Крик петуха - Крапивин Владислав Петрович - Страница 17
- Предыдущая
- 17/40
- Следующая
– Видимо, никуда не деться от того, что я большой трус…
– Ты?!
– Конечно… Мы ведь и познакомились поэтому. Я боялся в темноте, помнишь?.. Но тогда я просто нервничал: мама и папа уехали, я тревожился за них… А бывало и такое, когда я совершенно отчаянно трясся за себя.
– Врешь ты все, – убежденно сказал Витька. Он уже многое знал о жизни Цезаря. – То есть, может быть, ты и трясся, но все равно делал, что надо.
– К сожалению, не всегда. В тот раз, в машине, когда Корнелий выпрыгнул на дорогу и стал стрелять по уланам, я знал, что нельзя оставлять его одного. А вместо того, чтобы прыгнуть за ним, сжался… как перепуганный дезертир.
– Ты дурак! Ну зачем бы ты прыгнул? Какой был бы прок?
– Да, я сейчас это понимаю. Но тогда-то я был уверен, что прыгнуть необходимо. И не смог. Скорчился в машине.
– Ну и… любой бы скорчился… – проворчал Витька. – Ну, не любой, но многие… Я бы точно… Когда в тебя палят очередями… Чек, а почему родители оказались в Лебене?
– Их туда в институт привезли и стали выпытывать, почему у меня пропал индекс. А они откуда знают? Если у меня такое биополе: погладил рукой – и нет индекса… Ты ведь тоже снял индекс Корнелию. Только ты шариком, а я себе – ладошкой. Провел нечаянно…
– Я Корнелию тоже нечаянно. Руку залечивал, вот и получилось так… А ты у многих снимал индексы?
– Вовсе нет! Первый раз у себя, потом у Рибалтера, у папы и мамы, когда бежали из Лебена… И еще у нескольких людей здесь в таверне. Я их не знаю… За ними следили, я и снял. Папа разрешил…
– Чек… А что, без разрешения папы это нельзя? – очень осторожно, чтобы Цезарь, упаси Господи, не заподозрил насмешки, спросил Витька.
– Сейчас-то, наверно, уже можно… Папа сказал: чем скорее развалится эта машинная демократия, тем лучше. Она вся на том и держится, что у людей индексы… Но ведь нельзя снимать у тех, кто не хочет. А ходить и спрашивать не будешь…
– Цезарь! А если…
То, что они сделали, им самим потом казалось сумасшествием. Но это именно потом, когда подумали как следует… А сперва они дома у Цезаря отстукали на принтере сотню листовок:
"Граждане Реттерберга!
Запомните!
Все, кто посещает Верхний парк,
могут лишиться индекса.
Там особое излучение. Это правда!
Те, кто идет смотреть театр
в Верхнем парке, – знайте:
вы можете вернуться домой
безындексным человеком.
Если идете, помните:
вы сами решились на это!"
И расклеили в разных кварталах и у парка.
Таким образом они успокоили свою совесть.
Верхний парк над рекой – старый, неухоженный – не был многолюдным. Главным образом туда ходили любители Театра Неожиданностей. Театр считался запрещенным, и все-таки люди собирались почти каждый вечер. Даже в ту зябкую ноябрьскую пору.
К открытой эстраде вело несколько запутанных и скользких тропинок – с лесенками, с мостиками через канавы. Одна канава – с крутыми, заросшими бурой травой стенками, с палыми листьями на дне – была очень глубокая. Витьке по макушку. Он и Цезарь в сумерках, когда к театру собирались зрители, сидели в канаве и время от времени жалобно просили:
– Дяденька, помогите вылезти…
– Как вас туда занесло, сорванцы?
– Мы часы уронили. Спрыгнули, а выбраться не можем…
«Дяденька» протягивал руки, причем кисти, как правило, вылезали из обшлагов. Цезарь хватал спасателя за левое запястье горячей излучающей ладошкой. Нескольких мгновений было достаточно. Добрый прохожий шагал дальше, еще не подозревая, что пополнил число безындексных граждан Вест-Федерации.
Интересно, что число посетителей парка не убавилось и не прибавилось. Скорее всего, никто не принял листовки всерьез. Но Цезарь и Витька убедили друг друга, что раз идут – значит, хотят избавиться от индекса. Или, по крайней мере, не боятся этого.
Два вечера их диверсионная работа шла как по маслу. На третий день Витьке и Цезарю захотелось новенького. Они пошли по заваленным листьями, плохо освещенным аллеям. Витька держал на мизинце светящийся шарик. Цезарь звонко покрикивал:
– Господа! Кому снять индекс? Всего пять грошей! Дело нескольких секунд!
В общем осмелели (а точнее, обнаглели) сверх всякой меры. Прохожие, конечно, посмеивались: дурачатся мальчишки. Начитались глупых листовок, вот и устроили аттракцион, собирают медяки на мороженое. Какую-то светящуюся штуку смастерили. Остроумные мальцы… Конечно, ходят слухи, что кто-то вернулся домой без индекса, но мало ли о чем болтают в трехмиллионном городе…
Те, кто более склонен к юмору, церемонно опускали монетки в вязаную шапку Цезаря.
– Ну-с? Дальше что?
– Руку давайте, – нахально говорил Витька. – Не бойтесь, шарик не горячий… Вот и все. Поздравляем вас. Отныне вы избавлены от власти безмозглых электронных начальников…
– Ну-ну! Предприимчивые детки!
Взяли деток минут через сорок. Веселый круглолицый мужчина в шляпе на затылке, в распахнутой куртке швырнул Цезарю крупную монету, задрал обшлаг, надвинулся на Витьку:
– Давай, дружище! Смелее!
Витька нутром понял – беда!
– Чек!..
Но Цезаря уже держали двое.
К счастью, Цезарь сильно присел, вырываясь. Шарик-молния (то ли по Витькиному мгновенному желанию, то ли сам) взлетел с пальца, вспыхнул над головами сыщиков белой трескучей звездой. Те завалились в кусты.
– Витька, за мной!
Цезарь тащил его через черные ломкие заросли долго, без остановок. Потом они отсиживались в глухой темноте какого-то подземелья (Цезарь, часто дыша, сказал: «Бункер под старинным фортом. Здесь не найдут…»).
Поздней ночью, понурые и разом поумневшие, они появились в таверне. Еще по дороге решили: надо признаваться, а то как бы не было хуже.
Самое интересное, что влетело им не так сильно, как они ожидали. Конечно, отец Витьке высказал многое: и «робин-гуды сопливые», и «чтоб ноги твоей здесь больше не было», и «скажи спасибо, что одышка, а то бы я тебя, террориста доморощенного…». Ну и всякое такое… Хуже всего были слова: «Ты же, балда, старше чуть не на два года! Где твоя голова? Если бы с мальчишкой что случилось, как бы ты жил?»
Витьку скорчило от запоздалого ужаса (такого не было даже в парке, когда поймали; даже при переходе…). «В самом деле, как бы я жил?.. Хотя при чем здесь я? Главное, что с ним, с Чеком, могла быть настоящая беда… Ведь за ним-то охотились уже не первый раз! Наверно, и пристрелить могли…»
Отец глянул через плечо.
– Нечего теперь сырость разводить…
Витька попросил совершенно искренне:
– Если у тебя одышка, скажи Киру, пусть он отлупит меня чем-нибудь тяжелым. Я не пикну.
Но Кир только поглядывал и покачивал головой: «Ох, Витка, Витка…»
О чем говорил с Цезарем примчавшийся среди ночи в таверну штурман Лот, Витька не знал. И не спрашивал. Цезарь на другой день ходил понурый и неразговорчивый. Но то, чего Витька боялся больше всего, не случилось. Отец Чека не сказал сыну: «Не смей больше знаться со своим безмозглым другом». Этот молчаливый, смуглый, не старый еще, но совершенно седой человек здоровался потом с Витькой, словно ничего не произошло. И мама Цезаря (маленькая, похожая на улыбчивую девочку) – тоже. А встречались они в таверне часто. Потому что было решено: после таких событий семье Лотов полезно опять некоторое время отсидеться в «Колесе».
Впрочем, время это оказалось коротким. Исчезновение индексов у граждан славного города Реттерберга (а потом и всей Вест-Федерации) шло со скоростью и размахом лавины. Выяснилось, что многие из тех, кто лишился индекса, обрели свойство снимать его у других. Ну и понеслось по нарастающей…
Нейрокомпьютерная система власти и суда трещала по швам. Трещали государственные и частные банки, лишенные способов электронного учета и контакта с вкладчиками. Федерация содрогалась от забастовок и дебатов, неумело и шумно выбирала человеческий парламент…
- Предыдущая
- 17/40
- Следующая
