Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга II - Лазарчук Андрей Геннадьевич - Страница 39

• Предыдущая
• 39/77
• Следующая

– Куда?

– Куда-куда… В Петронелле дело было? В неё, родную, и поедем…

– Да зачем? Там и без нас морока ещё та…

– Не хочешь невесту искать? – прищурился Камен.

Венедим присел рядом с ним. Стал смотреть в пол.

– Не знаю, – сказал, наконец. Выдавил из себя. – Я же не дурак. И не без глаз. Видел, как она тогда смотрела… Спала она с ним, что я, не понимаю? Да мне бы и плевать… только это у них было не просто так. Обычай, обычай… Знаю, что обычай. А жить с женой, которая твоей смерти желает и ждёт как избавления – это кому надо? Мне? Да пошло оно всё… Поехали, – неожиданно сказал он. – Ты прав. Надо искать.

Мелиора. Монастырь Клариана Ангела

Сначала с него опала кожа, потом мускулы. Потом одна за одной отваливались кости. В конце всего висел только череп с полутора десятками позвонков. Всё это медленно рассыпалось по воздуху пылью. В глазницу попал осенний лист, щекотал черенком. Подлетала какая-то маленькая птица, садилась на череп и начинала его долбить. Это было мучительнее всего.

Самое глупое, думал он, это пытаться подстраиваться под древние пророчества.

Самое безнадёжное – пытаться угадать, чего от тебя хотел или хочет Создатель.

Самое смешное – принимать на веру слова тех, кому ты нужен, но не подчинён.

Я был глуп, смешон и безнадёжен.

Я буду умным. Я могу попытаться не быть смешным. Но моя безнадёжность пребудет со мной. Я останусь сколь угодно надёжным для других (ты уже предал её! и её, и её тоже! – я только притворился перед судьбой, обманул судьбу, а на самом деле… – важно не намерение, важен результат…), но для себя – всё как было, всё по-прежнему.

Потом были руки, странным образом создающие его заново из праха, в который он обратился.

Потом были тьма и свет. Сначала было больше тьмы, потом стало больше света. Может быть, это что-то означало.

Потом его несли. Погребальное пение слышалось над ним; оно было необычным. Он понимал слова, но долго не мог понять смысл, пока не догадался, что поют наоборот, от конца к началу, от последней строчки к первой…

Конкордия. Леопольдина

Эту ночь император тоже провёл в тревоге. С недавних пор ночи у него оказались украдены. Пылающая полоса в небе, пока ещё не видимая днем, ночами проступала даже сквозь потолок и стены, как кровь проступает сквозь бинты, как воспоминания о невесомых детских горестях и обидах проступают сквозь плотную зрелую жизнь. Он лежал и смотрел на неё.

Он чувствовал себя даже не капитаном – капитаном явно был кто-то другой, – а, пожалуй, купцом на левиатоне, который среди моря медленно погружается в пучину. Лодку, должно быть, сорвало штормом, да и многие ли поместятся в лодке… А судно погружается медленно. Настолько медленно, что к этому можно даже привыкнуть… Ну, вот же она, надёжная палуба под ногами. Правда, чуть-чуть накренилась… но ходить-то всё-таки можно? И можно ещё без страха переночевать в каюте. И наутро позавтракать вместе с другими пассажирами, болтая вроде бы ни о чём.

Можно уговорить себя считать прожитый день самым главным днём. Или месяцем. Или всей жизнью.

Но всё существо твоё – кричит.

Особенно во сне.

Во сне – уже третью ночь подряд – император видел себя повешенным на сухом дереве. Ноги едва не касались земли, но земли странной, с домиками не более шкатулки для печати и деревьями, подобными ползучей траве камнеломке.

Неужели же это всё, думал он, глядя на эти домики – они начинали дрожать, словно при землетрясении, и потом корчиться в огне, неужели же это всё, вот так просто, нипочему…

Он сел. Ночи слились в одну, и он не мог знать, в какую именно это происходит. Он сел, а потом встал. Женщина встрепенулась. Она не должна была спать, но уснула. Это была вина. Он решил пренебречь. Накинул халат, вышел на балкон. Страж справа и страж слева, на углах. Тихо отступили в тень. Он успел их заметить, и это тоже была вина.

Пренебречь.

Огненная полоса показывалась из-за далёких гор, полого восходила вправо на высоту взгляда поверх головы стоящего – и пропадала за свесом крыши и стеной… то есть не пропадала совсем, а становилась размытой и бледной.

Даже чародеи не видели её. Одно время он думал, что они просто боятся признаться. Нет, действительно – не видели.

Во сне, будучи повешенным, он узнал, что ему следует отправляться в Мелиору. Он давно собирался туда, к воюющей армии, заметно утратившей боевой дух. Но – отговаривали советники. Сегодня он решил окончательно: надо плыть. И немедленно.

Наверное, я убегаю, подумал император.

Сны о повешении начались у него сразу после возвращения с верховий Суи. Им даже пришлось сойти с коней, потому что кони судорожно рвались туда, вперёд, под клубящиеся тучи. И сам император чувствовал, как гонит, гонит его туда, сначала вниз с горы, потом по дороге, потом через мосты, мимо брошенных городков и сёл, по сумрачному ущелью – в Долину Качающихся Камней… Будто ровный ветер, тянущий в исполинское поддувало, подталкивал в спину. И тучи, раскинувшиеся там, вдали – лоснящиеся, цвета свежих кровоподтёков, напряжённые…

Чародеи, бывшие с ним, выматывались страшно, стараясь хоть как-то оттолкнуть, пустить поверх голов ту дикую, сводящую с ума тягу.

Нескольких коней удержать не удалось, они умчались. Один – упал на склоне, сломав передние ноги. Но и он полз на коленях, полз бесконечно долго…

Император приказал поворачивать.

Трюмы левиатона заполнялись водой, и невозможно было добраться до пробоины.

Почему это пришлось на моё время, подумал он. И ещё он подумал о сыновьях. Их было двое, семи и девяти лет. Жену, мать сыновей, император давно удалил от себя, хотя иногда сожалел об этом: в ней было что-то, недоступное пониманию. Остальные женщины после неё казались придуманными от скуки.

Так, как мы живём, можно и вообще не жить…

Он приказал мыслям исчезнуть.

Где-то

Замок был огромен, как город, – и всё равно Отрада почти сразу поняла: это он – тот же самый, что и крошечный чёрный на вершине горы в мире-склепе, где жил Привратник… как же он назывался, тот мир?… а, вспомнила – Дворок… и, может быть, кто-то ещё. Вот эта площадь и окружающие её дома – это та комната, в которой она тогда очнулась, а вон то круглое озеро в желтовато-серых берегах… понятно что. Назло всему она села на край и спустила ноги в воду. Вода была ледяная. На неё смотрели, но не вмешивались.

Аски тоже с советами и разговорами не лезла. Только однажды, когда Отрада попыталась свернуть на широкую и совершенно безлюдную улицу, она сказала: "Не ходи". "Почему?" – удивилась Отрада. "Не принято…"

Странно: Отрада, с одной стороны, была уверена, что Отец (так, с большой буквы, она решила называть его) не солгал ей; с другой – она почему-то твёрдо знала, что Алексей так или иначе вернётся к ней. Будто бы где-то внутри, между ключиц, из ничего возникла дудочка-близнятка – взамен деревянной, отобранной тогда, когда Конрад предал её… то есть – невыносимо давно. И эта бесплотная дудочка тихонько играла себе и играла. Значит, Алексей жив и придёт за нею. Всё остальное было как-то не слишком важным.

Замок почему-то казался зелёно-чёрным, но именно казался: глаза утверждали, что здесь множество ярких и светлых цветов. Белёные стены, коричневатые деревянные настилы тротуаров, красные черепичные крыши. Но почему-то казалось, что под тонким слоем чужого обманного цвета всё равно живёт либо зелень камня, либо чернота железа.

Может быть, так на неё подействовал вид стен… они с Аски забрались на весёлую, всю обвешанную флагами башенку, расположенную над мостом, и с этой башенки Отрада оглянулась.

Ниже уровня моста стена была сложена из исполинских каменных блоков, тёмно-зелёных и будто бы чуть прозрачных, стянутых на нескольких уровнях железными поясами; от моста и выше – целиком состояла из чёрных железных плит; головки заклёпок были с голову человека. Плиты щетинились разной длины шипами. И нигде – ни следа ржавчины…

• Предыдущая
• 39/77
• Следующая