Пока ангелы спят - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 53

• Предыдущая
• 53/80
• Следующая

Алексей оттолкнул от себя ноутбук и припал к Наташиным губам. С серьезными разговорами на сегодня было покончено.

Я тихонечко, чтобы не потревожить Наташу, вылез из постели. Она спала на животе, раскинувшись, уткнувшись носом в подушку. Сон ее, судя по всему, был глубок и сладок. Лицо разрозовелось. Я с нежностью посмотрел на ее позвоночник, просвечивающий сквозь кожу спины. «Спи, моя милая, – нежно прошептал я, – скоро я вернусь». Наташа не слышала и не пошевелилась. Я принялся одеваться в полутьме номера. Вещи наши валялись по всему полу вперемешку. Моя майка перепуталась с ее маленьким нежным лифчиком.

Я тихонько оделся, взял деньги, документы и выскользнул за дверь.

Совсем скоро, за восемнадцать минут до захода солнца, по всему Израилю настанет шабат – священная суббота. Любая работа в шабат запрещена, и на сутки по всей стране закроют все магазины, кафе и рестораны (за исключением тех редких, что держат арабы), перестанет ходить общественный транспорт, личные автомашины останутся на стоянках, не будут взлетать и садиться самолеты, а в домах не станут включать телевизоры и зажигать свет. Правоверные евреи предадутся отдыху, размышлениям и молитвам.

Я быстро пошел по коридору к лифтам. До наступления святой субботы мне надо было сделать одно маленькое дельце.

Самолет, на котором возвращался из Израиля Алексей Данилов, прилетал ночью.

Подполковник приказал ехать вместе с собой и Варваре, и Буслаеву. Отчего-то ему казалось, что в сегодняшней встрече заключается разгадка ко всему, оттого и настоял, чтобы поехали те из подчиненных, кто в деле с самого начала.

Они втроем загрузились в оперативную «Волгу». Шоферу велели отдыхать. Петренко сел за руль самолично – он любил с ветерком пронестись на мощной «волжанке» по ночной Москве. Завел, посмотрел, сколько осталось бензина. Молодец водитель – практически полный бак. Вот и хорошо. До Шереметьева путь неблизкий.

У нас с Наташей только и осталось времени для покупки сувениров, что в зоне duty free. Наш самолет улетал в девять вечера, святая суббота кончилась, и в громадных, ярко освещенных магазинах «свободной зоны» вдумчиво прохаживались бизнесмены-коммивояжеры и старухи туристки с огромными бриллиантами на сухих пальцах. Они, казалось, решили затовариться беспошлинными товарами на всю оставшуюся жизнь – супермаркетные их тележки уже были полны, а они все набирали, набирали, набирали… По сравнению с их пиршеством наши с Наташей уловы выглядели куда как скромно. Она приобрела бутылку джина «Бифитер» для отца, майку с надписью Death Sea и изображением обглоданной рыбки – для мамы (как только дарить собирается, если родители считают, что она в подмосковном доме отдыха вместе с подругой?).

После долгих колебаний Наташа купила еще и духи «Пятое Авеню» – то ли кому-то в подарок, то ли для самой себя. Я затоварился литровой бутылкой виски «Чивас Ригал» для мистера Маккагена (в знак благодарности за прелестную поездку), Таньке Садовниковой (за добрую весть) купил мертвоморский крем, а Армену – шкалик водки «Финляндия». Не забыл и себя, любимого: приобрел майку с иудейским алфавитом (так я изгонял, сублимировал свой страх перед давешним сном и файлом DREAM), а также сувенирную ермолку и кружку с изображением разноцветных рыбок Красного моря.

Мы, кажется, невпопад пожелали кассирше в магазине «Шабат шолом!» (шабат-то уже кончился), зато вполне впопад поблагодарили за груду никелевых шекелей и медных агоротов: «Тада` раба`!»[16]

Последние двое суток мы с Наташей почти не разлучались. Мы провели пятницу в постели, потом голод выгнал нас на улицу – пищу мы добыли в арабском старом городе Яффа, расположенном на берегу внутри новоотстроенного Тель-Авива: в арабской Яффе, невзирая на шабат и кошрут, работали рестораны, жарились свиные шашлыки, варились креветки и пиво лилось рекой. Затем мы вернулись в пустынный Бат-Ям и полночи провели на пляже: купались, разговаривали и целовались. Я оказался, судя по всем приметам, у Наташи первым мужчиной, и это наполнило мою любовь к ней (а в том, что я любил ее, я уже не сомневался) каким-то особым светом: и благодарностью, и гордостью, и ответственностью за нее.

Теперь в пустынных, залитых ярким светом залах чужого аэропорта лицо Наташи казалось мне побледневшим, усталым – но и одновременно успокоенным, умиротворенным, счастливым. Все эти выходные – когда мы просыпались, занимались любовью, проваливались в сон, и, просыпаясь, я первое время не мог понять, ночь на дворе, день или вечер – мне было совсем неважно, что происходит за стенами отеля, за пределами того полного любовью мирка, в каком оказались мы с Наташей. Мы не включали телевизор, и я не знал, что творится в Москве, в моем доме, в моем прежнем мире.

За высокими окнами аэропорта уже сгустились сумерки, самолеты казались на летном поле огромными диковинными рыбинами, мы проедали последние шекели в кофейне, сидя друг против друга, – и тут объявили посадку на наш рейс.

Как прекрасна Москва с птичьего полета! Да еще ночью, когда сверкающим ожерельем тянется через весь иллюминатор Кольцевая дорога, прямыми светящимися пунктирами прочерчены проспекты и видны подсвеченные силуэты столичных достопримечательностей: Останкинской башни, высоток, университета!.. Зрелище столь красиво, и я отчего-то так радовался, что мы подлетаем к Москве, что первым моим движением было разбудить Наташу. Но она так уютно спала, свернувшись в кресле, что жалко трогать ее. Стюардесса объявила в динамик: «Расчетное время прибытия в аэропорт Шереметьево-один – ноль два часа двадцать минут по московскому времени. Температура воздуха в Москве – плюс двенадцать градусов». Немногие неспящие пассажиры завздыхали и принялись вытаскивать из ручной клади свитера и кофты. У меня ничего теплого, не говоря уже о зонтике, с собой не было – после московского апрельского тепла и израильской жары казалось, что холода и дождей больше не будет – не будет никогда и нигде. «Ну да ничего, – подумал я, – до машины как-нибудь добежим, а там врубим печку – и вперед!.. Интересно, как она там, моя одинокая «Феррари»? Соскучилась, наверно, по хозяину? Не начнет ли в отместку за то, что бросили, капризничать?»

Наташа проспала почти весь полет. После того, как мы взлетели из аэропорта Бен-Гурион, она долго молчала – казалось, обдумывала что-то. Потом, покусывая губу, сказала:

– Послушай… Если с твоим домом что-то вдруг действительно неладно… Ты… ты бы мог пока пожить у меня… Родители все равно сейчас на даче… – Она мучительно покраснела и тихо добавила: – Ты только не думай, что я навязываюсь…

Я приобнял ее, погладил по голове и бодро сказал:

– А я могу пожить у тебя – даже если с моим домом все ладно!

Она рассмеялась, слезы выступили у нее на глазах, и я поцеловал ее.

Мне в самом деле не хотелось расставаться с ней ни на одну минуту и не хотелось возвращаться в свой проклятый дом. Ее предложение наполнило меня восторгом и одновременно сомнением: а не слишком ли скоро все развивается? Не потеряю ли я этакими темпами свою независимость – окончательно и навсегда?

В конце концов за время полета и ее сна я решил: отвезу-ка я Наташу домой, а сам поеду все ж таки ночевать к себе. Ну а утром, на свежую голову, в новенькой одежке, предстану перед ней с букетом цветов. А там… А там – посмотрим… Так поступить, решил я, будет правильней всего.

• Предыдущая
• 53/80
• Следующая