Транквилиум - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 14
- Предыдущая
- 14/123
- Следующая
– Вот, – пожаловался Дабби, – парень предлагает атаковать. Безумие…
– Да нет же, – помотал головой Глеб. – Я действительно могу пробраться куда угодно – и туда, в тыл к ним, тоже… А если несколько стрелков останутся здесь, то мост будет под перекрестным огнем.
– Так как же ты сумеешь?
– Ну… я сумею: Это как в цирке, знаете? Человек-невидимка. Я учился, я смогу. Но – только один.
– Ладно, допустим… А потом? Нас выкурят точно так же…
– Мы закрепимся на середине моста, и там без пушек они нас не возьмут.
– Хм… – Дабби долго и пристально смотрел на него. Потом вдруг решился. – Хорошо. Сделаем так.
– Мне нужно минут двадцать, чтобы дойти. Может быть, полчаса. Начинайте по моему выстрелу.
– Ладно, парень. Смотри не поскользнись…
И Глеб попятился назад, чувствуя, как отяжелело и затекло все тело. Наконец он достаточно удалился от других. Встал на ноги. Ноги дрожали. И тогда пришел страх – впервые за эту ночь.
В наружную дверь несколько раз ударили чем-то тяжелым, снова посыпались стекла, в ответ с крыши ударило несколько выстрелов – и на время все стихло. Сайрус, прижимаясь спиной к простенку, подался к выбитому окну, выглянул – и тут же очень быстро поднял руку с револьвером и дважды выстрелил вниз, и отпрянул. Снаружи завопили, ударил винтовочный выстрел, потом еще несколько. Зазвенела и закачалась люстра, осколки хрусталя разлетелись по комнате. Светлана зарядила последний револьвер, собрала в кучу стреляные гильзы – зеленые картонные стаканчики с медными донышками, воняющие остро и зло. И вновь раздались удары и стрельба внизу, потом вдруг часто-часто захлопали выстрелы за углом и тут же – под окнами. Сайрус напряженно всматривался в то, что происходит снаружи. Рука его, напряженно изогнутая, подрагивала. Ствол револьвера смотрел в потолок.
– Что там? – спросила Светлана.
Рука произвела неопределенное действие, потом Сайрус повернулся всем телом.
– Кажется, свои, – сказал он. – Констанс, выйди на лестницу, посмотри…
Было слышно, что внизу, в вестибюле, бубнят возбужденные голоса – и со скрипом открывается тяжелая наружная дверь. Голоса забубнили веселее.
Констанс пересекла прихожую – револьвер в руке, каблучки по паркету – и вышла на мрамор лестницы. Голоса доносились громко, гулко и неразборчиво. Она постояла, обменялась с кем-то парой фраз и стала возвращаться. Теперь к ее шагам присоединились другие – мягкие и сильные.
Но в гостиную Констанс вошла одна.
– Это полковник Вильямс, Сайрус. Он просит принять его.
– Попроси его войти, сестра.
Сайрус оттолкнулся от стены и механическими шагами дошел до середины комнаты, остановился, закачался – и упал бы, но взлетевшая Светлана, и черная Констанс, и незнакомый сильный человек, пахнущий порохом и дождем, подхватили его, подвели к креслу, усадили. Сайрус был уже без сознания. Повязка с затекшего глаза слетела, обнажив черно-багровый кровоподтек, здоровый глаз закатился под веко…
– Вот неудача, – сказал человек (полковник Вильямс, вспомнила Светлана, я ведь видела его где-то!), вытирая черным платком свое лицо. – Милые леди, я подозреваю, что лорду необходим врач. Причем немедленно. Если позволите, я отдам распоряжение…
Здесь не было теней – вечные сумерки. Не было неба и солнца – лишь низкий войлочно-дымный полог, тяжелый и провисающий над головой подобно мокрому брезенту и истонченный к краям. Море и земля там, у размытого горизонта – вздымались. Когда-то это поражало Глеба. Потом он привык.
Деревья стояли безлистные и черные (опаленные – мелькнуло, выхваченное памятью из картин минувшего вечера… Боже, как давно это было!..), кусты стали хворостом, пропала трава. Слой пыли или тонкого пепла покрывал все, и лишь на дне лощины, к удивлению Глеба, вязко журчал полноводный ручей. И это были единственные звуки мира.
Стараясь не оскользнуться на пыльных камнях и не ссыпаться, он прошел под скалой, на которой в каком-то другом пространстве сидел его отряд, и выбрался на карниз ладони в три шириной. Быстро, почти бегом, не озираясь, не в силах одолеть чувства опасного не одиночества, стиснув зубы и ругая себя, и вдруг – гордясь собой, и тайно любуясь, и вновь – в страхе и слабости, Глеб выбрался на дорогу и свернул к мосту. Было время остановиться, уйти куда-нибудь, скрыться навсегда – но Глеб даже засмеялся, тихо и оскорбительно, и ступил на мост.
На мосту царил разгром, валялись доски, колеса, какие-то ящики и тряпки, тоже обгоревшие. Все покрывала пыль. Каменная стенка исчезла, лишь несколько гранитных блоков, разбитых, расколотых, обозначали место, где она стояла. На россыпи стреляных гильз Глеб чуть не упал, но все же удержался, добежал до завала из опрокинутых повозок – и здесь остановился: и наружно, и внутренне. Лишь сердце все еще лихорадочно стремилось прорубиться сквозь сухое горькое горло. Мост норовил уплыть, и приходилось держать его ногами. Глеб провел ладонями по скользкому лицу и ощутил вдруг неожиданный запах близкой воды – острый, почти нашатырный. Обшлага рукавов школьной фланелевой курточки пропитались дождем. Вытянув их из рукавов кожанки, он припал к ним губами, силясь высосать хоть каплю влаги. Там было все: вкус пыли, вкус мокрой фланели, вкус почему-то чернил… Глеб перевел дыхание. Посмотрел на часы. Прошло лишь десять минут. Он заставил себя сесть на колесо поваленной грузовой платформы, прислониться спиной к оси – и закрыть глаза.
Подумать только: лишь сутки прошли с того времени, когда он, сидя точно так же, с закрытыми глазами, ехал в вагоне второго класса от станции Хикхэм до Порт-Элизабета; пожилая леди в черной шляпке без полей и в круглых очках с толстыми стеклами что-то вязала из разноцветных шерстяных клубочков; юноша с девушкой, очень похожие, наверное брат с сестрой, – читали вдвоем одну книгу, обернутую для сохранности серой бумагой; средних лет йомен в полосатых штанах и коричневом жилете (и с двумя огромными корзинами на багажной полке) дремал, свесив голову; и женщина в строгом серо-черном костюме, тонких перчатках до локтей, излучающая странный смешанный аромат дорогих духов и аптеки, так и просидела все два часа пути, не сделав ни единого движения и не сказав ни слова. И он, школяр, с шестью фунтами в кармане и твердым намерением выплыть при любой буре… что, не ожидал такого? Он прислушался к себе. Пожалуй, не ожидал… Будто огромная шестерня зацепила за рукав и потащила, потащила… Ничего. Все будет хорошо.
Глеб вздрогнул и открыл глаза. Тишина вокруг уже не была столь оглушающей. Пришедшие, наверное, из-под ног, по железу и твердому дубу, донеслись звуки шагов. Кто-то шел сюда, к нему, с дальнего южного конца… Давний детский страх на миг парализовал волю, а потом… потом пришел черед дикой веселой злобы! Да, это чудовище шло к нему, но теперь оно напорется не на тринадцатилетнего мальчишку, которого можно перепугать насмерть огромными следами и исполинской кучей помета; нет, теперь у него есть винтовка! И Глеб взял свою драгунку, взвесил на руке – винтовка была тяжелой, и это придавало уверенности, – оттянул затвор, увидел тусклый блеск гильзы… Потом на корточках, опираясь на левую руку, он прокрался вдоль завала – и, наконец, нашел достаточную щель, чтобы видеть.
Человек был еще далеко. Он шел размашисто и быстро, втянув голову в плечи. Оружия в его руках видно не было. На чудовище он не походил.
На миг Глеб испытал безумное облегчение. Он готов был броситься навстречу этому человеку… но не бросился, конечно – может быть, потому, что внезапно и страшно устал. Он сидел на корточках и ждал, когда тот приблизится… а потом – будто тонкая струйка потекла за воротник. Да, этот человек не был чудовищем, но на нем была форма военного моряка, берет с помпоном, за плечами угадывался тяжелый мешок…
Множество мыслей пролетело, но задержались лишь обрывки: глупо думать, что ты один такой, со способностями… а само чудовище?.. хотя не обязательно, что раз матрос – то сразу и враг… но ведь не стрелять же?.. И Глеб ждал, ждал, ждал до последнего, до того момента, когда стали видны капли пота на лице матроса – и тогда, неожиданно для себя, вскочил, направил ствол драгунки в грудь чужаку и завопил:
- Предыдущая
- 14/123
- Следующая
