Мёд жизни (Сборник) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 55
- Предыдущая
- 55/96
- Следующая
Наконец Антон встретил хоть кого-то, с кого можно было спросить за ужас минувших часов. Антон размахнулся и ударил председателя в лицо. Кулак врезался словно в подушку, не причинив никакого вреда. Антон бил ещё и ещё, председатель лениво уклонялся, и удары падали в пустоту. Антон бесновался, размахивая кулаками, председатель же, как ни в чём не бывало, продолжал беседу:
– Прежде, разумеется, были директора, их, как известно, сверху назначают. Теперь же начальство вроде как избирают, а это, кажется, совсем другая должность. Впрочем, мне пора. А вам, так сказать, желаю спокойной ночи, – председатель кивнул снисходительно и канул за порог.
Антон остановился. Только теперь он понял, какую глупость совершил, бросившись с кулаками на собеседника. Председатель ушёл, оставив Антона один на один с ужасами нагрянувшей ночи.
В башне сгустилась темень, но не уютная домашняя темнота, а враждебное отсутствие света. Казалось, кто-то сидит рядом, пригнувшись стоит за буфетом, ждёт под неразобранной кроватью. Округло светлел выход на площадь, и там, уже не скрываясь, начиналась ночная жизнь. Целлофаном разливался ущербный лунный свет, в нём скользили тени, издалека доносился не то вой, не то песня.
Пересиливая себя, Антон подошёл к комоду, нащупал выключатель, щёлкнул. Ночник – прессованная из мраморной крошки сидящая сова – засветился изнутри, рассеивая черноту. Потом сова повернула голову, заухала, хлопая каменными крыльями, снялась с постамента и полетела к выходу. Ввинченная в постамент лампочка залила комнату беспощадным светом. Антон, физически ощущая, как разглядывают его сейчас с улицы через огромный, даже занавеской не прикрытый проём, кинулся к выключателю. Фарфоровый квартет на комоде взмахнул смычками и запиликал нечто какофоническое, но заметив бегущего Антона, музыканты побросали скрипки, виолу и контрабас и с разноголосым писком кинулись к нему. Они лезли в рукава, за пазуху, путались в волосах. Антон отрывал цепкие холодные лапки, швырял фигурки прочь. Звенел разбитый фарфор, дзенькнув, погасла лампа.
Антон перевёл дух, но тут же понял, что успокаиваться рано. Его взгляд упал на площадь.
Сначала могло показаться, что вся она освещена луной, лишь потом становилось ясно, что тонко остриженный ноготок луны не даст столько света. Свет застилал уснувшую пыль, обливал спящие дома и шелковицы, скапливался у порога и медленно просачивался сквозь него. Знакомые жирно блестящие целлофановые лужи здесь и там пятнали пол, медленно заливая комнату.
Одним прыжком Антон взлетел на оттоманку, поджал ноги, обречённо глядя на подступающую напасть. Он не знал, что это, но ни за что на свете не согласился бы прикоснуться к светящейся могильной жидкости.
А на улице продолжалось гуляние. Тени оформились, стали определённей. Пробегали улыбающиеся людоликие псы, шествовал некто голенастый, он то и дело останавливался, выхватывая узкой зубастой пастью из мертвеющих луж толстых червей. Черви извивались и плакали детскими голосами.
Антон сидел загородившись подушкой, не мигая смотрел в дверной проём. Пятна света гипнотизировали его. Вот в поле зрения появились новые фигуры. Рыжебородый истлевший великан шагал, разгоняя круги светящихся волн. Он вёл под руки обеих хозяек – живую и мёртвую, а сзади торопился ещё кто-то, безвидный и полупрозрачный. Группа направлялась прямиком ко входу в башню, к спасавшемуся за диванной подушкой Антону. На пороге они остановились, глазницы рыжебородого уставились на Антона.
– Гость там, – слышались объяснения хозяйки. – Магночка гостя привела.
– Гость – это славно, – отвечал кто-то плавающим, словно у патефона на исходе завода, голосом. – Тащи сюда гостя.
– Не наш он, – возражала хозяйка, – непривыкший. Магночка просила поберечь для начала.
– Тогда пусть спит! – пустые глазницы налились синим, на грани видимости светом, и это было последнее, что запомнил Антон. Он отключился мгновенно в неудобной полусидячей позе, не сумев даже лечь как следует.
Разбудил его крик хозяйки:
– Гости! Гости дорогие!
Антон вскочил, ужаснувшись мысли, что спал и, значит, был абсолютно беззащитен, в то время как рядом, а может, и прямо с ним творились неведомые сверхъестественные непотребства.
Первым делом Антон оглядел башню. В ней ничего не изменилось, только лампочка под мраморной совой оказалась разбита и медведь с ослом поменялись инструментами. Антон подёргал фигурки. Звери были вылеплены, покрыты глазурью и обожжены вместе с инструментами. И тем не менее медведь теперь держал виолончель, а осёл с трудом обхватывал огромный контрабас. Криво усмехнувшись, Антон поставил игрушки на место.
И тут с площади рванул паровозный гудок, а следом вновь хозяйкин вопль:
– Гости дорогие! Приехали!
Антон бросился на улицу, где снова сиял жаркий безоблачный день.
Перед башней, по ступицы утопая в пыли, стоял поезд. Допотопный паровозик с пузатой трубой и три вагончика, вернее платформы, потому что всё остальное было сломано, лишь металлические остовы бывших теплушек ржаво корёжились над платформами. От этого транспортного безобразия направлялась к башне толпа гостей.
Впереди, тяжко ступая кирзовыми говнодавами, шла невероятных габаритов бабища. Ростом под два метра и соответствующей толщины, она была одета в вылинявший ситцевый сарафан, опускающийся до голенищ стоптанной кирзы. Вязаная кофта с засученными рукавами открывала чудовищные ляжки рук, белая в мелкий горошек косынка повязана по самые брови. Под мышкой бабища несла холёного разъевшегося кота. Кот, ничуть не смущаясь неудобством положения, пребывал в позе спящего сфинкса. Розовая хозяйка юлила вокруг, забегала то справа, то слева и непрерывно твердила свою коронную фразу.
Следом, влекомый собственной музыкой и лишь благодаря ей не падающий, тащился в дымину пьяный гармонист. Он во всю ширь растягивал меха и умудрялся на ходу наяривать что-то разудалое.
Дальше толпой валили гости. Их было много, Антон не сумел рассмотреть ничего, в памяти осталось ощущение потока – орущего, размахивающего руками, пёстрого и одновременно почему-то серого. Может быть, потому, что никто в этой толпе не выделялся и не бросался в глаза.
Процессия прокатила мимо Антона и скрылась в башне. В ту же секунду оттуда хлынули звуки пьяной оргии. Разливалась гармошка, что-то иное голосила радиола, громко звенела посуда, невнятно гудели разговоры, перекрываемые выкриками то ли танцующих, то ли дерущихся. Путь в башню – единственное место, где ему, по всей вероятности, не грозила серьёзная опасность, теперь был закрыт.
Какого чёрта! Антона вдруг охватило бешенство. Хозяйка сама поселила его в башне, на две недели отдала башню ему, а раз так, то нечего устраивать там бардаки! Но он им покажет!
Антон развернулся и как на приступ ринулся в башню. Он не очень чётко представлял, как именно и кому он будет «показывать», но «показывать» оказалось нечего и некому. В башне было пусто, прохладно и тихо, а приглушённые стеной звуки пьянки явно доносились снаружи – из склепа. Антон пробежал через раскалённую сковороду площади и нырнул в склеп. Пусто, прохладно, тихо. Ровный каменный пол – и никаких следов вчерашних могил. Шум и рёв несутся из башни.
Антон остался в дверях склепа, бесцельно глядя на площадь. Та млела в пыльной неподвижности полудня. Здесь ничто не могло меняться, поэтому особенно дико было видеть утонувший в пыли железнодорожный состав. Председатель совхоза с усердием мимического актёра шагал вдоль поезда, не двигаясь с места. Холёный кот, тот самый, которого несла приехавшая баба, вышел из-за башни и улёгся в позе спящего сфинкса в тени вагонных колёс.
Окружающий мир жил по своим неведомым законам, Антон видел, что не сумеет изменить в нём ничего. Он может кричать, плакать, лезть на кулаки, мир этого даже не заметит и по-прежнему будет творить своё мерзостное действо. А когда придёт час, наигравшаяся нечисть расправится с самим Антоном, и всё равно ничего вокруг не изменится.
- Предыдущая
- 55/96
- Следующая
