Гаспар из тьмы. Фантазии в манере Рембрандта и Калло - Бертран Алоизиюс - Страница 2
- Предыдущая
- 2/46
- Следующая
– А искусство? – спросил я.
– Терпение! Искусство все еще было неуловимо. Изучив зрелище природы, я стал изучать человеческие творения.
Было время, когда Дижон не расточал досужие часы на музыкальных вечерах. Он облекался в кольчугу – надевал морион [20] – потрясал протазаном [21] – обнажал меч – заряжал пищаль – устанавливал на крепостных стенах пушки – выступал Е поход с барабанным боем, под рваными знаменами, и, подобно седобородому менестрелю, который, прежде чем сыграть на скрипке, произносит несколько велеречивых слов, он мог бы рассказать вам много диковинных историй; поведали бы о них и его обрушившиеся бастионы, под развалинами коих погребены корни индийских каштанов, некогда украшавших город, поведал бы о них и опустевший замок, подъемный мост которого сотрясается под усталым шагом кобылы с жандармом, возвращающимся к себе в казарму, – все здесь свидетельствует о двух Дижонах: Дижоне нынешнем и Дижоне былых времен.
Вскоре я совсем освоился с Дижоном XIV и XV веков, вокруг которого цепью были разбросаны восемнадцать башен, восемь ворот и четыре потайных хода – с Дижоном Филиппа Отважного, Иоанна Бесстрашного, Филиппа Доброго и Карла Смелого, с его самановыми домами под острыми, как шутовской колпак, кровлями, с фасадами, пересеченными андреевским крестом [22]; с его особняками, похожими на крепости и изобилующими узкими бойницами, двойными калитками, внутренними мощеными двориками; – с его храмами, часовнями, аббатствами, монастырями, колокольнями, шпили которых тянулись, как крестный ход, а хоругвиями ему служили золотые и лазурные витражи, и верующие несли чудотворные реликвии, коленопреклоняясь у темных склепов мучеников и у переносных алтарей, увитых цветами; – с руслом Сюзоны, через которое были переброшены деревянные мостики и сооружены мельницы, причем оно разделяло владение аббата Сен-Бенинской обители от владения аббата Сент-Этьенского словно жезл, которым парламентский старшина разнимает двух тяжущихся, готовых лопнуть от ярости [23]; – наконец, с его людными предместьями, из коих одно, Сен-Николя, растянулось двенадцатью улочками на самом солнцепеке, как брюхатая свинья, выставившая напоказ все свои двенадцать сосков. Я гальванизировал труп, и труп восстал.
Дижон поднимается; он поднимается, шагает, бежит! Тридцать колоколов трезвонят в синем небе – небе того оттенка, что любил старик Альбрехт Дюрер [24]. Толпы теснятся у гостиниц на улице Бушпо, у парилен возле ворот Шануан, у садика на улице Сен-Гийом, у разменной конторы на улице Нотр-Дам, у оружейных мастерских на улице Форж, у фонтана на Францисканской площади, у хлебопекарни на улице Без, у крытого рынка на площади Шампо, у виселицы на площади Моримон; мещане, дворяне, крестьяне, солдаты, священники, монахи, писцы, купцы, пажи, жиды, ростовщики, странники, менестрели, судейские, чиновники Счетной палаты, чиновники податные, чиновники Монетного двора, чиновники лесного ведомства, чиновники герцогского двора, вопящие, свистящие, стенающие, поющие, просящие, ругающиеся – в повозках, носилках, на конях, на мулах, на иноходце святого Францискаё [25]. – Можно ли сомневаться, что город воскрес? Посмотрите, как развевается на ветру наполовину зеленое, наполовину желтое шелковое знамя, затканное гербом города – красным с золотыми виноградными лозами [26].
Но что это за кавалькада? То герцог собрался на охоту. Герцогиня уже ждет его в Руврском замке. Какой великолепный выезд, какая многочисленная свита! Монсеньор герцог на сером в яблоках коне, вздрагивающем от резкой утренней прохлады. Вслед за ним гарцуют, красуются богачи из Шалона, дворяне из Вьенны, рыцари из Вержи, гордецы из Нешателя, славные бароны из Бофремона. – А кто те двое, что замыкают поезд? Младший, в бархатном камзоле цвета бычьей крови и колпаке с погремушками, надрывается от смеха; тот, что постарше, в черном, с капюшоном суконном плаще, под которым он держит объемистую псалтырь, смущенно поник головой; один из них – попечитель непотребных вертепов [27], другой – придворный капеллан. Шут задает ученому вопросы, на которые собеседник не может ответить, и в то время, как простонародье славит рождество, в то время, как кони ржут, ищейки лают, рога трубят, – те двое, положив поводья на шеи своих иноходцев, непринужденно рассуждают о мудрой госпоже Юдифи и храбром рыцаре Маккавее [28].
Но вот герольд трубит в рог на вышке герцогского дворца. Это знак охотникам, рассеянным по равнине, чтобы они спускали соколов. Погода дождливая; сероватая мгла совсем скрывает от герольда аббатство Сито, расположенное вдали, в болотистом лесу; но вот луч солнца освещает не столь отдаленные замок Талан, плоские крыши и башенки которого вырисовываются на фоне облаков, – замки сира де Ванту и сеньора де Фонтеа с флюгерами, выглядывающими из густой листвы деревьев, – монастырь Сен-Мор, голубятни коего виднеются за целой стаей голубей, – лазарет Сент-Аполлинер, где всего лишь одни ворота и вовсе нет окон, – часовню Сен-Жак де Тримолуа, похожую на паломника в одеянии, обшитом раковинками [29], – и у самых стен Дижона, за угодьями аббатства Сен-Бенинь, картезианский монастырь, белый, как ряса последователей святого Бруно [30].
Дижонский картезианский монастырь! Это Сен-Дени [31] герцогов Бургундских [32]. Ах, зачем дети так завидуют шедеврам своих отцов! Сходите теперь на место, где стоял монастырь, и вы будете спотыкаться о поросшие травою камни, которые когда-то были частью свода, алтаря, надгробия, каменного пола; камни, некогда овеянные ладаном кадильниц, закапанные воском свечей, слышавшие звуки органа; камни, на которые герцоги здравствующие преклоняли колена, а усопшие поникали головою. – О тщета величия и славы! Теперь в землю, где покоится прах Филиппа Доброго, сажают тыквы! – От монастыря ничего не осталось! – Ошибаюсь! – Еще высятся портал храма и башенка колокольни; легкая и стройная, повитая левкоем, башенка похожа на юнца с борзой на поводке; поврежденный портал все еще столь прекрасен, что мог бы служить драгоценным наперстным украшением какого-нибудь собора. На монастырском дворе, кроме того, сохранился огромный пьедестал, на котором уже нет креста, а вокруг пьедестала – шесть статуй пророков, великолепных в своей скорби. – А что оплакивают они? Они оплакивают крест, вновь вознесенный ангелами на небеса.
Судьба картезианского монастыря похожа на судьбу большинства памятников, украшавших Дижон ко времени присоединения герцогства к королевским владениям. Дижон стал всего лишь собственной тенью. Людовик XI лишил город былого могущества, революция обезглавила его колокольни. Из двух аббатств, двенадцати монастырей, семи храмов и часовни [33] в нем осталось теперь только три церкви. Трое из его ворот заперты, потайные ходы разрушены, слободы стерты с лица земли, воды Сюзоны исчезли в трубах, население его оскудело, а дворянство обабилось. – Увы! Оно и видно, что герцог Карл [34] со своей дружиной ушел на войну – вот уже почти четыре века тому назад, – да так и не вернулся.
И я бродил среди этих развалин, как антикварий, ищущий после ливня римские медали на месте какого-нибудь castrum [35]. В умершем Дижоне еще сохранилось нечто из того, чем он был; он подобен богатым галлам, которых хоронили, положив им в рот золотую монету, а другую – в правую руку.
[20]Морион (исп. morrion от гаогга – «череп») – шлем с высоким гребнем и приподнятыми краями; распространение получил с XVI в. Один из анахронизмов Бертрана: у него речь идет о Дижоне XIV – XV вв.
[21]Протазан – холодное оружие (чаще всего не боевое, а парадное), копье с широким и длинным наконечником, украшенным перекладиной и кистью.
[22] Речь идет о типе жилища, характерного для северо-западной Европы, так называемом фахверке. Это деревянное каркасное строение на каменном фундаменте, укрепленное крестообразными раскосами, соединенными в виде андреевского креста. Андреевский крест – косой крест, на котором, по преданию, был распят апостол Андрей Первозванный.
[23] Эти два монастыря, бесконечные распри которых не раз вызывали неудовольствия парламента, были столь древни, столь могущественны и пользовались таким множеством привилегий, дарованных им королями и папами, что не существовало в Дижоне ни одного духовного учреждения, которое не зависело бы от одной из этих обителей. Семь церквей, находившихся в городе, были их дочерьми, но в каждом монастыре, кроме того, имелся свой отдельный храм. – Монастырь Сент-Этьен сам чеканил монету, (Примеч. автора.)
[24]Альбрехт Дюрер (1471 – 1528) – немецкий живописен, рисовальщик, гравер, теоретик искусства; крупнейший художник немецкого Возрождения.
[25] Т. е. пешком. Св. Франциск Ассизский (1182 – 1226) – странствующий итальянский проповедник, основатель названного его именем нищенствующего ордена.
[26] Таков был, по мнению Пьера Пайо, старинный герб дижонской общины, однако аббат Булемье («Записки Дижонской Академии», 1771) считает, что он был только красного цвета и без фигур. Не заблуждаются ли оба ученых, имея в виду разные эпохи? Не был ли герб Дижона сначала сплошь красного цвета, к которому впоследствии добавили зеленый цвет и золотые виноградные лозы? Здесь нет возможности заняться этим вопросом. (Примеч, автора.)
[27] Такой попечитель был у Филиппа Отважного; в 1396 году король пожаловал ему двести ливров (Куртепе). (Примеч. автора.)
[28] Юдифь – библейская героиня, убившая ассирийского военачальника Олоферна для спасения родного города. Иуда Маккавей (ум. ок. 161 г. до н. р-) – вождь народного восстания в Иудее, направленного против гнета селевкидского царя Антиоха IV. В ряде сражений 167 – 162 гг. до н. Э армия Маккавея разбила превосходящие силы селевидов.
[29] Согласно средневековой легенде, апостол Иаков (по-франц. Сен-Жак) однажды вызволил из морской пучины рыцаря, сброшенного в нее взбесившимся конем. Рыцарь появился из бездны, облепленный приросшими к его одежде раковинами. В память об этом чуде паломники, посещавшие гробницу св. Иакова в городе Сант-Яго да Компостелла, на северо-западе Испании, в Галисии, пришивали к плащам и шляпам настоящие или отлитые из всевозможных металлов раковины. Лепные раковины были также непременной частью украшения церквей, посвященных апостолу Иакову, в том числе и той часовни, о которой говорит Бертран.
[30] Св. Бруно (1040 – 1101) – основатель монашеского ордена картезианцев, названного так по имени пустыни Шартрез (Chartreuse) в Альпах близ Гренобля, куда он удалился в 1084 г. Одеяние картезианцев – длинная белая ряса с белым капюшоном.
[31] Аббатство неподалеку от Парижа, основанное в VII в. на месте погребения св. Дионисия – покровителя Франции. Вплоть до конца XVIII в. базилика аббатства служила усыпальницей французских королей.
[32] Я сравниваю дижонский монастырь с аббатством Сен-Дени лишь в отношении роскоши и великолепия находящихся в них надгробий. В монастыре были погребены только три герцога: Филипп Отважный, Иоанн Бесстрашный и Филипп Добрый, и я не упускаю из виду, что в храме в Сито обычно хоронили, начиная с Эда I, всех герцогов меровингской и каролингской династий. – Монастырь был основан в 1383 году Филиппом Отважным. Все в нем было великолепно: панели из ирландского дерева, облачения и покрывала из золотистого бархата, занавеси из кипрских и дамасских тканей, серебряные чаши и подсвечники, медные паникадила, переносные алтари со статуями из слоновой кости, живопись и изваяния знаменитых мастеров того времени. Богослужебные сосуды весили 55 марок. – * Молот революции поверг в прах монастырь и рассеял по собраниям любителей старины остатки гробницы Филиппа Отважного, Иоанна Бесстрашного и супруги его Маргариты Баварской (Карл Смелый не воздвигал надгробия на могиле своего отца Филиппа Доброго). Эти шедевры искусства XV века были реставрированы и выставлены в одном из залов дижонского музея. (Примеч. автора).
[33] Часовню, как и монастырь и множество других памятников, не миновали неистовства враждующих сторон. От часовни не осталось камня на камне? В этой обители, воздвигнутой герцогом Гюгом III около 1171 года, по возвращении из крестового похода, хранилось множество предметов искусства и благочестивых вкладов. Что сталось, скажем, с ее историческими витражами и статуями, с деревянными хорами, где были размещены гербы первых тридцати одного рыцаря ордена Золотого Руна, учрежденного Филиппом Добрым, с прекрасным сосудом, где хранилась чудотворная облатка, – над ним в праздники сиял золотой венец, который король Людовик ХII, выздоровев от опасной болезни, послал в 1505 году капитулу часовни поручив доставить дар двум герольдам? – «Время ступило один шаг, и земля обновилась», – сказал где-то господин де Шатобриан. (Примеч. автора.)
- Предыдущая
- 2/46
- Следующая
