Топот шахматных лошадок - Крапивин Владислав Петрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/51
- Следующая
Мама глянула на Вашека:
– А что это за девочка была с тобой? Твоя одноклассница?
– Вовсе не одноклассница. Я даже не знаю, где она учится. Я ее кликнул на помощь с перепугу, когда существо вздумало опять фокусы показывать… А потом уж познакомились маленько.
В отместку за «существо» и «фокусы» Сёга тихонько сказал, как тогда, на улице:
– Тили-тили-тесто…
Вашек облизал блестящую ложку и нацелился ей Сёге по лбу.
– Ну-ка, без рукопашной, – предупредила мама. – По-моему, славная девочка… Если познакомились, то, наверно, знаешь как ее зовут?
– Ее зовут замечательно! Белка! То есть это сокращенное имя, а полное типа Элизабетта…
– Опять это дурацкое слово «типа»! Замусорили язык! Чтобы я больше не слышала! Вячеслав, ты меня понял?
– Типа того… Ой! Я случайно… Мама, а это что? Котлета? Можно, я лучше сразу компот?
– Вы сговорились, злодеи?
– А чего! Кому-то можно один компот, а кому-то…
– Вы меня уморите, – сказала мама, покидая кухню.
– Не-е! – в два голоса отозвались Вашек и Сёга.
– Вымойте посуду. И не вздумайте ходить на головах. Я буду отдыхать, у меня завтра дежурство…
Вашек и Сёга не стали ходить на головах (они, кстати, делали это не часто). У себя в комнате Сёга расставил на полу шеренги лошадок и что-то бормотал (или напевал даже) над ними. Он знал, что сегодня мама его из дома не выпустит. Вашек сел у подоконника и рассеянно тискал пальцами мягкий пластик. Мастерить коньков-заместителей пока было не надо, а что вылепить еще, Вашек не знал. То есть он знал, но… Вашек покосился на Сёгу. Тот сразу перехватил его взгляд.
– Вашек, а Белке нравится ее имя? – Непонятно, в каком это он тоне: опять как «тили-тесто» или всерьез.
– Да, – увесисто ответил Вашек. – Нравится. Соответствует характеру. "Элизобетонному".
– И нисколечко не соответствует. Она симпатичная.
– Если всякие болтливые личности будут ехидничать, Белка этим болтливым ехидным личностям не даст лошадку, которую обещала…
– Ой… Я не ехидничаю, я по правде, честно-честно! А какая лошадка?
– Она сказала, что старинная и большая… Сёга иди сюда… – Вашек сел на нижнюю койку.
Сёга, ощутив смену тона, быстро приткнулся рядом. Вопросительно задышал, щекотнул плечо Вашека невесомыми волосами.
– Слушай, а чего ты так сегодня, а? – полушепотом спросил Вашек. Он старался говорить не очень ласково. – Шли, шли, и вдруг брык… Раньше такое было, если ты про что-то плохое слышал. А сегодня-то что?
– Я не знаю… – тихо выдохнул Сёга.
– Может, ты что-то почуял?
– Нет… не знаю… Я боюсь: вдруг что-то случится…
– Ничего не случится! – Вашек постарался придать словам бетонную ("элизобетонную"!) твердость.
…Но плохое случилось. Только узнали это вечером, когда пришел отец.
Отец был высокий (длинный даже), худой, с жесткими светлыми усами, с отросшими небрежными волосами – он всегда забывал вовремя постричься. Руки его с тяжелыми кистями и крепкими пальцами далеко торчали из обшлагов. Мама говорила: "Руки не хирурга, а кузнеца". А еще она говорила, что папа похож на молодого Горького и порой добавляла: "Впрочем, уже не очень молодого…" Папа спрашивал, где она видела молодого (и не очень) Горького, чтобы так сравнивать. Мама отвечала, что на снимках, портретах и в старых фильмах. Папа говорил, что в фильмах Алексея Максимыча играют артисты, а они сами его никогда в натуре не видели. "Есть документальные фильмы", – возражала мама. "А там он уже старый и съеженный, довели мужика…"
Приходил он домой усталый, но без уныния, с искорками в глазах. Вставал на пороге, подпирая головой косяк, говорил Вашеку и Сёге: "Ну что, мужики, жизнь продолжается?" Они повисали на нем справа и слева. Сёга сперва стеснялся делать это, а потом привык. "Висят груши – немытые уши", – сипловато сообщал папа и нес мальчишек в комнату, стряхивал на диван. Мама только головой качала: три сорванца…
Правда, так бывало не всегда. После неудачных операций отец возвращался сумрачный и ложился на диван сам. Лицом к стене. Уже потом, осторожно, мама выспрашивала: что там произошло? Но такие возвращения случались не часто.
А вот сегодня Евгений Евгеньевич Горватов пришел домой – туча тучей. Сразу стало ясно: прыгать на отца не следует. Все трое – мама, Вашек и Сёга – смотрели на него тревожно и вопросительно.
Оказалось, что дело не в хирургических неудачах. И папа не стал отмалчиваться. Наоборот, он грохнул кулаком по косяку и сразу объяснил:
– Эта сс… скотина Рытвин… Ведь уже обзавелся несчитано виллами и мерседесами, по заграницам мотается как только хочет, денег невпроворот, с золотых унитазов не слазит, а все ему мало!
Оказалось, что больницу скорой помощи, где отец был ведущим хирургом, собираются закрыть. Будто бы на ремонт. И ремонт этот подрядился делать всем известный "олигарх губернского масштаба" Андрей Андреевич Рытвин. Не сам, конечно, а его всякие фирмы. Ну и ладно, делал бы, ведь больница в самом деле обветшала. Но тут же стало известно, что после ремонта медики в это известное всему городу здание не вернутся, там будет устроен роскошный отель…
– "Международного класса"! – Отец опять стукнул по косяку. – Андрей Андреич будет качать с него прибыли, кое-что перепадет областным властям, поэтому они двумя руками ухватились за проект… А куда денут сложившийся за десятки лет коллектив? Оборудование? Лучший в области ожоговый центр? Операционную? Рассуют по районным клиникам!.. А куда станут привозить пострадавших во всяких взрывах и ДТП? В эти самые клиники, где все коридоры и кладовки забиты больными?..
– Женя, да успокойся ты… – попросила мама.
– Я совершенно спокоен, – заверил отец и хотел третий раз врезать по косяку. Посмотрел на кулак, посжимал, поразжимал пальцы, вздохнул. Пригладил волосы.
– Вот такая жизнь, мужики… Сплошное светлое будущее…
– Но есть же областное правительство, – неуверенно сказала мама.
– Конечно, есть! И там заявили, что "у слухов нет оснований". Мол, после ремонта больница въедет туда снова. А губернатор сообщил журналистам, что "все это – нагнетание обстановки и предвыборная политическая провокация". Только все уже, даже глухая санитарка тетя Глаша, знают, что будет отель. И название известно. "Жемчужный парус". Каково, а?
– Безвкусица какая, – сказала мама. Но папу это не утешило.
– Да разводил бы он любую безвкусицу на другом месте! А то ведь подавай ему больницу! Оно и понятно: место самое выгодное. Архитектура – как в княжестве Монако… А нам сказали, что надо вытряхиваться из помещения до сентября.
– И главное так внезапно… – пожалела мама и отца, и больницу.
– Специально! Чтобы не успели опомниться и начать всякие протесты… Ладно, мы все равно повоюем!
– Вот такой ты мне нравишься, – одобрила мама. – А чтобы воевать, надо вовремя ужинать. Умывайся и ступай на кухню. Вы, голубчики, тоже. И никаких "не хочу"…
За столом отец, все еще сердито посапывая, рассказал, что сегодня он сделал удачную операцию пенсионеру Глазову. Операцию сперва не разрешали, главный врач говорил, что нет нужды спешить, можно оперировать в городской больнице, в плановом порядке. Но плановая операция – это бешеные деньги, откуда они у старика? А если в скорой помощи, то, значит, срочная и бесплатная…
– Ну, я поднапёр на нашего Семёныча, главврача. Он все же мужик неплохой, кой-какая совесть у него есть…
Сёга выглянул из-за синей кружки с простоквашей.
– Папа, а у этого, у Рытвина… у него совсем-совсем никакой совести нет? – Он задавал иногда неожиданные вопросы.
Отец черенком вилки поскреб заросший висок.
– Тему надо рассматривать философски… Возможно, какая-то совесть у него и у таких, как он, есть. Но она не применима к нормальным человеческим понятиям. Другая она… Вот, например, отстрел конкурентов стал в их кругах уже не преступлением, а обычным приемом в разрешении деловых конфликтов. Не успеваем оперировать всяких боссов и телохранителей. И это ведь лишь те, кого не наповал…
- Предыдущая
- 11/51
- Следующая
