Земные пути - Логинов Святослав Владимирович - Страница 51

• Предыдущая
• 51/63
• Следующая

Ист незамеченным вошёл в лес, отыскал старый выворотень. Неважно, что учителя скорее всего нет поблизости, он всё равно услышит, что нерадивый ученик явился с повинной. Моховой бугор, на котором Ист сидел в прошлый раз, успел превратиться в оплывший от неурочного тепла сугроб, так что Ист уселся прямо в снег и молча принялся ждать. Тихо кругом было обычной спящей лесной тишиной.

«Обиделся… – обречённо размышлял Ист. – Я бы на его месте тоже обиделся. И всё-таки я не зря пришёл. Даже будучи богом, надо по возможности оставаться человеком. А для этого следует прийти и сказать: во всём, что случилось, виноват только один я. Я поступил мерзко, когда вздумал перекладывать на тебя вину за случившееся. И тем более нельзя было говорить злые слова. Никак не привыкну, что слово бога значит куда больше, чем любой его поступок. Но ничего, я же понял, что был не прав. И пусть даже Хийси не простит и не выйдет ко мне ни сейчас, ни в будущие века, он услышит мои мысли и будет знать…»

Подтаявший снег на одной из недалёких кочек зашевелился, рассыпаясь; из сугроба с кряхтеньем выбрался старый знакомец – одичавший маг Сатар. Подошёл, молча присел рядом.

Ветер тяжело и неумолчно гудел в еловых вершинах. Голые прутья берёз неприкаянно мотались, размешивая низкие облака. Чуть в стороне что-то хрустнуло, шумно упало, должно быть, ломкая сосновая ветвь не выдержала тяжести мокрого снега. Знакомые, множество раз слышанные звуки лесной непогоды.

Две сгорбленные фигуры сидели рядом. Потом Сатар шумно почесался и спросил:

– Тоже пришёл старика помянуть?

– Ты это о чём? – не понял Ист.

– Умер хозяин, – прошептал карлик, глядя янтарными глазами, в которых плавились слёзы. – Девятый день сегодня…

– Как умер?

Ист слышал невозможные, просто-напросто кощунственные слова и не верил. Хийси вечен, он не может умереть. Скорей весь земной круг опрокинется и утонет в океане, чем хоть что-то плохое случится с Хийси. И Ист произнёс твёрдо, со всей силой убеждённости:

– Не шути так. Этого не может быть. Он же бессмертный, его и убить-то нельзя. Он же бог, понимаешь?

– Понимаю, – покивал гном. – Бог. Бессмертный. А всё ж таки умер… убили его. С утра ушёл на битву какую-то, а вернулся – сам не свой. Лёг возле этой самой кочки, свернулся клубком и лежит. Лучше бы стонал, а то ведь молча. Я было подошёл – он прежде подпускал меня к себе, – утешить хотел, а он глаза открыл и говорит: «Не надо, отойди. Не видишь, убили меня… Лучше бы топором, всё не так больно. Уйди, – говорит, – добром прошу… не хочу тебя видеть…» Кому он это говорил? Мне, наверное, неумному. Я отполз недалёко, а он полежал немного да и растаял безо всякого следа, как не было. Я ведь понимаю, он и раньше исчезал неведомо куда, но тут совсем другое. Сердце у него разорвалось, да и старый он был, хоть и бессмертный…

Ист молчал. Почему-то этот бессвязный и ничего не доказывающий рассказ убеждал сильнее, чем самые неопровержимые доказательства. А Сатар продолжал говорить, запинаясь и дёргая головёнкой:

– Лес теперь без защитника останется и здесь, и по всему свету. Вон чащоба какая, а я – один, разве справиться? Я прежде домой собирался, в Соломоники, думал диссертацию защищать, а теперь никуда не пойду. Я жизнь положу, чтобы волю хозяина исполнить. Я и прежде старался, следил, чтобы всё исполнялось как должно. А теперь – пропаду, но не отступлюсь. А то и просто умру на этом самом месте… – Личико Сатара сморщилось, и он добавил совсем тихо: – Я ведь знаю, что это ты его убил, – другой бы не смог, для другого у хозяина сердце было закрыто. И я тебя не осуждаю. Он – бог, и ты – бог. Кто я такой, чтобы в ваши дела соваться? Мне просто хозяина жалко… Умер великий Пан!

И только тогда Ист поверил.

Бывший канонир Торп благополучно ушёл из Вальденбергского ущелья. В конце концов, на этот раз он не просто унёс целой голову, но и сохранил выданные казной куртку и башмаки, сберёг нажитые бранным трудом кёртлинги, кинжал, висящий на поясе, и кинжалец, скрытый под чулком. А убегая, сумел даже прихватить чью-то шляпу из плотного велюра с серебряным медальоном на тулье, изображающим обнявшихся Нота и Зефира. А это уже настоящее богатство, особенно в минуту очередного бегства.

Перевалив лесистый кряж, Торп очутился чуть не в самых диких краях Северской марки. Места эти оставались дикими просто потому, что никто из окрестных властителей не позарился на скудные сокровища болотистого края. Корысти с угрюмых лесовиков немного, а неприятностей они могут доставить преизрядно. Недаром лучшие ведуны и гадальщики все родом отсюда, и умеют они не только спрашивать судьбу, но и порчу на обидчиков наводить.

Порчи Торп не боялся, а судьба была ему ясна и без гаданий. Пристать куда-нибудь на несколько лет, прожить их, зная, что вскоре спокойствие лопнет, как рыбий пузырь под башмаком, а потом снова идти искать мужицкое счастье. Где оно притаилось, счастье-то? Видно, так и придётся кружить, словно облетевший лист.

Здесь, хоть места и называются Северскими, не то что дома. В Снегарде, поди, уже сугробы по колено, а тут всё ещё осень, осины багровеют недоопавшей листвой, в траве призывно желтеют лисички, на кочках кровавятся капли брусники. И не поверишь, что где-то земля залита не ягодной, а настоящей кровью.

– Бяша, бяша, бяша!.. – донёсся из-за деревьев девчоночий голос, усталый и злой.

Босоногая девчонка в драном сарафанишке, с хворостиной в руке брела навстречу дезертиру, продолжая безнадёжно выкрикивать:

– Бяша, бяша, бяша!..

– Овца пропала? – догадливо спросил Торп.

– Коза! – плачущим голосом ответила девчонка.

– Козу найдём… – протянул Торп таким тоном, что всякому немедля стало бы ясно, что овцу найти, пожалуй бы, не удалось, а с козой проблем не будет. – Как зовут-то?

– Бяша и зовут.

– Да не козу, тебя.

– Меня – Тинда.

– Смотри, Тинда, земля мягкая, а следов нет. Значит, твоя Бяша тут не пробегала. Пошли обратно, где она у тебя паслась, посмотрим заново…

Часа через три, отыскавши пропавшую Бяшу в зарослях мелкого ивняка, они уже были добрыми приятелями. К тому времени совсем стемнело, только жёлтые козьи глаза светились поблизости. Тинда каким-то чудом находила путь, а может быть, тропка сама ложилась под ноги, с рождения топтавшие её, но вскоре впереди тускло засветился ещё один огонь: в избе на лесном хуторе, почти таком же, где некогда хозяйствовал ныне бездомный Торп, жгли лучину.

– Пришли, – радостно сообщила Тинда. – Сейчас мама меня пороть будет, что её ждать заставила, и за козу тоже.

– Так, может, я пойду? – спросил Торп, надеясь на отказ. – Где-нибудь в стогу переночую. А то тебе ещё и за меня влетит.

– Вот ещё. – Девчонку, казалось, предстоящая порка вовсе и не волнует. – При посторонних-то мама розгой шибко махать постесняется, так, мазнёт для острастки. А стогов ты ночью и вовсе не найдёшь, только в болоте увязнешь.

– Какие тут у вас болота, – ухмыльнулся Торп. – Ни мха, ни трясины – одна осина. В лесу канава, за ней коржава, а следом солоть – осоку полоть. Вот у нас болота, так это что-то. В три дня на лягушке не обскачешь.

Торп сыпал прибаутками, которых вдоволь наслушался за полсотни бездомных лет, а в груди стыл неистребимый холод. Даже если пустят погреться у чужого тепла, завтра всё равно придётся вскидываться и брести неведомо куда. Если уж в городе прижиться не удалось, то в таком месте и подавно не прирастёшь. Места дикие, исполнены всякой нежити, готовой перекусить тебе глотку, ежели задержишься на одном месте дольше положенного. Не стой, мужик, иди, ищи мужицкое счастье. Поторапливайся, а то не поспеешь к сроку.

В доме, наново проконопаченном и обсыпанном к зиме, оказалось прямо-таки жарко. Сладко пахло свежевынутым из печи хлебом. Торп выволок из ранца остаточки казённой солонины, хотя и без того добродушная мама босоногой Тинды не только оставила гостя ночевать, но и пригласила за стол. Впрочем, среди северских лесовиков иного и не водится: пришёл гость – хозяева в лепёшку расшибутся, а голодным не оставят.

• Предыдущая
• 51/63
• Следующая