Мёд жизни (Сборник) - Логинов Святослав Владимирович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/96
• Следующая

– Ну, давай, милая, ну… ты же можешь, ну…

Чёлка скосила блестящий глаз, отороченный густой щёткой коротких ресниц, переступила с ноги на ногу, но не двинулась с места.

– Ну что ты, родная, нам немножко осталось, там и отдохнёшь… Ну!

Постромками Микола ободряюще похлопал лошадь по потному боку, на миг выпустив рукоять плуга. Оно, впрочем, и не страшно, нрав у кобылки не вздорный, это жеребец может рвануть дуриком, завалив плужок на сторону и заставив гнаться за собой через всю полосу, а потом вновь заводить в борозду. Чёлка не такая, она сперва вздохнёт, напряжётся и уж потом дёрнет.

– Ну, хорошая…

Чёлка вздохнула, ощутимо напряглась, позволяя ловчей ухватиться за ручки, потом рванула. Сошник разом ушёл в землю, сырой пласт, рассыпаясь на комья, отваливался набок.

– Но!!! – завопил Микола, наваливаясь на рукояти. – Тяни, проклятущая! Но! Пошла, волчья сыть!

С хрипом и воплем, на разрыв жилы они сделали один проход, второй и третий. Микола подбадривал Чёлку площадной бранью, честил, как только муж гулящую жену величает, а Чёлка, тяжело ступая, тянула и тянула плуг и, кажется, тоже стонала самым нутром. Недаром слово «орать» значит и пашенку поднимать, и на крик исходить. Попробуй этак-то усилься молча: пуп разошьётся – и всех делов.

В конце третьего прохода Чёлка снова встала, крупно вздрагивая взмыленными боками.

– Всё, всё, – грубовато успокоил лошадь Микола, – порешили на сегодня. Видишь, как ладно обрядились, – завтра уже пахать не нужно: оборали полосу, с утра боронить станем, оно полегче… Да стой ты, шальная!

Чёлка и не думала шалить, понуро стояла, ожидая, пока хозяин освободит её от ярма. Микола повалил плуг набок, оббил с сошника приставшую землю.

– Но! Домой пойдём.

Чёлка легко сдвинула лежащий плуг, мотая головой, пошла к знакомой тропе. Микола поспешал следом, жалея, что не оставил на вечер горбушки с солью: лошадь наградить и себя побаловать. Ничего, дома сыщется…

При выезде на дорогу придержал кобылу. Дорогой шли солдаты. Ходко шли, справно: фузеи начищены, пороховницы наполнены, ремни набелены, усы нафабрены.

– Далече ли собрались, служивые?

– А к Крайнему Рубежу. Там опять нелюдь объявилась: челубеки четверорукие. Двумя руками народ побивают, двумя – пограбливают. Помощь нужна рубежным заставам.

– Ничо, отобьётесь. И прежде вы нелюдь бивали, и ныне погоните.

– А то пошли с нами, старинушка, нелюдь бить! – крикнул молодой солдатик.

– Как-нибудь без меня справляйтесь, – сурово ответил Микола, поворачивая к хате. – У вас своя служба, у меня – своя.

Боронить да сеять – работа весёлая. Борона, слаженная из пяти сучкастых стволов, землю захватывает широко, но тащить её не в пример легче, чем плуг или даже сошку. Потом Чёлке отдых – попастись на сладком луговом клевере, а сам Микола, отмерив в берестянку зерна, идёт сеять. Шагает неспешно, под каждый шаг – взмах руки. Тут своя наука, чтобы нигде не было густо, нигде – пусто. Следом – вновь пройтись бороною, приборонить посеянное, а то налетит вороньё и пограбит непохороненное зерно не хуже четвероруких челубеков.

Работа весёлая, но тоже не из простых, к концу трудов от бороны одно поименование остаётся, хоть в ельник иди за новыми деревами, хоть в рощу поспешай к кустам жимолости, из чьей вязкой древесины режут вставные зубья для борон и граблей.

Поломанную борону Микола бросил на меже. Будет досуг – починит, не будет – к осенней пахоте новую смастерит.

Ночью за горизонтом посверкивало и не тихой зарницей, а кровавым огнистым заревом. Микола выходил на крыльцо, смотрел, вздыхал. А с утра не до охов, иных забот довлело. Летний день для того и долог, что дела много. С затемна и дотемна в поле, но всех трудов не перестрадаешь. Коси коса, пока роса. Роса долой, а мы не домой, мы за грабли… Вчерашние копёнки разбить, сено разворошить, чтобы сохло, покуда вёдро. Высохшее – на волокуше к одинокому стожару, стог метать.

Большаком рать идёт. Не солдатские баталии – ополчение. С посадов мастеровой люд, с деревень – чёрные мужики. И амуниция поплоше, и ружьё со всячиной.

– Эй, мужичок, собирайся! Не время сейчас за стогом прятаться, твоим вилам иное дело есть. На Крайнем Рубеже война гремит, видимо-невидимо нелюди привалило. Челубеки себе в помощь всякую погань пригнали: змея ползучего да змея летучего. Огнём палят, ядом прыщут. Сегодня срок пришёл землю не боронить, а оборонять.

Микола оставил вилы, смахнул со лба выпотную соль:

– Эвон вас сколько! Поди, и без меня управитесь. А мне и тут трудов не переделать. У вас своя служба, у меня своя.

Смирная Чёлка, понурив голову, стояла у опушки, хрумкала первым грибом. Вот и колосовики пошли, и кукушки давненько не слыхать. Значит, озими в колос вышли. Опять же, сенокосу конец, до самого леса всё выкошено и по полянам пройдено. А отаву подкашивать ещё не скоро.

Микола стреножил Чёлку, хлопнул по впалому боку. Иди, отъедайся, скоро тебе опять дело сыщется. Лошадь ушла к кустам, где трава посочней и не так донимает кусачий зуд. А Микола с серпом в руке двинул к дальней полосе, где давно уж выколосились озимые. Серп ещё с зимы зазубрен да оттянут, только что сам не жнёт.

Рожь стояла высоченная. Веский колос, словно из золота отлитый, изгибался к земле, готовый пролить созревшие зёрна. В самую пору с сенокосом обрядился, жать пора.

Первую пясть скрутил в жгут, венцом повязал вокруг головы. Вторую – тоже в жгут и на землю бросил. А уж потом пошёл жать безостанно. Набирал полную пясть стеблей, единым движением подрезал их всех высоконько над землёй, чтобы травяная мелочь в сноп не попала, и кидал поперёк жгута. Как набиралось полное бремя, обвязывал жгутом и ставил готовый сноп на попа. Кругом устанавливал ещё десять снопов, а двенадцатый сверху, прикрыть братьев от росы и случайного дождика. Дюжина снопов – скирда, или купа. Сто куп сожнёшь, тут и дню конец. А каково после такого дня спину распрямлять, знает тот, кто сам жанывал.

Косой, конечно, скорей рожь повалить, да потом замаешься сорную траву из хлеба выбирать. И без того васильки да колючие чертополохи под руку лезут. Хороши васильки во ржи, да плохи в снопе.

С дороги плывёт тележный скрип: едет большой обоз. Бабы-маркитантки да шинкарки – солдат кормить-поить, милосердные сёстры – пораненных лечить, прачки – обстирать да обшить служивых, а следом – просто веселухи, которым работа ночью. А куда деться? – без этого дела и воевать скучно.

– Гляньте, девки, мужик бабьим делом мается! Эй, жнец, не стыдно за чужими спинами хорониться? Воевать побоялся – с нами иди, найдём тебе работу кухонным мужиком! На Крайнем Рубеже тяготно, объявилась средь нелюди тёмная Могула. Вползает к войску туманом, слабит силы, насылает лихорадку да лихоманку, душу блазнит и голову мутит. Одним мужикам супротив Могулы не выстоять, так и мы на войну пошли. Только ты засел, что гнилой пень в чаще! Собирайся живой ногой!

Микола венок снял, на сноп нацепил. Сверху серп пристроил.

– Езжайте, бабоньки, езжайте… У вас своя служба, у меня своя.

Зарево над Крайним Рубежом такое, что днём видать. Только Миколе недосуг впустую глаза лупить. Хлеб на току просох, сам из колоса сыплется. Снопы Микола уложил в ряд, взялся за цеп. С глухим «шурх!» упал первый удар. Рукоять цепа лёгкая, осиновая, а било дубовое, для вескости. Такую работу втроём удобно справлять: двое бьют, а третий, слабомощный, снопы подаёт да под ударами поворачивает. А тут одному приходится: и вилами, и билами – пособить некому, весь народ на Крайнем Рубеже стоит.

Широкой деревянной лопатой Микола отгрёб в сторону выбитое зерно. Задует ветер, тогда хлеб можно будет провеять и ссыпать в сусек. А пока пусть ждёт. Коли завтра с утра ветра не станет, надо будет запрягать Чёлку и перепахивать под пар дальний клин. Ничо, управится лошадушка, сенокос да жатва для лошади время праздное, отдохнула Чёлка, раздобрела, силой налилась.

• Предыдущая
• 32/96
• Следующая