Раз, два, три, четыре - Логинов Святослав Владимирович - Страница 4
- Предыдущая
- 4/6
- Следующая
Нет, я по-прежнему не бросал намерения досчитать до самого большого числа, но отложил это благородное занятие на неопределённое будущее. Иногда, в ожидании трамвая иди сидя на скамеечке во время урока физкультуры, принимался шептать: “раз-два-три…” – и откладывать отсчитанное на пальцах, но ни разу не добивался серьёзного результата, который бы запомнился и мог быть приплюсован к сделанным шести миллионам.
Если бы знать, чем всё кончится! Хотя, что бы это изменило?
Болит голова. Хочется выпить чего-нибудь успокаивающего, закрыть глаза и полежать в темноте, чтобы не прыгали перед воспалённым взором бессмысленные десятки. Но останавливаться нельзя, до двухсот тысяч ещё очень далеко. И вместо отдыха я вновь надеваю плащик и иду на улицу, хотя знаю, что никакой свежий воздух головную боль не снимет.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
Иду, стараясь не акцентировать внимание на счёте, думать о чём-нибудь отвлечённом, а цифры бормотать механически. Когда-то этот приём был освоен очень неплохо. Вот и теперь, бреду по дорожке Сосновского лесопарка, старательно любуюсь верхушками берёз, а язык выговаривает сам по себе:
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь…
Сворачиваю с тропки, делаю вид, будто ищу грибы. В детстве нас с братом возили сюда на дачу. Деревянный дом на Олыинском переулке. Севернее Муринского ручья, там, где сегодня стоит моя многоэтажка, колхозники сажали капусту. Забавно, дача моего детства находится ближе к центру города, чем нынешний городской дом. Тогда в Сосновке на самом деле можно было насобирать грибов. Одинокие старушки и сегодня что-то находят, хотя кушать собранные в городе грибы остро не рекомендуется. Не исключено, что помрёшь, не дождавшись срока, который наступит через две недели.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть…
Нет, бездорожье слишком отвлекает, начинаешь действительно высматривать заблудший подберёзовик или пару свинушек. Официальная микология ныне считает свинушки поганками, и сколько их было съедено за прошедшие-то годы! Впрочем, говорят, в Западной Европе свинушки и впрямь ядовиты, и мы покорно ползём за западной модой. Ну вот, опять отвлёкся… – Раз! два! три! четыре! – так я и нормы не выполню.
Выбираюсь на тропу, настраиваюсь на привычный ритм.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
Навстречу два неразличимых мальчугана лет четырёх катят широкую двухместную коляску. Неужели свою? Заглядываю под приподнятый верх. Нет, в коляске ещё пара двойняшек, совсем малышата, перевязанные розовыми лентами. Мама, ещё не сбросившая послеродовой полноты, идёт на шаг сзади. На меня она внимания не обращает, давно привыкла, что каждый встречный заглядывает в коляску. Гуляючи с четырьмя детьми, от дурного глаза не убережёшься, тут уж все суеверия надо попросту забыть. “Не верьте в дурные приметы, и не будут сбываться”, – кажется, это Серафим Саровский. Подумать только, святой, а сказал умную вещь! – бывает и такое.
– Раз, два, три, четыре, пять…
А у меня глаз дурной или добрый?.. как узнать?
– Да! – приостановившись на секунду, шепчу я. – Все пятеро, и их папа – тоже! Не может быть плохим человеком отец двух пар таких близнецов!
Старушка, выгуливающая по лесопарку стриженого пуделя, тоже заглядывает в коляску и расцветает улыбкой. Очень хочется сказать “да!” и старушке, но я отвожу глаза и ускоряю шаг.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
Каждого хорошего человека хочется спасти, жаль, что я могу так мало. Там старушка точно пропадёт, да и вообще, она уже свои годы прожила; выберешь её – станет заедать чужое в самом что ни на есть непереносном смысле.
– Раз, два, три, четыре…
Иду по направлению к дому. Уже вечер, болит голова. Ночью опять будет сниться бешеный сводящий с ума счёт. Себе самому “да” я не говорил – кому я там буду нужен?
– Раз, два, три, четыре, пять…
Сколько монеток в ботинке? Вряд ли слишком много, жмёт не сильно. И всё-таки, иду к дому; не хватает попасть на глаза подвыпившей компании, чьё время вот-вот настанет. Жаль всё-таки, что я могу говорить только “да”…
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
Невозможно поверить, но я таки вернулся к счёту, причём в самое, казалось бы, неподходящее время – будучи студентом университета.
Студенческая пора – это не только лекции, молодость, любовь, экспедиции… Это ещё и военная кафедра, а летом, между четвёртым и пятым курсами – лагеря. Двадцать четыре дня в рядах советской армии! – больше двух миллионов секунд… Чтобы скоротать эти миллионы, я вспомнил про свой миллион.
Стою на плацу, морда уставно-тупая, а сам считаю:
– Раз-два-три-четыре-пять…
– Напра-а…-во! – Все поворачиваются, а я, конечно, прозевал команду: повернулся с запозданием или не в ту сторону. Вообще-то я скрытый левша, правую руку от левой отличаю с трудом. Чтобы определить, где правая сторона, нужно вспомнить, в какой руке держал ложку мальчик, сидевший во время обеда в детском саду напротив меня. Так вот, правая рука – другая. Поэтому я и говорю, что остался тем, прежним, трёхлетним. Без него я не мог бы делать множества самых обыденных вещей. Поворачиваться по команде трёхлетний я не умел, так и двадцатилетний не научился.
Неизбежно, следует наряд вне очереди. Вечером чищу на солдатской кухне картошку и бормочу:
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять…
За два миллиона армейских секунд досчитал до ста тысяч, которые гак и болтаются на моём балансе. До миллиона, разумеется, добивать не стал, нашлись дела поинтереснее. Хотя, почему – разумеется? – с меня бы сталось.
Сгинули в прошлом студенческие денёчки, молодой специалист был кинут во взрослую жизнь. И не то чтобы она оказалась очень трудной или жестокой, но нудной до чрезвычайности. Дурное распределение, вредная работа не по специальности, секретность и дисциплина хуже армейской. И это уже не два миллиона секунд, а три года.
Прежде всего, я научился, не имея увольнительного листка, уходить в рабочее время с родного предприятия. Для этого нужно было, предъявив пропуск, пройти в медсанчасть, а там имелся выход на волю, который охраняли не сотрудники КГБ, а обычная вохровская бабушка, выпускавшая всех по предъявлении больничного листка. Старый больничный на имя Алексеевой Анны Матвеевны я отыскал среди какого-то мусора и с этих пор удирал со службы при всяком удобном случае. Разумеется, и начальство относилось ко мне соответствующим образом, но никакой управы на молодого специалиста у них не было. Даже депремировать меня не могли, ведь по правилам за нарушения, допущенные молодым специалистом, отвечал начальник, так что депремировать должны были и его тоже.
Подобная, с позволения сказать, работа чрезвычайно быстро развращает вчерашнего студента. Из военной конторы нужно было уходить немедленно. Но как это сделать?
И тогда под наслоениями прожитых годов зашевелился детсадовец, научившийся считать до скольки угодно.
“Сделай ещё один миллион, и выход найдется, – шептал нездравый смысл, – а если даже и не найдётся, то уж время убьёшь наверняка!”
Началась странная жизнь. В свободное от службы время я был нормальным человеком, занимавшимся нормальными, взрослыми вещами, но на семь служебных часов становился полным идиотом, бормочущим: “Раз, два, три, четыре…” Именно тогда я привык на каждые восемь тысяч класть в ботинок копеечку. Листок с результатами счёта хранился в лаборатории, и вообще, дома мне в голову не приходило чего-то там считать.
Кончилось тем, что руководительница группы обнаружила листок с моей цифирью, заподозрила в ней шифр и вздумала передать компетентным органам. Листочек я отнял, пользуясь преимуществом в физической силе. Обозлённая начальница, уже не думая о собственной премии, накатала на меня докладную записку. Назревал скандал, но к этому времени миллион был закончен, и оказалось, что внутренний голос меня не подвёл: выход нашёлся сам собой.
- Предыдущая
- 4/6
- Следующая
