Каникулы и фотограф - Лукин Евгений Юрьевич - Страница 1

• 1/19
• Следующая

За «Асахи пентакс» оставалось выплатить немногим больше сотни. Стоя над огромной кюветой, Мосин метал в проявитель листы фотобумаги. Руки его в рубиновом свете лабораторного фонаря казались окровавленными.

Тридцать копеек, шестьдесят копеек, девяносто, рубль двадцать…

На семи рублях пятидесяти копейках в дверь позвонили. Мосин не отреагировал. И только когда тяжелая деревянная крышка опустилась на кювету с фиксажем, скрыв от посторонних глаз левую продукцию, он распрямил натруженный позвоночник и пошел открывать.

– Мосин, тебе не стыдно? – с порога спросил инженер-конструктор Лихошерст.

Мосин хлопнул себя по лбу, затем, спохватившись, переложил ладонь на сердце.

– Валера! – страстно сказал он. – Честное слово, фотографировал. Но, понимаешь, пленку перекосило.

– Голову оторву, – ласково пообещал Лихошерст.

Мосин обиделся.

– Правда перекосило… – И, понизив голос, поинтересовался: – Тебе пеньюар нужен?

– Не ношу, – сухо ответил инженер. – И не заговаривай мне зубы. Завтра утром стенгазета должна висеть на стенде!

Мосин открыл «дипломат» и достал оттуда фирменный целлофановый пакет.

– Розовый. Английский, – сообщил он с надеждой. – У твоей жены какой размер?

Лихошерст насмешливо разглядывал неширокую мосинскую грудь, обтянутую бледно-голубой тенниской, на которой жуткая акула старательно разевала пасть, готовясь заглотить безмятежную красавицу в темных очках.

– Растленный ты тип, Мосин. Наживаться за счет редактора стенной газеты – все равно что грабить вдов и сирот. Если не секрет, откуда у тебя пеньюар?

Мосин смутился и пробормотал что-то о родственнике, приехавшем из Караганды.

– В общем, работай, – не дослушав, сказал Лихошерст. – И чтобы после обеда фотографии были. Не будут – утоплю в проявителе.

Мосин закрыл за ним дверь и с минуту неприязненно смотрел на фирменный пакет. В списке тех, кому он собирался сбыть пеньюар, Лихошерст стоял последним. Надо же – так промахнуться! Интуиция говорила, что с руками оторвут, а вот поди ж ты…

Мосин меланхолично перебросал снимки в промывку и – делать нечего – пошел выполнять задание. Заперев лабораторию, он прошествовал мимо длинного стенда «Мы будем жить при коммунизме», и через заднюю дверь выбрался из вестибюля во двор НИИ, где, по словам Лихошерста, имел место бардак у дверей склада.

Верно, имел… Мосин отснял пару кадров с близкого расстояния, потом попробовал захватить широкоугольником весь двор. Для этого пришлось отступить к самой стене и даже влезть в заросли обломанной сирени.

Где-то неподалеку задорный молодой голос что-то лихо выкрикивал. Звук, казалось, шел прямо из середины куста.

Мосин раздвинул ветви и обнаружил в стене дыру. Кричали на той стороне. Он заглянул в пролом и увидел там босого юношу в розовой кружевной рубашонке до пупа и защитного цвета шортах, который, ахая и взвизгивая, рубил кривой старинной саблей головы репейникам. Делал он это самозабвенно, но неуклюже. Метрах в сорока высилась рощица серебристых шестов разной высоты и торчали какие-то многоногие штативы.

Мосин ахнул.

Невероятно, но за стеной, по соседству с НИИ, работала киногруппа! И, судя по оборудованию, иностранная.

Парень с саблей явно не репетировал, а развлекался. Предположение оказалось верным: на рубаку раздраженно заорали. Тот обернулся на крик и с индейским воплем принял оборонительную позицию. Тогда к нему подбежал технический работник в серебристой куртке и саблю отобрал.

Мосин рассмеялся. Легкомысленный статист ему понравился.

К сожалению, досмотреть, чем кончится конфликт, было некогда. Мосин вернулся в лабораторию, проявил пленку и решил, что пока она сушится, стоит побывать за стеной. Поправил перед зеркалом волосы и, зачем-то прихватив «дипломат», вышел.

Вынув несколько расшатанных кирпичей, он довел пролом до нужных размеров и пролез на ту сторону.

Киношники работали на обширном пустыре, зеленом и ухоженном, как футбольное поле. Везде было понатыкано разной зарубежной техники, а в центре, как бы для контраста, громоздилась мрачная замшелая изба, возле которой отсвечивала медью огромная старинная пушка художественного литья. Видимо, снимали что-то историческое. Между двумя арбузными горами ядер, нервно оглаживая раскидистые усы, вышагивал длинный иностранный киноактер.

Мосин не интересовался историей. Но даже ему стало ясно: что-то они здесь напутали.

Во-первых, на иностранце был фрак, на антрацитовых плечах которого горели алые эполеты с золотой бахромой. Под правый эполет был пропущен ремень вполне современной офицерской портупеи, на которой непринужденно болтался обыкновенный плотницкий топор. Черные облегающие брюки были вправлены в яловые сапоги гармошкой. Когда же киноактер снял кивер и солнце приветливо заиграло на его смуглом бритом черепе, Мосин окончательно разинул рот и начал подбираться поближе. «Комедию снимают», – догадался он.

Его хлопнули по плечу. Мосин вздрогнул и обнаружил, что стоит рядом с давешним статистом в розовой кружевной рубашонке.

– Денис Давыдов? – восхищенно поделился парень, кивнув в сторону актера. – А?!

Сказано это было без акцента, и Мосин заморгал. Неужели переводчик? Он в смятении покосился на рубашонку и заметил в пальцах у собеседника тонкую длинную сигарету с черным фильтром. Это уже был повод для знакомства, и Мосин выхватил зажигалку. Со второго щелчка она высунула неопрятный коптящий язычок. Парень вытаращил глаза.

– О-о, – потрясенно сказал он и робко потянулся к зажигалке, но тут же, отдернув руку, по-детски трогательно прикусил кончики пальцев.

Мосин смутился и погасил огонек. Киношник вел себя несолидно. Ему, видно, очень хотелось потрогать зажигалку. Может, издевается?

– На, посмотри, – неуверенно предложил Мосин.

Киношник бережно принял вещицу, положил большой палец на никелированную педальку и умоляюще взглянул на владельца.

– Йес… то есть си, – великодушно разрешил тот.

Иностранец нажал и радостно засмеялся.

«Пора знакомиться», – решил Мосин.

• 1/19
• Следующая