Красивые, дерзкие, злые - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 15
- Предыдущая
- 15/73
- Следующая
В последнем Алиса не ошиблась: тетя Вера скончалась через сутки после ее приезда.
Пять дней спустя, возвращаясь с похорон – на том же дряхлом «Ту-154»,– Алиса подумала: «А ведь, получается, тетка дожидалась меня. Дожидалась, чтобы все объяснить, облегчить душу и со спокойной совестью отойти в мир иной».
Весь последний день на земле тетя Вера посвятила своему рассказу.
Знакомый врач из местной больницы колол ей морфий – вот на что еще тратились те деньги, что регулярно присылала Алиса. Поэтому от боли тетя не особенно страдала. Просто была очень слаба и временами посреди фразы отключалась, засыпала.
Соседка Клавуся во время их разговора постоянно заглядывала в «залу». Не только из любопытства – но и, пожалуй, из опаски: как бы Алиса не сговорилась с умирающей поменять завещание в свою пользу. Даже в какой-то момент, когда речь шла об особо интимных вещах, пришлось на соседку гаркнуть. Алису поддержала и тетя Вера. Попросила слабым голосом: «Шла бы ты, Клавуся, домой. За мной пока Алиса посмотрит».
В каком-то смысле, на взгляд Алисы, болезнь пошла тете Вере на пользу – как ни кощунственно это звучит. Исчезли непрошибаемая строгость тона и металл взгляда. Утром, когда тетка увидела у своей постели Алису, она расплакалась, прижала ее к себе, поцеловала ей руку и прошептала: «Прости меня, старую дуру!..»
А вот рассказ тети Веры до глубины души Алису не поразил. Нечто подобное она и предполагала – тетка ее только о деталях просветила. Но детали эти состарили Алису в один день. Уничтожили. Убили...
Началось все с той самой отцовской работы, которую он нашел себе году в девяносто третьем. Ни мать Алисы, ни тем более тетя Вера не знали, в чем она заключалась. Отец ничего никому не рассказывал. Отшучивался. Бравировал: «Наша служба и опасна, и трудна». Или: «Я теперь – боец невидимого фронта». Он часто уезжал: на пару дней, максимум на неделю. Возвращался бледный, усталый, ложился отсыпаться (это и сама Алиса помнила). И однажды, в самом конце тысяча девятьсот девяносто четвертого года, пришло известие, что он погиб.
Тогда же случился с Алисой первый приступ ее болезни. Она закричала, заплакала, упала на пол – и потеряла сознание. Мать вызвала «Скорую» – девочке сделали укол успокоительного. Сказали: ничего страшного, надо отдохнуть, отоспаться. Однако на следующий день Алисе стало только хуже. Когда она проснулась – не узнала мать, не понимала, где находится, только сидела, раскачиваясь, в кровати, уставясь в одну точку.
Алиса не пришла в себя до похорон отца. Хоронили его в закрытом гробу. Матери даже не дали взглянуть на него. На похоронах был минимум людей и не присутствовал никто из новых сослуживцев отца, ни единого человека с его странной последней работы. Никаких поминок не справляли – до поминок ли тут, когда с дочкой творится нечто странное и пугающее?
Тетке Вере и дяде Коле о смерти отца, конечно, сообщили – однако они не сочли нужным приезжать из своего Бараблина на похороны. Поэтому обо всем, что произошло после папиной смерти, тетя Вера узнала позже, когда наконец-таки прибыла в Москву. Прибыла – потому что надо было спасать свою двоюродную сестру и ее дочку (Алису). Ведь помощи им больше ждать оказалось неоткуда. Семья Меклешовых жила замкнуто, самодостаточно. Ближе двоюродной сестры по материнской линии – той самой Веры – не было у них ни родных, ни верных соседей, ни надежных друзей.
На следующее после похорон отца утро Алиса пришла в себя (сама она этого сейчас, как ни напрягала память, вспомнить не могла). Была тиха и спокойна. Попросила поесть. Порадовалась хорошей погоде за окном. О том, где отец и что с ним, не спрашивала – а мама и не рассказывала.
И тут в квартиру Меклешовых явились странные люди. Один из них предъявил милицейское удостоверение. Однако были они в штатском и выглядели и вели себя скорее как бандиты. Алису отправили в ее комнату, а сами стали в жесткой форме допрашивать мать. С кем отец дружил? Встречался? Что рассказывал о своей работе? Выпивал ли он? Была ли у него посторонняя женщина? Есть ли у семьи дача? Машина? Другая собственность?
Затем разговор перешел в иную тональность. Из допроса он превратился в натуральный наезд. Бандиты стали кричать: Алисин отец кинул их на бабки. На очень большие бабки. Прозвучала даже цифра: несколько миллионов долларов. И теперь, раз он умер (или сделал вид, что умер), жена отвечает за его долг.
– Но у меня же ничего нет! – доведенная до слез, выкрикнула мать.
– А девочка? – глумясь, ответствовали бандюки. – Дочку свою нам отдашь. В бордель ее продадим, в Турцию или Эмираты. Пятнадцать лет – хороший возраст. Она девственница, да? Много за нее не дадут, но тысяч пятьдесят с твоего долга за нее скостим.
– Не отдам! – закричала тогда мама и бросилась на негодяев.
Ее усмирили пощечинами, а потом привязали к стулу и продолжали куражиться. А затем вынесли приговор: помимо Алисы, она отдает бандюкам квартиру: «Перепишешь ее у нотариуса на человека, которого мы укажем».
– Где же нам жить?!
– Где хочешь, – был ответ. – Хоть на помойке.
Последним пунктом бандитских требований явилось следующее: мама Алисы поступает к ним в вечное услужение, становится кем-то вроде рабыни.
– Для борделя ты стара – так полы будешь мыть, еду готовить, одежду стирать. Поняла?.. Неделя тебе сроку! Или найдешь деньги, что твой муж у нас украл, или дочку отберем, квартиру отберем, саму тебя «на хор» поставим!..
Наконец бандиты ушли. Мама заглянула к Алисе – и ужаснулась происшедшей с ней перемене: девочка закуталась в одеяло, забилась в угол кровати, а ее лицо выражало крайнюю степень испуга. Она дрожала всем телом, зрачки были расширены, глаза не выражали ничего. Маму она опять не узнала, только в ужасе бормотала: «Не хочу! Не хочу! Не забирайте меня!»
Похоже, девочка слышала обрывки доносившегося с кухни бандитского разговора, и ее психике, не окрепшей еще после смерти отца, был нанесен новый удар.
Мать хотела успокоить Алису, приласкать, утешить. Она осторожно дотронулась до ее плеча, но та дико дернулась и панически завизжала.
И как ни пугающе звучали угрозы бандитов – реальный страх за явно заболевшего ребенка заставил на время забыть о них. Мать вызвала «Скорую». При-ехавший молодой врач был внимателен – особенно после того, как женщина вручила ему пятьдесят долларов. Он сказал, что случай очень похож на реактивный психоз. Сделал Алисе укол успокоительного, а когда девочка уснула, вызвал бригаду из «Соловьевки» – клиники неврозов (где у врача работал однокурсник).
Алису госпитализировали. Мама неотлучно находилась с ней. А когда уже под утро вернулась домой, почувствовала сильнейшие боли за грудиной. Пососала нитроглицерин – боль вроде бы отпустила. Но по какому-то наитию все-таки отправила прямо с домашнего телефона телеграмму тете Вере.
Та сохранила ее. Она попросила Алису открыть комод и достать телеграмму из потайного ящичка. На бланке старого образца прыгали буквы:
АЛИСА СИЛЬНО БОЛЬНА = Я ТОЖЕ ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ = ПОЖАЛУЙСТА СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ = ЦЕЛУЮ = МИЛА
Заснуть маме в ту ночь так и не удалось, боль за грудиной вернулась, отнялась левая рука. И тогда, как ни неудобно ей было второй раз за сутки вызывать «Скорую», она набрала «03». Приехал фельдшер, измерил давление, сделал кардиограмму. Вынес вердикт: «Похоже, инфаркт. Нужно срочная госпитализизация». Мама попыталась сопротивляться:
– Понимаете, у меня дочка в больнице, мне завтра туда нужно, за ней ухаживать! – на что фельдшер равнодушно сказал:
– Дело ваше, только до дочкиной больницы вы своими ногами не дойдете. Это я вам обещаю.
И мать согласилась на госпитализацию – тем более что сердце все болело, болело... За Алису, за похороненного мужа, за жизнь, рассыпавшуюся в один миг...
Тетя Вера, получив телеграмму, немедленно бросилась звонить в Москву. Телефон кузины не отвечал. Тогда она подхватилась, кое-как отпросилась с работы и кинулась в областной центр на вокзал. Пусть на поезде страшно долго – только денег на самолет у нее все равно не было.
- Предыдущая
- 15/73
- Следующая
