Сироты небесные - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 42

• Предыдущая
• 42/55
• Следующая

Местных было больше. Намного больше. Практически каждый из них физически был намного сильнее землянина. Однако те, кто им противостоял, были куда лучше вооружены – а главное, лучше организованы.

Одинцов отменно поставил дело. Последние пятнадцать лет он истово, как будто исполняя не службу, а служение, бился над созданием тайной армии – которой как бы и нет, но в нужный миг каждый знает своё место в строю, каждый умеет заряжать и целиться…

Большая часть дружины – человек четыреста – занимали сейчас оборону на ключевых эстакадах города. В тылу у них развернулось несколько ракетных батарей, которые ещё не вступали в бой и о существовании которых местные пока даже не догадывались. Специально подготовленные инженерные команды занимались тем, что разбирали настилы второстепенных мостков и минировали более крупные.

Толпы местных накапливались, угрюмо молчали. По улицам и переулкам подходили подкрепления. Был приказ: ждать.

А далеко за их спинами, крадучись: заброшенными дворами, безлюдными проулками, чердаками, старыми галереями, развалинами, по деревьям, по земле – иногда в рискованной близости от края ползуна, – пробирались по двое-трое молодые отчаянные ребята. Точка сбора у них была назначена в дальнем глухом углу Старого сада – то есть в полукилометре от Судейской площади, где сейчас кипели страсти и, сменяя друг друга, вопили с высоких мостков ораторы…

Галка Гибович училась в девятом классе – то есть была всего на год старше Артёма по возрасту, – но считала себя восхитительно взрослой. Не так давно её исключили из комсомола за аморальное поведение, то есть за любовь к женатому преподавателю техникума Косте Ляшко. Костю тоже хотели исключить из партии, но неожиданно выяснили, что он беспартийный. Грустнее всего в этой истории было то, что больная и старая Костина жена ничего не имела против…

В мастерских своего техникума Костя делал ракеты. Понятно, что Галка стала ракетчицей.

Сейчас её четырёхстволка стояла во внутреннем дворе недавно опустевшего маленького домика: мало того, что огромный разросшийся ползун ворочался совсем рядом – так ещё рядом с забором из-под земли медленно пёрла какая-то гнусь, напоминающая чёрное мыло, и уже образовала слоистую кучу шириной во всю улицу и метра четыре высотой. Кто же захочет жить в таком соседстве?..

Галка была полна стремительной силы. Она уже дважды сама сбегала к передовым постам дружинников, поставила там сигнальные флажки – дабы не пальнуть сгоряча по своим, – засекла ориентиры и на месте, на позиции, обозначила сектора огня – чтобы вгорячах, в огне и дыму, ничего не напутать и не промазать. Вой и грохот стартующих ракет лично её сильно и надолго сбивал с толку, поэтому требовалось всё максимально упростить – настолько, чтобы продолжать работать и с отсушенными мозгами.

А ещё ей страшно хотелось поймать Костю и прижаться к нему. Но этого пока не получалось и, она понимала, вряд ли получится до конца заварухи. Надо было терпеть, надо было терпеть…

Летающие машины Верхних, которые с утра ползали по небу на большой высоте, обычно только слышимые, но не видимые, вдруг появились над самыми крышами – хитиновые, бело-чёрные, страшные, с огромными выпуклыми глазами и когтистыми лапами. Сначала они быстро пронеслись стороной, вдвоём, и надолго пропали. А потом рокот донёсся сзади. Он приближался очень медленно. Вдруг защёлкали выстрелы. И – разом прекратились. Рокот стал булькающим, подвывающим. Машина появилась из-за крыши. Казалось, корпус и лапы её сделаны из сухих и выгоревших на солнце переплетённых корней; сверху дрожал и переливался прозрачный диск. Несколько блестящих полушарий венчали голову полу-существа, полу-машины. Она выползала и выползала, необыкновенно длинная, страшная, опасная. От кончиков лап вниз потянулись длинные тонкие синеватые струи, завивающиеся на концах – как пряди её собственных, Галкиных, волос.

Ветер коснулся лица, почувствовался сладковато-йодистый запах – и тут же голова взорвалась невыносимой болью. Галка зажала ладонью нос и рот. Кругом кричали и падали её люди. Страха не стало – только досада. Непонятно как она оказалась рядом с четырёхстволкой, взялась за рычаги. Руки и грудь вдруг стали обмотаны колючей проволокой. Тело летающей машины наползало поверх труб. Теперь надо было просто отбежать в сторону и потянуть за верёвку, привязанную к спусковой скобе. Но Галка никуда не побежала, а дёрнула за скобу рукой.

Она ощутила удар – сразу по всему телу – горячий, тупой и мягкий. Потом Галки просто не стало.

Две ракеты из четырёх, выпущенных Галкой, врезались в летающую машину и взорвались, разнеся её пополам. Бак с ядовитой жидкостью пробило – но поскольку эта жидкость либо была горючей сама по себе, либо разводилась чем-то наподобие бензина или спирта, то начался пожар, и большая часть яда сгорела. Наверняка это спасло очень многих.

Костя Ляшко помахал над головой руками, показывая, что они пусты. И пошёл вперёд, прямо на толпу. Они стояли молча, выставив перед собой копья и приподняв топоры.

Костя ничего не чувствовал. Просто не мог глубоко вдохнуть. Он шёл, и всё. Его могли сейчас убить. Тогда пойдёт кто-нибудь другой.

Он не знал, что скажет. Надо суметь позвать так, чтобы кто-то пошёл с ним. Пошёл и увидел своими глазами. И тогда всем станет ясно, что к чему.

Потом он услышал, что его нагоняют. Он обернулся. Это был сумасшедший поп Паша.

– Давай вместе, командир, – сказал он. – Раньше они меня слушали. Может, и теперь во внимании не откажут…

Утро началось с неожиданности.

Точнее, началось оно вполне обычно – закряхтел проснувшийся пан Ярек и, не открывая глаз, запел "Шумел сурово Брянский лес, спускались синие туманы…" Голос у него был что надо – загудела висящая на стене старая гитара, а пацанов как ветром повыдуло из-под одеял: на несколько секунд застыли посреди горницы, обалдело моргая со сна, а потом засуетились – одеваться, умываться, шариться по запасам, строгать хлебушек… Этого Олег ждал, к этому он загодя подготовился. Он встал – ноги худо-бедно, но уже держали в вертикальном положении – и торжественно объявил:

– Сказка о бутербродах!

Трое мальчишек с любопытством уставились на учителя.

– Погоди-погоди, – заворочался пан Ярослав, – сейчас в морду плесну для ясности…

Именно это он и сделал, не потратив лишнего мига, опустился на скамью рядом с кадкой, проморгался мокрыми ресницами и махнул рукой – мол, давай.

– Если вы думаете, что бутерброд не способен думать и чувствовать, – начал Олег, почему-то волнуясь, – вы просто ничего не знаете. Каждый бутерброд – индивидуален и неповторим. Каждый из них мучается ожиданием неминуемой и мучительной смерти. Самые сообразительные – прячутся на дно тарелки, самые самоотверженные – выбираются наверх, закрывая собой собратьев. Но каждый – каждый! – замирает от ужаса, когда его подхватывают гигантские пальцы, каждый беззвучно кричит, завидев приближающуюся пасть, каждый корчится от боли, перемалываемый жуткими зубами… – Олег выдержал паузу, наблюдая за произведённым впечатлением, и коротко закончил: – Поэтому бутерброды есть нельзя.

Мальчишки дружно хлопали глазами. Пан Ярослав смущенно откашлялся.

– Никак, Олежа, тебя ночью вдохновение посетило. Сподобился.

– Может, и вдохновение, – накатил Олег для закрепления педагогического эффекта. – Не сплю ж ни черта. Немножко порисовал, устал быстро, руки теперь как грабли, а потом вот…

– А что рисовал? – спросил Михель.

– Да картинки для нашей кошки. Её Тейшш зовут, запомнили? Надо же с ней как-то договариваться. Ты, Ярослав, глянь потом, чего сообразишь, ты ж у нас к языкам способный. И парней загрузим, дети должны легко обучаться. А то сколько я ещё говорящим протяну…

• Предыдущая
• 42/55
• Следующая