Россия за облаком - Логинов Святослав Владимирович - Страница 56
- Предыдущая
- 56/59
- Следующая
– Да ну тебя… Вечно ты скажешь гадость.
– Неохота от крысюков происходить? А эволюция тебя не спрашивает. Потому мы сырого мяса и не жрём, а предпочитаем варёное да тушёное, что родом из трупоедов, и любим, чтобы мясо было подразложившимся. И нечего губы кривить, правда всегда неаппетитна.
– Меня сейчас стошнит.
– Ладно, уже всё. След нашли. Вон они куда поехали. А что наши хвостатые предки мерзенькими были – не страшно. Главное, в собственной душе трупоеду воли не давать. По капле выдавливать из себя трупоеда… – это кто сказал?
– Чехов говорил про раба.
– Разница невелика. Рабская психология от трупоедской отличается слабо. Прятаться, пресмыкаться, тухлятину жрать… Человек первый шаг к небу сделал, когда на ноги встал и выпрямился. А на четвереньках гордо звучать не получится, на четвереньках выть удобно. С этим и Чехов согласится, и Горький…
Водоём с трупами и падальщиками остался позади, след каравана пролегал вдоль крутого склона, где было меньше крупных камней и могли пройти повозки. Изрезанный эрозией гребень и засыпанное валунами русло были совершенно непроходимы для тяжёлого обоза.
Горислав Борисович постепенно успокоился, или, быть может, размеренный, чуть монотонный голос Никиты успокоил его, но мысли привычно повернули к предметам отвлечённым, не имеющим отношения к динозаврам, трупоедам и иным фрустрирующим факторам.
– Вот ведь что интересно, – вслух рассуждал Никита, словно они ещё шли по дороге безвременья, где молча никуда не дойдёшь, – настоящие писатели не стеснялись изрекать самоочевидные истины, не боялись морализаторства. «В человеке всё должно быть прекрасно»… «Глаголом жги сердца людей»… «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» Потому великие и не устаревают, что их истины просты и несомненны. Пушкин и на войне звучит во всю силу, а какой-нибудь постмодернист… я такого даже представить не могу – жалко и смешно.
«Майор о живописи рассуждал, Никита – о литературе, – думал Горислав Борисович, – наверное, это способ сохранить в себе человека, когда обстоятельства ставят тебя в нечеловеческие условия».
Вслух он спросил:
– Никита, а в окопах вы тоже о литературе разговаривали?
– Мы там много о чём разговаривали, – Никита усмехнулся, – хотя, как и всюду, больше о водке и бабах. Опять же, анекдоты травили. Но у каждого было ещё и главное, над чем смеяться не дозволялось. Кто-то себе любовь неземную придумывал. Его девушка давно не пишет, с другими трахается, а он мечтает… Таким по возвращении всего труднее приходится, именно они ломаются чаще других. Некоторые в религию ударяются, бога ищут. Говорят, под пулями неверующих нет. Неправда это. Я как раз на войне безбожником стал, когда понасмотрелся на всякое. Если бы бог был, ему за то, что он такое допускает, бороду бы клочьями повыдирать. Но если веры нет, нужно что-то другое найти, иначе душа застынет, и сам не заметишь, как станешь отморозком. Искусство в этом вопросе хорошо помогает. Вот только дюдики и боевички душу не греют, также как модерновые измышления холодного разума. А Чехов греет, и Пушкин – тоже. И ещё – Лесков. Ты, дядя Слава, «Очарованного странника» читал?
– Никита, – укоризненно произнёс Горислав Борисович, – я же тебе его сам подсунул когда-то.
– Правда? А я и позабыл!
Странно звучали имена великих писателей будущего под засушливым небом Триаса, но и здесь они напоминали о человеческом долге, не дозволяя согнуться и безнадёжно завыть.
– А вон, кажется, и наши, – произнёс Никита, не забывавший за беседой зорко оглядывать окрестности. – Вон, за гребнем дымок! Костёр, не иначе.
– Вдруг дикари? – Горислав Борисович оптимизма спутника не разделял и готов был ожидать самого худшего.
– Откуда здесь дикарям взяться? Дикари ещё не народились, их нам хрен знает сколько миллионов лет ждать. Так что, майор это, больше некому.
Никита вскинул ружьё и два новых заряда унеслись в воздух. Ещё через два выстрела послышалась ответная пальба, и вскоре из-за деревьев показались вооружённые люди, в которых Горислав Борисович с облегчением и тревогой узнал своих недавних спутников.
– Ну, наконец-то! – воскликнул майор, подходя. – Мы уже заждались, волноваться начали.
Потом он перевёл взгляд на бородатое лицо Никиты и удивлённо протянул:
– Савостин? Так это ты беглеца приволок? А я думал, его мои ребята перехватят, которых я на подстраховке оставил. Прошляпили, дуралеи, наш шустрик до деревни добраться сумел. Да ты не удивляйся, что я тебя знаю, я ваши биографии изучил, как свою собственную. И твою, и братца твоего непутёвого, и сестрёнки…
– Я не удивляюсь, – хмуро сказал Никита. – Но только я никого не приволакивал. Я просто не позволил Гориславу Борисовичу одному за вами идти. Человек пожилой – мало ли что?.. Со мной спокойнее. Потому мы и пришли на день позже, родителей мне тоже так сразу оставить не получалось.
Как благодарен был Горислав Борисович за эту невинную ложь! Не его притащили, сам пришёл…
– Вот и хорошо, – сказал майор, по-прежнему обращаясь к Никите. – Ты мне сразу понравился, ещё по биографии. И я рад, что не обманулся в тебе. А пока давайте в лагерь. Своим даю час на сборы – и уходим, пока солнце высоко. Нам тут делать нечего, тут должна научная экспедиция работать, а не мы.
Лагерь и впрямь был свёрнут за полчаса, причём на месте стоянки не было брошено ни единого предмета из будущего. Осталось лишь выжженное пятно на месте костра и куча натасканного сушняка, который не успел сгореть под котлом. Выряженные мужиками спецназовцы работали быстро и слаженно, взгляды их были спокойны и дружелюбны, словно им не грозила только что перспектива навсегда застрять в допотопных временах. Значит, были уверены, что бежавшего проводника перехватят и вернут. Каждый из них прошёл жестокую школу, такую же, что выпала на долю Никиты, так что теперь Горислав Борисович понимал, почему младший Савостин так решительно потребовал выручить майора. Сначала взаимовыручка, а принципиальные разногласия – потом.
Заскрипели по камням ободья тележных колёс, неудачливая экспедиция тронулась в обратный путь. С собой увозили массу фотографий и пару образцов, которым нашлось место на перегруженных телегах. Горько восплачут палеонтологи от смертной обиды, ежели доведётся им узнать, где побывала экспедиция. Хотя, скорей всего, ничегошеньки они не узнают, майоры госбезопасности умеют хранить тайну.
Как и прежде, майор с Гориславом Борисовичем ехали во главе каравана, только за возницу был не знаток французского языка, а Никита. Несколько солдат шли пешком, положив одну руку на край телеги, а другой придерживая автоматы. Горислав Борисович понимал, что всем попросту не уместиться на девяти перегруженных повозках: лошадей стало меньше, а людей и барахла – больше, но всё равно было не избавиться от ощущения, что его конвоируют. И то, что Никита с ходу вписался в майорский коллектив, ничуть не придавало уверенности. Зато майор обращался теперь по преимуществу к Никите, возможно, просто разрабатывая нового члена своей команды.
– Я с самого начала видел, что ты наш человек, и хотел привлечь тебя к проекту, но руководство сочло, что всех Савостиных нужно оставить в покое. Ничего не попишешь, у меня тоже есть начальство. Между прочим, прикинь, эти люди, отправляя меня изменять историю, прекрасно понимают, что себя самих они обрекают на небытие. Скорей всего, никто их них просто не родится, ведь революция и войны переболтали население страны, и большинство из нас произошли от браков, немыслимых в прежние времена. Во всяком случае, это касается городских жителей. И тем не менее нашлись люди, готовые пожертвовать собой ради блага России. Вот перед кем надо преклоняться, а не себя жалеть. Нам-то что, мы в любом случае свою жизнь сполна проживём, здесь ли, там… да хоть у динозавров. А каково тем, кто нас послал? Всю жизнь работать, добиться положения, власти, пусть не самой высокой, но ощутимой, а потом одним волевым решением отменить всё, даже не от власти отказаться, а просто вычеркнуть собственную жизнь ради того, чтобы кому-то, в этой реальности вовсе не родившемуся, жилось по-человечески. Я бы так не смог.
- Предыдущая
- 56/59
- Следующая
