В ночь большого прилива - Крапивин Владислав Петрович - Страница 19

• Предыдущая
• 19/35
• Следующая

– Мы уйдем к рыбакам, – сказал неожиданно Братик. – Будем там жить. Теперь можно.

– А Мастер? – спросил Валерка.

– Мы будем его навещать.

Валерка кивнул.

– Люди починят дамбы, отстроят пристани и корабли. Вы станете моряками, – сказал я.

– Да, – согласился ясноглазый мой братик.

Некоторое время мы шли просто так, ни о чем не говорили. Мы держались за руки.

У Василька на раненом плече сидел крупный голубой кузнечик. Он совсем по-человечьи поглядывал на нас крошечными черными глазками.

– Кто такой Володька? – вдруг спросил Братик.

Я вздрогнул.

– Ты ночью звал его, – объяснил Братик. – Он кто?

– Просто мальчик, – сказал я. – Вроде тебя.

И тут я увидел, что мы идем прямо к одинокой старой башне. Я оглянулся. Город белел у горизонта. А башня была рядом.

– Что? Уже? – с печалью спросил я у Валерки.

Он слегка улыбнулся:

– Нет еще, нет…

Мы поднялись на балкон, но не стали входить в дверь, а по ржавым скобам забрались на самый верх башни. Это была круглая площадка. За много лет ветер нанес сюда землю, и теперь здесь росла трава. Не такая как в степи, а невысокая, с мелкими желтыми цветами.

– Полежим, – сказал Валерка.

Мы легли на животы и стали смотреть в проем между зубцами.

– Там океан, – сказал мне Братик. – Видишь?

Я разглядел у горизонта темную полоску. В это время пришел ветер и принес запах моря.

Я перевернулся на спину. Валерка и Братик тоже. Я лежал между ними и держал их за руки.

Небо над нами было очень синим, резким, и я закрыл глаза. И почувствовал вдруг, что в руках моих ничего нет, а под лопатками доски.

Я лежал на плотике. Ко мне шумно плыл от острова Володька. Он явно был намерен опять окатить меня брызгами.

Я пружинисто вскочил. Я все сразу понял, но не чувствовал ни горечи, ни печали. Валерка и Братик, словно по-прежнему были со мной. Я снова стал большим, но мальчишечья легкость и упругость звенели во мне.

– Без диверсий, – весело сказал я Володьке.

Он, фыркая, выбрался на плотик, а я показал ему язык и вскинул руки, чтобы прыгнуть и скользнуть вдоль воды.

– Ой… – сказал Володька.

– Что?

Он мокрым пальцем коснулся моих ребер.

– Это у тебя откуда?

На коже у меня был заросший рубец в виде вытянутой буквы "S"… Я закрыл глаза и постоял несколько секунд, заново переживая все, что было… Или не было? Потом посмотрел опять. Шрам оказался на месте. Он даже болел чуть-чуть, хотя выглядел старым.

– Это давно, Володька, – тихо произнес я. – Это когда мне было двенадцать лет.

– Что ты морочишь голову? – жалобно сказал он. – Мы позавчера купались, и у тебя ничего не было.

– Это случилось, когда мне было двенадцать лет, – повторил я. И от мгновенного толчка радости рассмеялся совсем как мальчишка. Я прыгнул, уплыл на глубину и долго плавал в зеленоватой толще воды. Потом вернулся к Володьке.

Он сидел, обхватив колени, и вопросительно смотрел на меня янтарными своими глазищами. О шраме он больше не спрашивал. Заговорил про другое:

– Куда ты уходил?

Я сел рядом на теплые доски.

– Уходил? Когда?

– Ну, недавно, пока я был на острове? Целых два часа гулял где-то и ничего не сказал.

Я молча смотрел на Володьку.

Он обиженно заморгал. Это было уже всерьез.

– Ну что ты… – сказал я. – Ну, уходил. Было одно срочное дело. Я расскажу.

Он кивнул, дотянулся до валявшейся обгорелой спички, начал тонким угольком царапать доски. Затем, поглядывая исподлобья, спросил:

– А меня возьмешь?

– Куда?

– Туда… Если опять будет срочное дело?

Я слегка вздрогнул. Володька рисовал на доске угловатую спираль. Потом он вздохнул, улыбнулся и разрубил ее решительной чертой.

Три дня мы с Варей жили у ее родителей в Старокаменке. Потом Варя осталась, а я на такси вернулся в город.

Колеса машины шумно шипели на сыром асфальте и с размаху вспарывали мелкие лужи. К ветровому стеклу прилип кленовый лист. Когда машина проносилась мимо фонарей, лист просвечивал, как тонкая ребячья ладошка.

Было поздно. Я безнадежно опаздывал в театр на совещание. Вопрос обсуждался важный: об открытии нового сезона, и я заранее представил, каким взглядом встретит меня наша грозная директриса Августа Кузьминична. Поэтому решил не заезжать домой и сразу ехать в ТЮЗ.

Машина проскочила мимо нашего переулка с одинокой лампочкой на углу. Очень быстро. И я не понял в первый миг, отчего появилась тревога. Сначала это было смутное ощущение какого-то неблагополучия. Потом оно перешло в острое беспокойство…

Еще несколько секунд я убеждал себя, что мне просто от усталости привиделась за искрящейся сеткой дождя тощая мальчишечья фигурка с поникшими плечами. Потом сказал водителю:

– Простите, я забыл. Надо вернуться, заехать…

Шофер притормозил и заворчал, что на узкой улице не развернешься и надо было думать раньше…

Я чертыхнулся про себя, торопливо расплатился и зашагал назад.

Дождь был не очень холодный, зато нудный какой-то. Сеял и сеял. С кленов падали в лужи большие капли. Я придумывал самые искренние извинения, которые скажу Августе Кузьминичне, и ругал себя за разболтанные нервы.

Но, оказывается, ругал зря.

Он, в самом деле, стоял на углу, у столба с лампочкой. Прижимал к животу большого рыжего кота Митьку и пытался прикрыть его от дождя промокшим подолом рубашки-распашонки. Митька не ценил такой заботы. Время от времени он принимался дергать задними лапами и нервно колотил хозяина облипшим хвостом по мокрым ногам.

– Ты сумасшедший, – сказал я, накрывая их обоих плащом. – Ты что здесь делаешь?

Он заулыбался, весь потянулся ко мне и вдруг смутился:

– Митьку искал… На улице дождь, а он все бегает…

– У Митьки-то шкура, а у тебя… Совсем раздетый! Вот угодишь в больницу перед самым началом учебы!

– Да не холодно, – пробормотал он и вздрогнул под плащом. Потом тихонько сказал: – Хорошо, что ты приехал.

– Еще бы! Иначе тебя пришлось бы над печкой сушить… Митьку искал! Нашел ведь, так зачем еще торчишь под дождем?

Он опустил голову.

– Я ждал.

– Кого ждал?

– Ну… может, мама приедет.

– Разве она уехала?

– Ага, утром. В Лесногорск к тете Тане.

– Тогда какой же смысл ждать? Разве она успеет за день?

Он коротко глянул на меня и опять опустил голову.

– Ну… может, успеет…

Снова шевельнулось колючее беспокойство. Я наклонился.

– Послушай, а почему ты не ждешь дома? Володька, что случилось?

Он поднял лицо, усыпанное блестящим дождевым бисером. Если речь шла о серьезных вещах, Володька не лукавил. Он вздохнул и сказал, не отводя глаз:

– Я там почему-то боюсь.

Каждый человек чего-нибудь боится. Так уж устроены люди. Володька боялся всякой мелкой живности: тараканов, мохнатых ночных бабочек, гусениц, оводов и даже ящериц. Боялся одно время хулигана Ваську Лупникова по кличке Пузырь. Боялся, что станут смеяться над его дружбой с Женей Девяткиной (хотя никто не смеялся). Но никогда в жизни ему не было страшно дома. Он с пяти лет был самостоятельным человеком и даже ночевал один, когда мама его уходила на ночные дежурства в больницу.

– Ты не заболел? – осторожно спросил я.

Он энергично помотал головой. Лоб у него был холодный.

– Так что же случилось, Володька?

Он виновато пожал плечами.

– Пошли, – решительно сказал я.

Дома я сразу же погнал Володьку под горячий душ. Пока он плескался в ванной, я устроил мокрого Митьку у электрокамина и осмотрелся. Все было привычно и знакомо. Что могло напугать Володьку в этой комнате?

Раньше здесь жил я. Целых четыре года. Потом мы с Володькой и его мамой поменялись квартирами. Это Володькина мама предложила, когда узнала, что мы с Варей хотим пожениться.

• Предыдущая
• 19/35
• Следующая