Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 88
- Предыдущая
- 88/93
- Следующая
– Почему трудно? Я понимаю...
– М-м... Ты знаешь – это да. Умом. Но никогда не сталкивался. Когда перед тобой – безмозглое, дикое, тупое, но при этом абсолютно всемогущее, способное сделать с тобой что угодно... с тобой, с твоими близкими, со всем миром, в котором ты живешь... вот где страх. Когда ты весь ум свой напрягаешь, чтобы угодить ему, умаслить, успокоить... а у него глазки маленькие, злые, лобик узенький... вот где настоящее унижение. Кто этого сам не переживал, тому не понять. Не обижайся.
– Почему это вдруг я должен обижаться?
– Ну... так. Накатило на меня. Столько времени прошло, а – не забыть...
Алексей включил дворники... снег повалил сильнее, крупными хлопьями, влажный и липкий. Это плохо, подумал он, это ведь может всю видимость перекрыть...
– А самое мерзкое, – продолжал Бог, – когда ты, все это унижение снося и страх, ловишь себя на том, что начинаешь искать в них что-то невыразимо прекрасное, а людей полагать последней падалью под их ногами... потому что иначе – вообще невозможно ни быть, ни думать... Какие слова говорились!
Какие... – он оборвал себя, и Алексей услышал звук, который понял не сразу... скрип зубов. – И ведь верили в это – вопреки всему, вопреки разуму, вопреки смыслу... только бы угодить... мясо они очень любили. И сейчас, конечно, любят.
Пожалуйста, вот мясо. Человеченки? Вот вам человеченка... Все, что угодно, только бы откупиться, а потом друг другу – слова. И какие слова!.. Много слов...
– Как ты думаешь, – спросил Алексей, вглядываясь сквозь летящий снег в ставшую почти неразличимой дорогу, – они были когда-нибудь... людьми? Или кем-то другим, но разумным? Или же...
– Не знаю, – сказал Бог. – Могло быть и так, и этак. Разницы я не вижу. А почему ты спросил?
– Что-то такое померещилось... Ты мне так и не сказал... кто же и каким способом утащил у Астерия камень?
Камнем они по молчаливому согласию называли Белого Льва.
Бог, прежде чем ответить, положил руку на грудь. Там, под курткой и свитером, висел на простой веревочке этот самый камень.
– Довольно смешная история, – сказал он. – Ломают там старые дома – ну, мальчишки, понятно, рыщут по подвалам и чердакам. В какой-то, говорит, коробке среди старых журналов... завернутый, между прочим, в газету пятьдесят седьмого года... камень наш и лежал. Вот и все. Говорю... что ты хочешь взамен?..
Алексей уже не слушал. Снег прекратился внезапно, и разу же стало невыносимо светло. Солнце пылало сзади и слева, поджигая собой белую натянутую плоскость равнины, белый ровный чуть вогнутый склон похожей на амфитеатр горы, охватывающей полгоризонта, огромный белый полумесяц в пронзительно-синем небе – и впереди, почти рядом, чуть приподнятый на возвышении, сверкающий гранями черно-зеленый замок...
И Алексей подумал, что судьба – кто бы ни управлял ею – подарила ему в этот час (возможно, последний его час) одну из самых прекрасных картин, какие только могла создать природа – кто бы ни управлял ею...
А потом он увидел, что навстречу им по сверкающей белизне несется ярко-синяя точка.
И буквально в ту же секунду на равнине справа обозначилась складка, стала стремительно расширяться и поворачиваться, распалась на десятки крыш, потом показались стены, и – как-то сразу поддавшийся взгляду – открылся посад, пригород...
Если бы Алексей придумывал места, где хотел бы жить, он в первую очередь придумал бы именно это.
Летящий навстречу автомобиль издалека замигал фарами и заметно снизил скорость. Алексей тоже сбросил газ. Потом вынул из бардачка «шерифф» и положил его рядом с собой на сиденье.
Бог глубоко вздохнул...
Он открыл глаза и первое, что увидел – это плачущую и смеющуюся морду Конрада Астиона.
– Живой...
Голос был женский, Юно чуть скосил глаза. Ведима Аэлла... Сколько же времени прошло?
– Живой твой начальник, не реви, не реви... первый раз вижу, чтоб по начальнику так убивались... Вон – и глаза открыл. Слышишь меня, потаинник?
– Слышу... ведима... спасибо тебе, умелица...
– Рано благодаришь. Ног у тебя нет. Сгорели твои ноги.
– Жалко... – и Юно засмеялся. – Эх, так и не станцевали мы с тобой...
– Зато теперь ты от меня не уйдешь, – сказала Аэлла сердито. – И сколько бы дней ни осталось...
– Постой, – Юно вдруг почувствовал, что вновь куда-то отплывает. Отрада – дочь на самом деле Филадельфа. Наследница всей его мощи. Ничего не умеет. Белый Лев – живое... Аэлла коснулась пальцами его губ.
– Уже что-то происходит, – сказала она. – Воду опять можно пить.
Юно не понял ее, но ускользнул в золотисто-коричневое гудящее липкое сладковатое небытие со странным, неясным ему самому облегчением.
Живана заметила машущего первой. Не потому, что была самой зоркой, а просто ее пощадили, не навьючили грузом – и руки оказались свободными, чтобы смахивать пот и пыль.
– Тысячник! Венедим! Вон, справа – человек!
Человек широко шагал наперерез им, размахивая над головой палкой.
Самое забавное – это то, что она сразу узнала его, но себе не поверила, потому что ну никак не рассчитывала встретить здесь, в этой проклятой пустыне, самого кесаря.
Отряд с готовностью остановился, хотя до намеченного пятиминутного привала оставалось еще шагов триста. Упали с плеч мешки...
– Междь зосрач, и правда, кесарь!.. – громко сказала сама себе Живана, когда до того оставалось рукой подать. – Ну, дела...
– Я уже не кесарь, азах, – сказал Светозар. – Ох, быстро же вы ходите...
– А я не азах, а азашка, – сказала Живана и сморщила нос. – Азашья жена...
– Государь... – подоспел Венедим. Пыль всех сделала одинаково серыми.
– Государь, зачем?.. – изумление его было огромно.
– Иду с вами, – сказал Светозар. – И я не государь. Буду вашим отрядным чародеем. Как же вы вдруг решились – в Кузню без чародея?
– Решились вот... – Венедим вдруг смешался. – Не думал, что так глубоко будет...
– Эх, слав. Тот раз вам Пактовий девочку буквально на руках вынес.
Теперь-то на что полагались?
– На себя больше... Да что там говорить... не было надежды. С самого начала. Но и не идти нельзя было... вон, огонька я вызвал...
- Предыдущая
- 88/93
- Следующая
