двух, хотя на первый взгляд ему можно было дать куда больше. Но, всматриваясь в черты его бледного и усталого лица, вы начинали замечать, что в них сквозит нечто неопределенное, нечто детское, какое-то неуловимое сочетание ребячества и дряхлости. Чело серьезного и задумчивого старца никак не соответствовало окаймленному едва заметным пушком рту с голубоватыми тенями в уголках розовых губ, а бродившая по ним юная улыбка не уживалась со странной бледностью щек и всего лица…». «Онуфрий, как я уже говорил, был не только поэтом, но и живописцем… Единственное его чтение составляли сборники таинственных легенд, старые рыцарские романы, мистические поэмы, трактаты по кабалистике, немецкие баллады, колдовские книги и демонологические сочинения. Находясь в самой гуще реальной и кипучей действительности, он умудрялся с помощью этих книг создавать свой собственный мир, полный экстатических видений, куда нелегко было проникнуть непосвященному. В самых обычных вещах он привык искать их сверхъестественную сущность, и нередко какая-нибудь банальная и незначительная деталь обретала под его пером фантастический смысл.» (Gautier Th. Les Jeunes-France. Paris, 1875, p. 30, 32).
- Предыдущая
- 5/46
- Следующая
