Сказки о рыбаках и рыбках - Крапивин Владислав Петрович - Страница 42
- Предыдущая
- 42/50
- Следующая
Чука мигнул. Почесал косматую макушку. Сунул большой палец в рот, приоткрывшийся среди похожей на мочалу шерсти. Выдернул с чмокающим звуком. Сказал осторожно:
– Оно так… Чуки знают…
– Скажешь?
– Кха… Говорить так просто не велено… За это платить полагается. Чистым золотом…
– Как золотом? Ты… это в прямом смысле?
– В том смысле, что золотой денежкой или чем другим. Колечком обручальным, скажем… Вы, люди добрые, не подумайте, что от корысти. Правило такое с испокон веку…
– Тогда плохо. Нету у меня ни денежки, ни колечка…
Чука стеснительно посопел и напомнил:
– А рыбка-то золотая, зарытая. Небось уже превратилась в денежку.
– Где же я теперь ее найду? Ночь была… Да и места тут все перепутались…
– А ты не хлопочи, я сам найду. Ты только позволь…
– И скажешь заклинание?
– Коли позволишь денежку взять, я сейчас и скажу.
– Позволяю! Говори!
Чука опять пососал палец.
– Тут, мил человек, одна хитрость имеется… Никакого особого заклинания вовсе и нету. Надо вспомнить загадку детскую или считалочку, с которой во всякие игры прыгал-развлекался, когда мало й был. А потом сказать ее наоборот. Ведь пружинку-то, что время двигает, хочешь задом наперед скрутить, а?
«Загадку, считалку…» Не помнил их Валентин. Не очень-то в детстве резвился он в догонялках-прыгалках. Может, вспомнить, что было у ребят в «Репейнике»? Как назло ничего не приходит в голову. Только лезет почему-то гамлетовское: «Быть или не быть, вот в чем вопрос…»
Женька стоял рядом, слушал разговор молча и ничего, наверно, не понимал. Но сейчас вдруг спросил:
– А моя считалка сгодится?
– Какая хошь. Только покороче, а то длинную задом наперед говорить без ошибок больно хлопотно…
– Она не длинная!
– Годится, кха… – кашлянул чука. – Даже складно получится…
«Складно… Поди разберись, что получается…»
– Жень, дай карандашик… – Валентин положил на колено бумажку с Женькиными стихами. На обратной стороне нацарапал считалку (запомнилась-то она сразу). Потом по буквам переписал в обратном порядке. Черточками разделил на слова, чтобы читалось удобнее… Все равно абракадабра. Какой-то не то монгольский, не то тибетский наговор… Он прошептал с запинкой:
«А и правда ведь даже в рифму…»
– Ну вот, сказал, и ладно… – проговорил чука. Он рядом с Женькой посапывал у локтя Валентина.
– А разве потом… когда это… уже не надо говорить?
– А зачем? Единого раза на всю жизнь хватит… Доставай рыбку-то. Сколько вертеть, ведаешь?
Валентин ведал. Долго вертеть. Если один поворот – лунный месяц, то восемь лет – это девяносто шесть раз. А для ровного счета – сто. Лунный-то месяц короче календарного…
«Каким я туда вернусь? Таким, как сейчас, или помолодевшим на восемь лет? Буду ли помнить то, что случилось?.. Буду. Такое не забыть… А Женька? Какой он явится туда? Нынешний, десятилетний? Или младенец двух лет от роду? Не важно! Выращу заново и уж точно лучше прежнего… Ох…» – Он перепуганно посмотрел на чуку:
– Слушай! А двоим-то можно туда? С одной рыбкой.
– А чего же нельзя? Только пускай он держится за тебя покрепче… Ты число назначь загодя, а как рыбку с боку на бок повернешь сколь положено, то и все… Там и будешь, где задумано…
Какая-то часть сознания (второй слой его, самый здравомыслящий) подсказывал, что такого быть не может… Но ведь столько уже было!..
Валентин поднял куртку и достал влажный платок.
… Он много раз думал сегодня, что надо бы сделать это: развернуть, посмотреть, как там рыбка. Жива ли? Но вихрь дел закручивал, отвлекал… Да еще и боязливость мешала: развернешь, а никакой рыбки там нет…
Она была. Живая, серебристая, влажно-прохладная. Круглая, как полтинник. Когда Валентин положил ее на ладонь, трепыхнула хвостом. Но не протестующе, а как бы сказала «здравствуй».
«Прости», – мысленно сказал ей Валентин. Она смотрела умным крошечным глазком. Словно говорила: «Ничего, я для этого и есть на свете…»
Женька сунул к ладони нос, понимающе кивнул:
– А, это Юрика…
– Да… Держись за меня крепче, Женька.
Он тут же послушался, без вопросов. Обхватил Валентина за талию. Прочно…
Валентин аккуратно перевернул рыбку на ладони: «Раз…» – и подумал, что уйдет на все это дело минуты две…
– Два… три… четыре… пять…
Звенел воздух. Пекло солнце. Струилось тепло… Неужели скоро будет другое солнце? То, что светило восемь лет назад?.. А Сашка – что он скажет? Как встретит Женьку?.. А Валентина?..
– …тридцать семь… тридцать восемь… тридцать девять…
На счете «сорок» с неба, как подбитая птица, упал Илюшка.
3
Он вломился в хрупкие стебли шагах в пяти от Валентина и Женьки. Прошло секунды три изумления и страха. Потом, конечно, бросились к Илюшке. А он уже поднимался. Раздвинул свои искореженные крылья, встал…
– Господи… Ты живой? – сказал Валентин.
Глаза у Илюшки были измученные, на щеках – полоски высохших слез. Он медленно, неуклюже сел на рваную алую ткань.
– Расшибся?
Он помотал головой. Валентин быстро присел рядом с ним.
– Почему ты вернулся?
Илюшка сказал еле слышно:
– Я вас искал… К тому дому подлетел, а там все уже не так… Полетел дальше, вас увидел… Вот… Я не знаю, куда мне еще…
– Илюшка, что случилось? Ну-ка, говори…
– Я от них улетел насовсем.
Говорят, человек излучает разные энергетические поля. Бывает вроде бы поле радости и поле горя, поле светлой печали и поле вдохновения. И так далее… Илюшка излучал безнадежность. Такую, что Женькина ревность шевельнулась было, но тут же угасла в этом разливе Илюшкиной тоски.
Валентин сказал опять:
– Что случилось-то?
Илюшка съежился, обнял коленки. Ткнулся в них лбом.
– Да я им ни за чем…
– С чего ты взял?
– Я не взял… Это правда… Сразу ясно сделалось. Потому что разговор такой…
– Какой разговор?
– Ну… такой. Человек на крыльях вернулся, а они: «Почему ты не вместе со всеми? Кто тебе разрешил летать? Где твоя одежда?.. А знаешь, сколько мы за нее заплатили!» А потом еще: «Почему про вас такие слухи?»
– Какие слухи?
– Ну… там уже разговоры. Будто мы… такие… С пришельцами, говорят, подружились, а это опасно… Я говорю: «Да неправда же это…» Только им уже все равно…
– «Им»… это твоим приемным отцу и матери?
– Да. Тете Лизе и дяде Андрею…
– Илюшка! Да они просто переволновались из-за тебя, поэтому и сердитые…
Он поднял на миг лицо – в глазах горькое понимание судьбы.
– Нет, неправда… Они причину искали. Потому что потом говорят… уже ласково так: «Знаешь что, Илюшенька, тебе придется еще пожить пока в интернате. Дело в том, что мы переезжаем в столицу, там неясно с квартирой. Когда все выяснится, мы дадим тебе знать… как только будет возможность…»
Вот так. И что тут скажешь? «Сволочи», – подумал Валентин о неизвестных тете Лизе и дяде Андрее… Он все еще сидел на корточках рядом с безнадежно скорчившимся Илюшкой. Женька стоял рядом. Чука-дымовой деликатно держался поодаль. Может, не хотел слушать чужой разговор, а может, знал, что от его шкуры по-прежнему пахнет паленым. Равнодушно жарило солнце…
Рыбку Валентин держал на ладони. Она слабо трепыхнулась, будто напоминала о себе. Но как сейчас уйдешь? Разве оставишь среди пустого поля мальчишку, раздавленного сиротством?
Забрать с собой? Да не нужен Илюшке Валентин. У него, у Илюшки, своя привязанность, своя любовь… к тем, кто его предал. И второе: разве Женька в своей ребячьей ревности позволит, чтобы он, Валентин, стал отцом еще кому-то? Не так-то легко выжечь мальчишеский эгоизм, взращенный в интернатской казарме…
- Предыдущая
- 42/50
- Следующая
