Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 4

• Предыдущая
• 4/93
• Следующая

Немало дезертиров из армии-победительницы бродило сейчас по лесам и побережьям, ища способ добраться до родного берега. Они угоняли у рыбаков уцелевшие лодки, самые бесшабашные вязали плоты. Но в основном они просто скрывались, чего-то выжидая. Нескольких таких дезертиров захватила по пути сотня Алексея, и прежде чем предать их легкой смерти, Алексей поговорил с ними. Велика, очень велика была их обида на своих начальников... или на тех, кто стоит над начальниками...

Однако несмотря на все это, конкордийская армия медленно и настороженно продвигалась на юг и, по некоторым сведениям, ступила уже в долину Вердианы. Значит, был открыт путь и на восток, к башне Ираклемона, к Кузне... и хотя именно в ту сторону отступили остатки мелиорской армии, ясно было, что заслон этот падет при первом же серьезном нажиме... ни северяне, ни южане не захотят умирать, защищая бессмысленный, малонаселенный и всеми нелюбимый Восток...

– Чародейства просишь... – знахарь сложил свои кульки, сплел пальцы; Алексей только сейчас увидел, какие у него огромные руки руки молотобойца, кузнеца... Кузнец и знахарь. И значит – неизбежно – чародей.

– А того не знаешь, что сети раскинуты, и паук лишь ждет, когда муха дернет нить... Не муха, нет, – вдруг улыбнулся он, но улыбка лишь подчеркнула мрачность его лица. – Мотылек.

– Отец, – Алексей пристально посмотрел на него. Где-то высоко – и уже не впервые – прозвучала долгая музыкальная фраза... тема неизбывной страсти из действа «Свеча и мотыльки»... – Ты знаешь больше, чем говоришь. Я вовсе не хочу, чтобы ты говорил все то, что знаешь. Но – делай!

– У тебя вовсе нет причин верить мне.

– Есть по крайней мере одна. Ничего другого мне не остается.

– Здесь ты тоже ошибаешься... хотя прав в одном... нельзя допускать лишних слов. Тогда иди, распорядись мужчинами. Мне и девки помогут...

Сотня Алексея никогда не насчитывала более сорока бойцов. Сейчас их осталось двадцать восемь, и – Алексей знал – из этой деревни выйдет их еще меньше. У двоих азахов отморожены были ноги – очень серьезно, безвозвратно.

Пройдет еще несколько дней, черные стопы сморщатся, резко обозначится граница между живым и мертвым – и тогда азаху нальют кружку хлебной водки, а потом один товарищ быстрым взмахом ножа очертит разрез чуть повыше черного струпа, оттянет кожу – а второй тут же рубанет саблей, а третий раскаленным в огне каменным пестом коснется раны... если неопытный – то всей и как следует, чтобы пошел дым, а если не в первый раз – то легонько и в четырех-пяти местах... потом оттянутой кожей культю прикроют и забинтуют холстяным бинтом, сверху положат сухой мох и снова забинтуют... у азахов не было специальных лекарей и знахарей, каждый мужчина мог сделать многое... зашить рану, срастить перелом, пустить кровь, найти в степи или лесу нужные травы...

Травы, подумал Алексей как-то отрешенно. Вкус порошка, незнакомый и вначале не вызвавший никаких ассоциаций, вдруг стал тревожить. Что-то очень глубокое, очень давнее...

Двое с отморожениями. Еще двое с пустяковыми вроде бы, но опасно гноящимися ранами. Наконец, все больны, у всех кашель, половина мается животом...

Он знал, что нужен отдых. Особенно сейчас, когда – дошли, дошли в обоих смыслах. В этом последнем рывке сгорели все силы. Но – жуткое чувство, будто по пятам идет даже не кто-то – а что-то. Тупое и безглазое. Заведомо необоримое. И спасение только в движении, в заячьих зигзагах, прыжках, заметании следов... но след проступает, проступает, проступает – как кровь сквозь снег...

Стоп, приказал он себе. Даже не думать об этом. Не думать о том, что замыслил, потому что тогда – выдашь неизбежно. Движением брови.

Остановившимся взглядом. Фальшивой нотой в заданном вопросе.

И все же он огляделся по сторонам так, будто прощался с тем, что видит.

Впрочем, почему будто? Он действительно прощался. Просил простить.

Зная, что прощения ему не будет никогда.

Деревня Хотиба была немаленькая, в сотню домов, с храмом и базаром, с кожевней, ветряной мельницей и кузницей; принадлежала она по ленному праву акриту Афанасию Виолету, который, впрочем, очень давно не показывался в своем доме, высоком темном тереме, стоящем среди высоких сосен совсем немного в стороне от прочих построек. За домом присматривал сам староста, безрукий и одноглазый ветеран прошлой конкордийской войны. От господина своего известий он не имел с апреля...

Посты Алексей не ставил – сами деревенские разбежались и вдоль дороги, и по тропам, и к каким-то тайным бродам через болота и речку Свись, постоянного русла не имеющую и в зависимости от дождей и вообще от погоды оказывающуюся то тут, то в трех верстах. По всем соображениям, вряд ли следовало ожидать нападения сегодня или завтра... а главное, деревенские прекрасно понимали, что им не поздоровится, если конкордийцы накроют здесь бродиславов – так стали называть остатки мелиорской армии, оказавшиеся в тылу победителей. Всем им приказано было разоружиться и разойтись по домам, в противном случае они, а также те, кто их укрывает, подвергнутся жестокому наказанию.

Да, подумал Алексей, чтобы укрыться, места лучшего, чем этот полуостров среди болот, не найти... И это знаю не только я.

Болотьс, так край звался, лежал в междуречье Свиси и Кадилы, двух небольших рек, текущих на восток, сливающихся – а далее пропадающих в гиблом краю Соленой Камы, части Дикого Брега – совершенно непроходимой смеси болот, озер, речек, морских лиманов – и торчащих среди этой грязи и воды голых скал со срезанной вершиной. Нога человека там не ступала – или почти не ступала... С другой стороны Болотьс отрезали от внешнего мира невысокие, но сильно изрезанные горки Мончa, через которые проходили только две дороги: на север, на Бориополь – и на Столию. Этими дорогами как бы обозначалась принадлежность сих земель...

Прихрамывая, шел навстречу трубач Главан. В сотне Алексея он был единственный конник из не-азахов – и потому ко всем, включая командира, относился как бы покровительственно.

– Во дела, командир, – сказал он чуть изумленно. – Тут, оказывается, степняки дней восемь гарнизоном стояли. Платили за все щедро... Третьего дня ушли, специальный гонец прибегал. А серебро ихнее... вот, – и он показал кружочек из зеленого камня. – Обернулось...

• Предыдущая
• 4/93
• Следующая