Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга вторая - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 1
- 1/93
- Следующая
Часть первая
Глава первая
На исходе июля восемь дней непрерывно шли дожди, а потом налетел ледяной ветер и до стеклянного блеска огладил взявшуюся непрочным льдом траву. Земля же и вода под травою хранили покуда еще немалый запас тепла.
Ноги с легким хрустом, давя то ли елочные игрушки, то ли засохшую пену, проходили сквозь стеклянно-зеленый ковер и вминались в грязь – уже до странности беззвучно. Иногда грязь отпускала ногу легко, разве что вздыхала; чаще – чавкала и пыталась засосать поглубже; а иногда расступалась, вмиг исчезала совсем, и нога оказывалась в холодной жидкой бездне, – тогда только веревка и спасала, колючая оледеневшая веревка... впрочем, не всегда спасала и она... в утренней мгле, в сгустившемся вдруг тумане безвестно канул пастушок, имя которого Отрада запомнить не успела, он пробыл в сотне едва ли день... догнал их с котомкой предыдущим утром... на краю черной дымящейся ямы нашли его лиственничный лук, черный, тяжелый, тугой – на волка; конец веревки был разлохмачен, несколько жил вытянулось, и Алексей, внимательно осмотрев, пропустив между пальцами ее всю, только скрипнул зубами и велел всем держаться поближе друг к другу, не вплотную, но все-таки поближе...
Пейзаж был нереален... рифленого стекла равнина, такая ровная и плоская, что становилось тоскливо и страшно; граненые серо-фиолетовые горы Монча слева и впереди – и силуэт бесконечного фантастического города справа... шпили, башенки, купола... Отрада знала, что это не настоящий город, а просто скалы, прихотливо изрезанные бушевавшим здесь когда-то прибоем; озеро ушло, осталось бескрайнее и бездонное болото... и вот этот силуэт чудесного города на горизонте. Города, которого нет и не было никогда.
Но каким-то другим рассудком, который, возможно, просто приснился, привиделся умирающему от холода и усталости ее собственному рассудку, тому, с которым она жила так долго и с которым прошла через столь многое, – этим другим рассудком она спокойно и безучастно постигла безусловную истину: именно тот город был настоящим, единственным по-настоящему настоящим городом... просто он был как бы внутри, по ту сторону изрезанной ноздреватой поверхности скал, и скалы нужно вывернуть наизнанку... тогда все, что сейчас живое и прозрачное, тонкое и холодное, грязное и небесное – все это окажется плотно упакованным... корни дерева к птице, звук колоколов, плывущий над холодным полем, прикрытым серым предрассветным туманом – к жарко натопленной бане, а медленно бредущая по недозамерзшему болоту девушка, похожая уж и не на девушку вовсе, а на поганую метелку – к тени старого арочного моста, увитого виноградом... и ведь никто ничего не заметит, подумала она равнодушно и тупо. Никто – и – ничего.
Она давно растратила все свои запасы отчаяния...
Купа деревьев, которая еще недавно была безнадежно далекой, внезапно оказалась рядом, под ногами запружинили корни, а потом пришлось даже лезть куда-то наверх, на высоту вытянутой руки – по сухой осыпающейся серой земле, напоминающей порох. Из земли торчали палки и веревки.
Сразу стало темно.
Будто внутри земли. Среди корней.
Она потрогала рукой. Это действительно была земля, полная переплетенных корней. И тут же над головой возник тусклый свет, а за ним и звук.
– ...Парило-мудрец был такой, он сказывал... будет день, когда убиенные встанут с земли и пойдут в страну Тучу. Два века тому. И что? Сам видел... туча была, и мертвые ночью встали и ушли...
– Видел сам, что ушли? Ты, дядь, ври...
– Врать не буду, вот этого сам не видел. Но степняк один, с которым мы потом наскоро потолковали, видел и говорил. Да и то... парню двадцати нет, а седой...
Отрада попыталась привстать. Голова была пустая, но тяжелая. В горле скребло. Она хотела сказать... чтобы... уже забыла, что... все равно не получилось... лишь писк, равно котенок проголодался... Кто-то сверху тихо фыркнул...
– Очухалась... эх, немного надо, дядя...
– Так'ить... совсем дитя. Который день идем...
– А который? Я уж...
– Двунадесятый.
– Ой-тя!..
Отрада тронула запястьем лоб, потерла глаза. Во рту был мерзкий привкус железа. Она кашлянула раз и другой. Голос будто бы вернулся.
– Я долго... так?
– Нет, кесаревна. Всего какой часок. Старший велел не беспокоить вас. А похлебку вашу мы вон, кожушком укутали, не простынет...
Часок, подумала она. Похлебку сварили, да еще и остыть могла успеть. Но вот не остыла... Она ногами чувствовала спрятанное тепло.
– Спасибо, дядя Евагрий, – Отрада приподнялась на локте. На освободившееся место тут же набился холодный воздух. Ветер, как обычно, к ночи набрал силу. Спасались от него заячьим способом... рыли ямки. В такой ямке она и лежала, в истерзанной лисьей шубейке, сверху прикрытая от ветра куском парусины, натянутым над ямой и присыпанным по краям свежей землей...
Если гнусное чародейство не прекратится, скоро станет невозможно укрываться так. Земля промерзнет, сделается каменно-звонкой. Легкие лопаты будут отлетать, лишь царапая ее бока.
Но тогда, может быть, выпадет снег... Сделав над собой усилие, она откинула парусину и села.
Дядька Евагрий и с ним молодой слав Прот, из бедного семейства Товиев, роднившегося когда-то и с кесарями, но давно уже не возобновлявшего родства, грели ладони над спрятанным от ветра костерком. Свет исходил от этих ладоней...
– Кушать будете? – добро усмехнулся дядька и чуть склонился вперед, чтобы встать. – Или пройтись надобно-ть?
Она смотрела на него и только поэтому уловила тот миг, в который лицо человека превращается в лик мертвеца. Негромкий костяной стук и отдаленный хлопок она с этим превращением связала не сразу, а лишь после, вспоминая...
Не разгибаясь, как сидел, дядька Евагрий повалился вперед – и накрыл собою костерок. Словно полог, упала тьма.
Коротко и изумленно вздохнул Прот.
Этот звук вывел Отраду из мгновенной оторопи. Она сильно оттолкнулась руками и ногами – получился какой-то дикий прыжок из положения сидя, – и, упав на спину, перекатилась раз и еще раз, а потом, чуть приподнявшись на четвереньки, отползла назад на несколько шагов, замерла – и только тогда протянула руку к закрепленному на бедре ножу-оборотню. Шершавая рукоять, обшитая кожей морского черта, удобно легла в ладонь.
- 1/93
- Следующая
