Мёд жизни (Сборник) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 44

• Предыдущая
• 44/96
• Следующая

Неожиданно Ефим почувствовал, что в полушаге перед ним ждёт распахнутый в полу люк. Ну конечно, люк, не замеченный сапёрами, а внизу новая система ходов ещё сложней и запутанней, чем эта, и, главное, никем не проверенная, не изученная… там может прятаться всё, что угодно…

Ефим ухватился руками за ящики, выставив ногу, начал поспешно ощупывать дорогу перед собой. Простукал пол, сделал робкий шажок, снова принялся шарить ногой в темноте. В памяти всплыло воспоминание об оставленном на столе фонарике. Идиот! Ну что стоило захватить его с собой? Вот и мучайся теперь, жди, когда пол кончится и ты кувырком полетишь в нижний подвал. И даже если там не подвал, а вульгарный поглотительный колодец, выгребная яма, не чищенная с сорок четвёртого года…

Ефим вспомнил свой сон, как он тонул в грязи, и его передёрнуло. Ну каким местом думал Путило, когда устраивал склад в подземных казармах? Тут ничьи нервы не выдержат, здесь самые стены убийством пропитаны, никаких призраков не надо, достаточно знать, что творилось вокруг во время войны. А потом полвека могильной тишины. И тьма. И подземный холод. И тлеющие останки, которые Путило, должно быть, велел сбросить вниз вместе с осколками разбитых надолбов.

Что-то невесомое коснулось затылка, не прикосновение даже, а лишь намёк, словно мягкая лапа воздух огладила вокруг вставших дыбом волос. Ефим вскрикнул и, забыв о ждущих под ногами провалах, кинулся бежать. Задетая плечом стопка ящиков с треском повалилась в проход, какое-то не в меру ретивое яблоко, чмокнув, распалось под ногой. Ефим поскользнулся и упал, не успев даже выставить вперёд руки. Мрачный дорожный сон сбывался наяву, но был ещё страшнее. Сон милосерден, он всегда позволяет взглянуть в лицо гибели, а здесь безликая темнота скрывала всё, не любопытствуя знать, что происходит с жертвой.

Лицо и тело ожгло, словно на них плеснули жидким огнём, ощущение было как от удара, поразившего разом все чувства. Ефим отчаянно забился и лишь тогда понял, что никто его не держит, а вокруг не пламя, а вода – ледяная до боли, до ломоты в суставах вода подземного родника.

Дрожа всем телом, Ефим выбрался из неглубокой ванны. Купание отрезвило его, и он уже не мог понять, чего испугался минуту назад. Ну да, колодец здесь неподалёку, но закрыт чугунной решёткой, и вообще провалиться в него невозможно – просвет меньше полуметра. В крайнем случае – ногу сломаешь, и всё. Теперь осталось сориентироваться, в какую сторону идти. Впереди одна развилка на боевой линии и поворот к доту. У развилки сворачивать направо… или налево? Ефим почувствовал, как дрожь от холода вновь начинает сменяться нервным тремором.

– Ну хватит, – сказал Ефим, – хватит. Сейчас соображу.

Он чувствовал, что вокруг что-то изменилось, появилось новое ощущение. Дело не в сырости и холоде, к ним он уже притерпелся, а тут что-то совсем новое. Ефим потёр ладонью лоб и засмеялся. Несомненно, то был нервный смех, но в нём звучало нескрываемое облегчение.

Ефим нашёл дорогу.

В воздух, напоенный дыханием зреющих яблок, вплелась иная, резко отличная нота. Пахло пригорелым молоком. Каша, оставленная на плите, сгорела, и струйка чада, коснувшись носа, верно указывала нужное направление. Принюхиваясь, расширив ноздри, Ефим двинулся в путь. Вот и развилка. И глупый поймёт, что сейчас надо сворачивать направо. Теперь главное не прозевать свой поворот. Если наверху рассвело, а дверь открыта – его можно просто заметить.

Едва он переступил порог, свет послушно вспыхнул. Ефим выругался и принялся стаскивать мокрую одежду. К тому времени, когда он переоделся, происшествие предстало перед ним в юмористическом ключе, тем более что и каша, как выяснилось, уцелела. Просто молоко частью сбежало и подгорело на конфорке. А потом, когда пропал свет, вырубилась и плита.

Ефим помешал вновь начавшую булькать овсянку и, захватив фонарик, побежал за брошенными в панике яблоками. Разумеется, на этот раз фонарь не понадобился.

В амбразуре медленно серело. Обозначилась кривая яблоня и заросли рогоза внизу склона. Пожалуй, можно сходить в деревню, узнать, который час, и вообще, провести рекогносцировку на местности.

Ефим плеснул в выскобленную ложкой кастрюльку воды – ему совершенно не улыбалось вновь отдирать от стенок засохшие остатки, – надел бежевый плащ и пустился в путь. По дороге задержался ненадолго, чтобы прибрать учинённый внизу разгром. Собрал яблоки, сложил ящики стопкой. Конечно, сортность у плодов будет не та – помяты, побиты, поцарапаны. Теперь это то, что называется подручной падалицей. Хранить такой товар нельзя – сгниёт. Ну да ладно, как-нибудь. Пусть об этом у Путило голова болит, в следующий раз будет по-человечески свет проводить. А то бросил времянку на соплях и ещё чего-то хочет.

Неподалёку от выхода из катакомб, опираясь на причудливую можжевеловую палку, стоял старик. Он молча смотрел, как Ефим возится с замками, потом подошёл ближе и спросил:

– Стораж тутэйшы?

– Сторож, – признался Круглов.

– А я – Захарыч, – старику явно хотелось поговорить.

– Не скажете, который час? – решил воспользоваться случаем Ефим.

– У мяне няма гадзiнику, – огорчённо сказал Захарыч.

«Откуда он такой взялся?» – подумал Ефим, разглядывая колоритного дедка.

Тот приблизился и, ухватив Ефима за пуговицу, наставительно произнёс:

– Ты слухай. Я цябе навучу, якiы спосабы ховання яблык лепшы. Найлепше хаваць яблыкы у тарфяным парашку. Там працент псавання пладоу меншы, чым пры хаваннi у стружцы. Яблыкы лепшы дробныя. Буйнейшыя даюць меншы выхад. Адсюль можна зрабиць вывад: неабходна захоуваць плады дробнага калiбру, а буйныя уживаць у першую чаргу…

– Дедуль, а ты сам, часом, не буйный? – спросил Ефим.

– Якога д’ябла? Я яму о торфы, а ён… У торфы лепшы хаваць.

– Дед, ты пойми, я сторож, – проникновенно сказал Ефим. – У меня торфа нет.

– Ну, рабi як хочаш, – недовольно произнёс Захарыч и отпустил пуговицу. – Пажывём – пабачым.

– До побаченья! – крикнул Ефим и быстро пошёл к дороге.

Деревня оказалась гораздо дальше, чем можно было подумать, глядя из машины. Ругаясь про себя, Ефим брёл по обочине. Потом догадался завести часы, поставив их вслепую на двенадцать, и шёл ещё четверть часа. Наконец показались серые, обросшие завалинками избы. Ещё издали Ефим заметил приросшую к плетню фигуру, пристально всматривающуюся поверх его головы.

– Здравствуйте, – сказал Ефим, памятуя, что в деревне нужно первым делом здороваться. – Не скажете, сколько времени, а то у меня часы встали?

Для ясности он задрал рукав и постучал ногтем по стеклу часов.

В прозрачных глазах ничего не отразилось. Бабец отлепилась от забора и шагнула в сторону, пробормотав на прощание:

– I verstah nuut.

– Чево? – спросил Ефим в удаляющуюся спину.

Заскрипела низкая дверь, он остался на улице один.

– Психичка, – пробормотал он. – Умом тронутая.

Однако от дома отходил осторожно, болезненно ожидая боком короткой автоматной очереди.

Большая часть домов в деревне стояла запертая, не то хозяева куда-то уехали, не то и не было этих хозяев. Но в одном из домов между окнами на расстеленной газете лежало два преогромных семенных огурца, а сквозь двойные, к зиме приготовленные рамы слышался говор радиоприёмника. О чём он там талдычит, было не разобрать, но сам звук, интонация дикторской речи показались такими родными, что Ефим решился и постучал в окно. Радио мгновенно смолкло, белая занавеска сдвинулась в сторону, и за стеклом замаячило старушечье лицо. Платок, повязанный в скобку, и рельефные морщины придавали ему совершенно иконописный вид.

– Yoboseyo… – донёсся дребезжащий голос. – Muosul wonohashimnikka?

– Простите, который час? У меня часы остановились, – по инерции произнёс Ефим заранее приготовленную фразу.

Слова старуха произносила врастяжку, словно пела, и ударения делала, кажется, на все гласные подряд. Ефим не мог разобрать ни единого слова.

• Предыдущая
• 44/96
• Следующая