Штурмфогель - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 33
- Предыдущая
- 33/55
- Следующая
На этот раз Штурмфогель удержался от выстрела, а когда фанг вновь выпрямился – четко положил пулю в ту самую прорезь. Даже показалось, что послышался глубокий хлюпающий звук.
Следующим залпом чудовище опрокинуло на спину. Оно возилось, беспорядочно взмахивая щупальцами, хватая и опрокидывая неподвижно сидящих людей, уже давно ставших его живыми консервами… страшный боевой жгут метался, рассекая их на части.
– Еще один! – вдруг крикнул Михась, и в этот миг метнувшийся откуда-то сбоку жгут обхватил его за ногу. Урядник уронил винтовку и закричал. Штурмфогель навскидку выстрелил туда, куда тянулся жгут, и успел увидеть темный отблеск в глазах пятящегося фанга. Это был детеныш – или самка, или кто они там – размером с большую собаку.
Выстрелы загремели – панцирь отразил несколько пуль, но потом брызнул осколками. Жгут судорожно задергался и вытянулся на полу, безобидный, как веревка.
Штурмфогель наклонился над упавшим урядником. Кровь била из кольцевой раны выше колена несколькими струями. Штурмфогель быстро отцепил ремень винтовки от антабок, обхватил им бедро, затянул свободным узлом, потом подсунул под ремень шомпол и в три оборота затянул так, что кровь остановилась. Лицо урядника было зеленое, в струйках пота, глаза метались.
– Ну вот, – выдохнул Штурмфогель. – Теперь бы хирурга…
– Километров… сорок… – сказал урядник. – Не довезем… ногу. Черт…
В стороне опять раздались выстрелы – уже более редкие и методичные. Подошел один из стрелков. Он тоже был зеленоватый.
– Там это… гнездо.
– И что? – сморщился урядник.
– Так это… смотреть не будете?
– Куда мне сейчас… только этого…
– А может… господин?..
Штурмфогель покачал головой. Он хорошо знал, что именно увидит в этом гнезде. Он читал.
– Перебейте всех, – сказал урядник. – Без жалости. Они бы вас не пожалели.
– Это да… – Стрелок отошел, оглянулся, будто что-то хотел добавить, но махнул рукой и пошел дальше – добивать.
– Знаешь, – сказал Штурмфогель, осматривая рану, – я мог бы попробовать. Может быть, не все сосуды перерезаны… Кое-чему нас все-таки учили. Не получится так не получится…
– Что нужно?
– Водку, иголку, суровую нитку, щипцы для бровей… да четверых, чтоб держали…
– Не надо… держать. Позови… Никола.
Минут через двадцать все было готово к операции. Во всем здании не осталось ни столов, ни лавок, поэтому работать пришлось на полу. На чистой (быстро кровенеющей) скатерти разложили урядника и инструменты. Ассистент Никол немного отпускал жгут, Штурмфогель находил кровоточащий сосуд, прихватывал его щипчиками и вытягивал; потом передавал щипцы Николу, а сам проводил пропитанную водкой нить под сосудом и потом завязывал сверху крепким двойным узлом. Так повторялось раз за разом – и вот наконец после того, как жгут был ослаблен, ярких фонтанчиков не появилось. Тогда он обильно полил рану чудовищно вонючим жирным бальзамом, который нашелся у одного из стрелков, обложил пропитанными этим же бальзамом кусками простыни, сверху добавил побольше корпии и обмотал полотняным бинтом: туго, но не настолько, чтобы нога обескровилась.
Уже готовы были импровизированные, но удобные носилки; уже нагрелись возле раскаленных печных труб кирпичи, которыми Штурмфогель собирался согревать раненую ногу по дороге к экипажу; уже урядник лежал, обессилено закрыв глаза, на этих носилках и люди графа примерялись, как нести их вниз по винтовой лестнице, – как вдруг что-то вокруг начало меняться.
Трубы, только что такие прочные и гладкие, морщились, коробились, покрывались матовой корочкой, в трещинах которой появлялся опасный ртутный блеск…
– Бегом… – в ужасе прошептал Никол. – Сейчас тут все…
Они не успели. Трубы рухнули почти одновременно, расплескиваясь волнами и брызгами жидкого металла; из дыр в полу ударили факелы огня…
…Было несколько минут, которых Штурмфогель не запомнил. Он вновь начал ощущать себя уже во дворе. Рядом с ним было только четверо стрелков в прожженных одеждах и носилки с урядником. Они каким-то чудом вынесли его.
В донжоне бушевало пламя. Наверху один за другим лопались витражи, и потоки искр и подсвеченного дыма вылетали из очередного глубокого провала…
– Все, – сказал кто-то. – Они не придут.
Стрелки подхватили носилки и двинулись по своим следам, и Штурмфогель потащился за ними. Очень не скоро он заметил, что того пронзительного холода уже нет – а есть просто легкий морозец южной февральской ночи довольно высоко в горах, еще местами заснеженных…
На самом деле Гуго Захтлебен был сильнее, чем хотел это показать своим врагам. За свою долгую деятельность он убил немало людей и в нижнем, и в верхнем мире – и не раз холодно и достаточно спокойно представлял себе, как это сделают с ним самим. Единственное, чего он боялся (хотя и не признавался себе в этом), – это потерять не только тело, то или другое, но и личность, «Я», того самого Гуго, «рыцаря Гуго», которого он, тогда еще заурядный учитель немецкого языка и литературы в заурядной провинциальной школе, сам в себе не без труда вырастил и потому очень любил… А поскольку этого не случилось – личность как раз была в том теле, которое уцелело… можно было сказать: повезло.
А вот Гютлер сломалась – это он чувствовал. У нее были отчаянно пустые глаза морфинистки, не получившей очередной дозы своего снадобья. И теперь за простое обещание поднять ее наверх, всунуть в чье-то опустевшее тело – а таких немало бродит там сейчас, когда внизу война, – Эрика сделает все, что угодно.
Гуго и сам много раз пользовался этим методом…
Они лежали в одной каюте, голые, прикованные к стойкам своих коек – ровно с той степенью свободы, чтобы иметь возможность дотянуться до параши и подтащить ее к себе. Тюремщики не потакали их стыдливости, но Гютлер, похоже, ничего не воспринимала, а Гуго мог вынести и не такое.
Гютлер нужно было как можно быстрее убить – не тело, конечно, а личность. Гуго мог это сделать, но для этого ему требовались ночь и покой…
Вчера покоя не было. Яхту трепало на короткой волне, Гютлер все время рвало, и Гуго ничего не мог сделать. Сегодня с полудня волнение стало стихать, к вечеру почти улеглось, и вот теперь яхта, мягко и мелко вибрируя, скользила почти по ровной воде. Очень хотелось спать.
Он слышал сонное причмокивание Эрики и в красновато-желтом свете горящей в коридоре лампочки – как раз напротив грубо выпиленного в двери квадратного отверстия – видел ее истомленное и жестокое, но вдруг ставшее очень красивым лицо. Лицо просило покоя, и он готов был дать ей этот покой…
Гуго лег на спину, нашел точку, в которую можно упереться взглядом, подобрал дыхание и стал осторожно, потихоньку выбираться из тела – но не в другое теплое, привычное, сильное и послушное тело, а прямо в неприветливый грубый вещный мир. Это было ощущениями похоже на то, как если бы он в одной рубашке и босиком вознамерился бы пересечь заледенелую каменистую пустошь.
Это заняло – если следить по часам – не так уж много времени, но показалось, что много. Вообще со временем вне тела дела обстояли как-то странно, но никогда не доходили руки по-настоящему с этим разобраться.
Потом он наконец повис, как воздушный шарик на привязи, под потолком каюты, глядя вниз на тела совершенно чужих ему людей, мужчины и женщины, которых никогда ничто не соединяло, кроме коллегиальных отношений и подсознательной неприязни. Жаль, что так, подумал он. Женщина была умной, характерной, красивой и привлекательной. С ней можно было провести немало интересных часов и ночей.
Но сейчас он должен был просто убить ее. Так повелевал долг.
И Гуго начал превращаться. Это была его уникальная способность, которую он скрывал, потому что всегда нужно иметь что-нибудь в тайнике. Он мог превратиться в крылатого волка.
Потом он начал искать сон Эрики. И конечно, скоро нашел. Совсем рядом, потому что у тех, кто бывал наверху, постепенно атрофировалась привычка – или способность – видеть далекие сны.
- Предыдущая
- 33/55
- Следующая
