Рассекающий пенные гребни - Крапивин Владислав Петрович - Страница 34

• Предыдущая
• 34/49
• Следующая

– Фирменный заказ. Вручается только работникам редакции и самым приближенным к газете людям. Дождись весны и носи с гордостью, как адмиральскую фуражку.

Анна Матвеевна с удовольствием поправила бейсболку на Оськиных волосах.

– По Осеньке и шапка…

…А другой новогодний подарок, неожиданный и чудесный, сделала Оське и маме судьба. Прилетел домой отец!

Он вернулся не насовсем, а лишь на две недели, чтобы продвинуть какие-то дела и решить какие-то вопросы в пароходстве. Потом он должен был опять улететь в порт Росарио-де-Санта-Фе, где томился в аргентинском плену ни в чем не виноватый “Соловьевск”. Судьба теплохода должна была решиться к весне и тогда уж папа окончательно вернется домой. Но даже и эти две недели были сплошным праздником. С елкой, с гостями – папиными друзьями, с прогулками по городу, который наконец оттаял, потому что со Средиземного моря пришел теплый циклон. Ветер теперь пах лимонами, а на газонах проклевывалась зелень.

За столом папа своим баритоном пел любимые песни: “Море шумит”, “В ненастный день у мыса Горн”, “И все-таки море останется морем…”

Мама в эти дни расцвела, а то ведь была похожа на девочку из кино о блокадном Ленинграде.

Лишь последний день папиного отпуска был грустным. Но тут уж ничего не поделаешь.

В середине дня мама поехала провожать отца в аэропорт. Оську уговаривали остаться. Он уговорился довольно быстро, потому что не любил проводы – в них никакой радости, лишь томление и скрытые слезы.

– Лучше сходи к своему Ховрину, – посоветовала мама. – Ты за все каникулы не был у него ни разу.

Оська послушался и побежал.

Он позвонил. Услышал, как Ховрин сказал через всю квартиру:

– Толкайте, не заперто!

Вот новости! А еще пистолет держит в ящике…

В квартире было не прибрано. Куртка Ховрина упала с вешалки и лежала на полу. Оська повесил ее. Вошел к Ховрину. Были задернуты шторы. Ховрин сидел спиной к Оське у включенного компьютера. Не оглянулся.

Оська сразу сказал:

– Ховрин, что случилось?

Он не стал угрюмо молчать и томить Оську.

– Мама умерла.

Оська где стоял, там и сел на пол.

Так они сидели с минуту.

Оська встал, подошел, обнял Ховрина сзади, уткнулся подбородком в обтянутое свитером плечо.

– Когда?..

– Девятый день сегодня…

– Господи… И я ничего не знал.

– Я подумал: пускай будешь помнить ее живую. А похороны… успеешь еще в жизни наглядеться на это дело. К тому же праздник у тебя, отец приехал…

– Ну и что? Я бы… – И вдруг Оська почувствовал бесполезность слов.

Ховрин высвободил плечи, грудью лег на стол, обхватил затылок.

– Она сразу. От сердца… Я пришел, а она сидит, глаза прикрыты, наушники на ней… Я окликнул раз, два и вдруг понял… Наушники снял, а в них еще музыка, Семнадцатая соната Бетховена, ее любимая… Теперь каждый день слушаю и думаю: на какой же ноте это случилось?

Оська переминался у него за спиной.

– А почему в “Посейдоне” объявления не было? Я каждый день газету видел, но там ничего… Обычно ведь печатают: “Выражаем соболезнование…”

– Я не стал давать. Зачем? Что это изменит…

“Небось, чтобы я не увидел”, – подумал Оська. Он шагнул назад, зацепил пяткой пустую бутылку, она укатилась к дивану, звякнула о другую.

– Ховрин… а ты на работу-то ходишь?

– Я отпуск взял.

– И теперь сидишь и пьешь? – Это у Оськи получилось без укора, с опаской.

– Иногда.

– Ничего себе “иногда”… Везде бутылки…

– А что прикажешь делать?

– Я не знаю…

Что бы он делал, если бы такое… с мамой… – Оська перепуганно вцепился в шарик под свитером. Потом все-таки сказал:

– Все равно что-то надо… Может, работать?

– А я работаю.

– Как же работаешь, если пьешь? Так не бывает.

Ховрин выпрямился на стуле. Включил лампу, обернулся. На его вмятой щеке чернела тень. А от лица – водочный дух.

– Еще как бывает… Многие классики на том и держались.

– Ты пока еще не классик! – Оська решил, что Ховрин разозлится в ответ и на душе у него полегчает. Но Ховрин тихо сказал:

– Я работаю, Оська. Я тут один очерк почти закончил. Или даже маленькую повесть. Сейчас допечатаю и дам почитать. Подожди полчаса…

Оська собрал и унес на кухню бутылки. Там на спинке стула висела зеленая шерстяная кофточка Анны Матвеевны. Оська погладил ее, всхлипнул. Включил над раковиной тугую сердитую струю. Холодной водой (горячая не шла) яростно вымыл множество тарелок и чашек. Пропылесосил полы. Ховрин его не останавливал, щелкал на клавиатуре. Потом откинулся на спинку.

– Ну, вот и все… Если хочешь, читай. На опечатки не обращай внимания. А я пока вот так… – Он лег на диван. Навзничь.

Оська сел к монитору. Спиной он ощущал тоску и тяжелую усталость Ховрина. И все же взглянул на экран. Там был заголовок: “Солнце в дыму”. А пониже заголовка строчки: “Перед расстрелом мальчик слушал кузнечиков…”

Оська читал целый час. За окном стало темнеть. Ховрин тихо дышал на диване. Спал? Или ждал, что скажет Оська?

– Я кончил… – Оська со стулом отъехал от компьютера.

– Ну и что? Только не утешай, мне утешения сейчас – нож острый…

– Ховрин, честное слово, здорово.

– Я же сказал: не…

– Я не утешаю! Я честно говорю! Но не в этом дело…

– А в чем?

– Ховрин, ты откуда все это узнал?

– Прочитал в Морской библиотеке. Наткнулся на воспоминания одного офицера из армии противников, участника той войны. Его рассказ перевели у нас в начале двадцатого века, когда отмечали пятьдесят лет с окончания Первой осады… Ну, использовал этот материал, а немало и придумал. Потому и не знаю: очерк это или повесть…

– А что было дальше, знаешь? Ну, с Даниэлем, с Витькой?

– Откуда? Разве что поднапрячь мозги и тоже придумать?

– Придумывать не надо! Ты не слышал про бриг “Даниэль”?

– Про… какой бриг? – Ховрин медленно поднялся.

Оська сел рядом и начал рассказывать все. Про Норика, про Цепь, про Сильвера, про его истории о парусном судне “Мальчик”.

– Только капитана Сильвер называл не Астахов, а Остапов. Так ему послышалось…

Они долго еще говорили о всех этих делах. Потом Ховрин сказал, что отвезет Оську на машине домой.

– Нет уж! Можешь на меня злиться, но лишняя беда тебе ни к чему. Остановит патруль, а от тебя… как из ресторана.

– Ну тогда хоть провожу до автобуса.

На остановке Ховрин еще раз напомнил:

– Значит, завтра в два, в редакции. И сразу едем к твоему Сильверу.

– Только больше не пей. А то как поведешь машину? – И смягчил суровые слова, щекой тронув рукав Ховрина.

Дома никого не оказалось. Ну, Анка на дежурстве. А мама?

Самолет отца улетал в шестнадцать десять. Если вылет задержится, мама попрощается с отцом и после шестнадцати все равно поедет домой, так она обещала Оське. Ну, пусть не сразу, а где-то через полчаса сядет она на автобус. Ну, пусть еще всякие задержки. Но все равно в шесть-то часов вечера мама должна была оказаться дома! Тем более, что знает Оськину слабость – как не любит он по вечерам быть в квартире один…

А сейчас часы показывали без четверти восемь.

Оська посидел у черного окна. Походил из угла в угол. Звенела тишина. Звенела тревога. Сильнее, сильнее, нестерпимее.

Ну, что же случилось?

Какой идиотский у них дом, ни у кого из соседей нет телефона!

Раньше можно было побежать к Эдьке, позвонить от него… Хотя куда звонить? В аэропорт? Не находится ли там среди провожающих Маргарита Петровна Чалка, о которой тревожится сын Ося? Или в дорожную службу: нет ли в последние четыре часа несчастий с автобусами? Да кто станет отвечать мальчишке…

Неизвестность – это пытка, это проклятие! Это самое подлое изобретение дьявола, если он есть. А он, кажется, есть… Но ведь Бог тоже есть! Господи… – Оська вспомнил, опять взялся за шарик.

Мама появилась в половине десятого.

– Заждался, Осик? Понимаешь, на дороге оползень. Пришлось всем пассажирам толпой идти два километра по раскисшей дороге до станции Ахчидол, на электричку. Да там еще ждать… Ты не ужинал? Сейчас я сделаю омлет, чай заварю…

• Предыдущая
• 34/49
• Следующая