Хронометр (Остров Святой Елены) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая

– Ваше превосходительство. Все кораллы, что выменяли наши люди у нукагивцев, я приказал закупорить в бочку. В вашей воле взять себе сколько угодно и когда всего удобнее.

Резанов поморщился и заговорил в ответ (“начал делать реприманты”, как пишет Ратманов):

– Кораллы суть пустяки, сударь. Огорчительно мне иное. А именно то, что вы опять создаете преграды моему приказчику, не давая вести обмен с дикарями. Сие относится не к одной моей личной обиде. Разве не ведомо вам, что собирание редкостей для императорской кунсткамеры, о которой я попечение имею, есть следствие воли государя?..

– Все плавание, ваше превосходительство, ведется с ведома и по воле государя, – возразил Крузенштерн. – Во время путешествия мой долг заботиться не только о покупке редкостей для музеума, но и о всем прочем. О здоровой пище для служителей в том числе. Что будет, если мы легкомысленно потратим обменные товары…

– Забота о товарах лежит не на вас, а на служащих Компании и на мне как начальнике экспедиции.

– На моих плечах лежит попечение о людях… ваше превосходительство. Что же касаемо вашей должности, то еще в Бразилии получили вы мое письменное уведомление, что считать вас своим начальником я не могу…

Резанов не вспылил, хотя этого можно было ожидать. Он сказал с ноткой ленивого превосходства:

– Что касается собственно меня, то я ставлю себя выше всех огорчений, которыми осыпают меня ежедневно. Ваши слова и поступки я почитаю не иначе как за мелочи, недостойные моего внимания. Ранее полагал я, что имею дело с воспитанным человеком и разумным офицером, вам же угодно ребячиться.

На шканцах наступила тишина.

Ни тогда, ни потом Резанов так и не понял до конца, что же произошло. Сила морских уставов и обычаев была ему неведома.

– Я не ослышался? – тихо переспросил Крузенштерн. – Что вы сказали?

– Я сказал: полно ребячиться.

Негромко, но наливаясь гневом, Крузенштерн произнес:

– Господин чрезвычайный посланник. Вы находитесь на шканцах военного корабля, место сие почитается священным. Любое оскорбление, нанесенное капитану на корабле, вообще есть тяжкое преступление. Если же начальник оскорблен на шканцах, это карается втрое…

– Но вы забываете, что начальник здесь – я, господин капитан-лейтенант.

– Черт знает что! Это нестерпимо! – не сдержался Крузенштерн. – Кончится тем, что я засажу вас под арест, как неких лиц из вашей свиты за чинимые ими беспорядки и пьянство!

– Вы ответите перед государем императором!

– Посмотрим, кто ответит! – Крузенштерн резко обернулся: – Спустить шлюпку, я еду на “Неву”!

…Через полчаса он вернулся с Лисянским. Офицеры опять собрались на шканцах.

– Господа, я не начальник ваш более, – сумрачно начал Крузенштерн. – Господин Резанов утверждает, что…

Его слова заглушили негодующие голоса. Больше всех шумел граф Толстой:

– Это что же! Если господин Резанов общий наш начальник, выходит, я теперь вновь у него в подчинении?

– Да поди ты к черту, граф, со своей персоною! – в сердцах промолвил Ратманов. – В тебе ли вопрос? Тут дело государственное… Господа, пусть Резанов покажет наконец инструкцию, о которой столько говорит!

Граф вспыхнул, стал искать на боку рукоять шпаги. Но тут же понял – теперь не до личной ссоры.

Решено было пригласить Резанова из каюты: пусть предъявит документ. Ходили за ним трижды. Даже Толстой ходил. Шемелин потом записал в “Журнале”:

“Когда ни с чем вернулся граф, послан был лейтенант Ромберг, но Начальник не хотел предстать на совет нечестивых и подвергнуть себя суду их, а паче не дать в поругание и обнаружить высочайших повелений, в которых многие есть секретные пункты…”

– Самозванец! – крикнул на весь корабль Ратманов.

В конце концов Резанов был вынужден выйти. Он появился на шканцах с бумагами в руке. Был бледен, но вид имел гордый.

– Вам, господа, надлежало бы снять шляпы из уважения к документу, пункты из которого я оглашу.

– Снимите шляпы, господа офицеры, – сказал Крузенштерн, – и оставим без внимания то, что господину посланнику, если речь идет об уважении, тоже следовало бы иметь приличный вид.

Резанов стоял перед моряками в домашней фуфайке, в мятых панталонах, без чулок, в туфлях на босу ногу. На замечание капитана он не ответил. Поднял к глазам листы.

– Поддаваясь непомерным требованиям вашим, я прочту некоторые параграфы. Те, что имеют касательство к начальствованию, – глухо проговорил он.

И зачитал строки, из которых следовало, что начальник над всей экспедицией действительно он, Резанов.

– Немыслимо, – сказал мичман Беллинсгаузен.

– Откуда эта инструкция? Кто ее подписал?! – буквально взревел Ратманов. – Почему мы ничего не знали?!

– Господин Крузенштерн знал, – ответил Резанов.

– Я не знал сих пунктов в точности! Почему вы своевременно не объявили их всем офицерам, как того требуют правила? Почему держали этот документ в секрете?

– Ни один из нас не пошел бы в плавание на таких условиях! – воскликнул Ромберг. – Мы не желаем знать начальника, кроме Крузенштерна!

– Желания вашего не спрашивают! Ваше дело – повиноваться высочайшей воле! – Резанов судорожно свернул листы.

– Высочайшей?! – по-мальчишечьи воскликнул Лисянский. – А не сами ли вы сочинили сей документ?

– Вы с ума сошли, капитан!

– Настоящая это инструкция или нет, вы все равно обманщик, – отрубил Ратманов. Он был зол более всех. – Вы обманули министров, когда выпросили у них такие полномочия. А они обманули царя, сунув ему бумагу на подпись!

– Речи подобные слышать выше моих сил! – Резанов отступил в кают-компанию, там слышно было, как захлопнулась дверь его каюты.

Сгоряча офицерами решено было, что, прибывши в Камчатку, станут требовать у государя одной милости: чтобы он приказал возвратить их в Петербург берегом. Ни капитан, ни его офицеры служить под начальством господина Резанова не могут, потому что характер его им теперь известен, да и оскорбление, нанесенное капитану, прощено быть не может…

– Пролез в начальники лисою! – негодовал Ратманов. – Заколотить его в каюту и никуда не выпускать до Камчатки!

Лишь лейтенант Головачев не разделял общего возмущения.

– Николая Петровича тоже можно понять, господа. Каково теперь его положение?

– Я не понимаю вас, господин Головачев, – с досадой отозвался Крузенштерн. – Вчера вы возмущались, что помощник Резанова, купец Шемелин, легкомысленно пускает в обмен топоры. Сами донесли мне о том, будучи на вахте. Из-за того и спор сегодняшний начат. А сейчас защищаете господина посланника…

– Я не о топорах, а о человеке, – тихо возразил Головачев. – Я защищаю Николая Петровича, потому что каждому из нас христианский долг велит быть терпимыми к ближнему…

– Ну вот, уже проповеди! – хохотнул Ратманов. – А мы-то радовались, что на корабле нет попа…

– Это не проповедь, Макар Иванович. Просто мне жаль господина Резанова. Даже посольские кавалеры его избегают…

– Видят, что виноват, – огрызнулся Толстой.

– Кто виноват, судить будут после…

– А вы хотите остаться в стороне? – запальчиво спросил Лисянский.

– Господа! – повысил голос Крузенштерн. – Не хватало еще нам поссориться в такой момент…

Ратманов сердито нахлобучил треуголку и ушел в каюту.

После обеда, когда страсти поулеглись и жизнь, казалось, входит в привычную колею, в каюту Ратманова шагнул подпоручик гвардии Толстой. Он был в парадном мундире и при шпаге.

– Господин лейтенант! Сегодня утром на шканцах вы сказали мне слова, которые не могут быть терпимы благородным человеком! Угодно вам выбрать оружие?

– Что такое? – Ратманов сел на койке.

– Не притворяйтесь, что вы забыли утреннюю вашу грубость. Хотите увильнуть?

– Вы с ума сошли, граф, – утомленно сказал Макар Иванович. – Вас мне еще не хватало… Я первый лейтенант корабля, и служба не позволяет мне драться здесь на дуэли.

– А по-моему, вы просто трус!

Макар Иванович вздохнул и встал…

• Предыдущая
• 21/67
• Следующая