Ледяное сердце не болит - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 51

• Предыдущая
• 51/64
• Следующая

– Я подумала: годы-то уходят! Скоро я, может, замуж выйду, и ребенка рожу, и стану толстой коровой. Задница в три обхвата, как у матери моей, и сиськи обвислые… И никто никогда не узнает, какой я была! Какая стройная, красивая, упругая!.. Наши мальчишки разве оценят?! Они юнцы совсем, молоко на губах не обсохло, только об одном и думают… А руководитель наш – нет, он не такой. Он до меня даже пальцем не дотронулся!.. Только советовал мне, как встать, как повернуться, как улыбаться…

– И у вас с ним ничего не было?

– Нет! Ничего! Я ж говорю: даже пальцем он меня не тронул!..

– А где вы снимались? У него дома?

– Нет, в студии, вечером, когда все ушли.

– А перед тем как сниматься, выпивали?

– Я выпила чуть-чуть ликерчика, для храбрости…

– А что потом?

– Потом – это когда?

– Ну, когда съемка закончилась?

– Я ж говорю: ничего не было! Я оделась и домой поехала. Вернее, он меня подвез… Да я ради него все что угодно бы сделала. Знаете, какой он умный!.. Какой талантливый, яркий!.. Как Андрюша Миронов. А танцует!.. Как бог!

– Почему ж ты тогда решила на него заяву в прокуратуру подать?

– Ничего я не решила! Это все отец!.. Он, паскуда, пленку нашел. В столе моем, сволочь, рылся. Сам смотрел – небось слюнки пускал. А потом начал: да как я могла, да это статья, уголовное дело!.. И кассету забрал, и в прокуратуру заявление накатал… Наверно, думал, что наш руководитель ему денег даст, чтобы, значит, откупиться. Да только у него все равно денег никаких нет. Он – бессребреник и знаете кто?.. Дон Кихот!..

Почему-то та беседа с девчонкой на Сиреневом бульваре запомнилась Полуянову вся, до реплики, до выражения ее глаз. А вот как девицу звали, он забыл. И даже в опубликованной статье ничего о ней не узнаешь: «по этическим соображениям фамилии потерпевших изменены». Разве что в блокнотах той поры осталась запись. Но блокноты – далеко, на полуяновской квартире в Марьине.

Вот для чего понадобилась Диме Киркина машина: чтобы за ночь всюду успеть – и на Шокальского, и на Краснодарскую. А может быть, придется ехать куда-нибудь еще.

Но ту девчонку точно звали не Мария Бахарева. Да и по возрасту, конечно, не сходится. Бахарева – студентка первого курса, а той сейчас, наверное, лет двадцать пять. Интересно, вышла ли она замуж? Родила ли ребенка? Стала ли, как опасалась, «толстой коровой»? Или та пленка изменила ее судьбу? И может, она сделалась престижной супермоделью? Или, напротив, презренной проституткой?

Было бы, наверно, интересно найти ее и сделать о ней материал под условным названием «Десять лет спустя». Но сначала надо отыскать его — того бессребреника. И, самое главное, Надю.

Господи, ну она-то, бедненькая, здесь при чем?

После разговора с девчонкой на Сиреневом бульваре Полуянов уже готов был сесть и писать статью. Но тут история совершила еще один поворот.

Ему лично позвонил в редакцию давешний прокурор. В его утробном бурчании журналист расслышал нотки радости:

– Вынужден информировать вас, что против директора киношколы возбуждено еще одно уголовное дело – по статье двести сорок второй УК России.

– Что вы еще ему шьете? – нахмурился Дима.

– Да он сам все себе сшил, – хмыкнул прокурор. – Двести сорок вторая – это незаконное изготовление, оборот и распространение порнографии. Наказывается лишением свободы на срок до двух лет.

– Какую ж такую порнографию он распространял?

– Видеоматериалы сексуального характера, снятые им в отношении несовершеннолетних – и тех двух, что были признаны потерпевшими, и других, – он разместил во всемирной компьютерной сети Интернет. Вот вам налицо не только изготовление, но и распространение порнографии.

– Спасибо, что проинформировали, – буркнул журналист.

Полуянова тогда охватил приступ ярости. И злость его была направлена против несостоявшегося героя статьи. «Что же он творит, мерзавец! – возмущался Дима. – И он после всего еще хочет, чтобы кто-то его защищал?!»

Полуянов немедленно набрал номер киношколы. Там ему сказали, что такой-то здесь больше не работает. Он набрал домашний телефон развратника – женский немолодой голос (видимо, мать) сообщил журналисту, что тот уехал и неизвестно, когда вернется. Значит, подумал Дима, вспоминая об этом эпизоде сейчас, десять лет спустя, тогда у меня был его домашний телефон. Нет, надо срочно мчаться на Краснодарскую – разыскивать в старых блокнотах все координаты давешнего героя…

А тогда, после звонка прокурора, Дима, еще не остыв после приступа злости, решил не дожидаться новых оправданий героя. Да и что нового он мог проблеять в свою защиту?

Хватит, материал собран!

Журналист выложил всю историю на бумаге (в ту пору он еще писал от руки). Единым духом получилась восьмистраничная статья. Скорее даже фельетон. Полуянов назвал его «Великий иллюзионист». И острием своим он был направлен против руководителя киношколы.

«Кино, утверждают в Голливуде, – это великий обман, – вдохновенно писал Дима.– Значит ли это, что те, кто работает в кино и для кино, – великие обманщики? Возможно. Во всяком случае, с одним таким мне довелось недавно встретиться. А самое противное, что обмануть он пытался не только меня (журналистов многие пытаются обмануть!), но и доверившихся ему малых сих. Детей. Подростков…»

Статья получилась. Главный немедленно поставил ее в номер. На планерке все дружно сошлись во мнении, что это будущий «гвоздь» выпуска. И только маститый Колосников сказал Полуянову тет-а-тет, когда они выходили из кабинета главного:

– Что ж ты, Димуля, творишь?..

– А что? – взъерепенился молодой репортер.

– Человек к тебе за помощью пришел, а ты его гнобишь…

– А врать журналистам не надо, – отбился Полуянов, и Колосников посмотрел на него с состраданием.

Позже Дима часто вспоминал тот короткий разговор, но тогда он отмахнулся от него. И даже не дождался выхода статьи. Его немедленно послали в Белград – в Югославии назревала очередная война.

А когда он вернулся, полный сербских впечатлений, блокнотов, диктофонных записей, история про директора киношколы казалась ему уже далеким-предалеким прошлым.

Статья вышла в срок – вот только кто-то (Дима потом так и не выяснил, кто) изменил ее название. Теперь она именовалась: «КОЗЕЛ В ОГОРОДЕ» с подзаголовком «С кинокамерой наперевес». И из нее были вычеркнуты практически все пассажи, обеляющие директора детской киностудии, рассказы обо всех его достижениях. Он представал в ней тривиальным развратником, любителем клубнички, юного женского тела.

Если бы у Димы тогда был такой же вес в редакции, что и сейчас, он устроил бы скандал, выяснил, кто «поработал» над его статьей, нажаловался бы главному редактору… Но десять лет назад он решил спустить все на тормозах. В сущности, обычное редакционное дело, когда в самый последний момент, перед подписанием номера, в заметке меняется заголовок и из нее выбрасываются целые куски… Тем более что Димин фельетон все равно признали лучшей публикацией недели и даже выписали Полуянову премию в размере недельной зарплаты.

Но – статью ту он не любил. И никогда не перечитывал. Быстро пролистывал, не останавливаясь, когда ему случалось просматривать альбом со своими публикациями. И со временем стал понимать, что, возможно, прав был Колосников со своей отповедью. Во всяком случае, его укор: «Человек к тебе за помощью пришел, а ты его гнобишь…» – долго звучал в ушах молодого журналиста.

И ведь как не хотелось вспоминать ту историю, а пришлось.

И пока Дима на квартире у матери листал альбом со своими старыми публикациями, в голове у него билось одно: «Неужели это месть мне? Но тогда при чем здесь Надя?» От стыда, беспомощности и разочарования в себе он словно покрывался изнутри красной коркой.

• Предыдущая
• 51/64
• Следующая