Гуси-гуси, га-га-га... - Крапивин Владислав Петрович - Страница 39

• Предыдущая
• 39/49
• Следующая

– Снимите часы, – попросил Витька. – А то испортятся.

Желто-огненный, стремительно вертящийся шарик сидел на Витькином мизинце послушно и бесшумно. Зато направленный на Корнелия уловитель аж заходился зуммером.

– Выключи ты его, – стягивая браслет, попросил Корнелий шепотом.

– Да не выключается, – так же тихо ответил Витька. – Заело кнопку. Ничего, я быстро.

Корнелий с растущей опаской смотрел, как шаровая молния приближается к руке. Но ничего не случилось. Не было почти никакого ощущения. Ни тепла, ни покалывания. Лишь на миг будто коснулась кожи мохнатая лапка. И Корнелию стало легко оттого, что исчезла надоедливая саднящая боль.

И еще оттого, что стих зуммер.

Корнелий благодарно улыбнулся Витьке. Но у того было растерянно-перепуганное лицо. Как у мальчишки, который расшалился в гостях и нечаянно грохнул дорогую вазу.

– Простите… – пробормотал Витька.

– Да что ты! Все в порядке.

– Но я же… Кажется, я… смазнул ваш индекс.

Зуммер молчал.

– Да он просто выключился. Кнопка сработала.

– Индикатор-то горит. А индекса… нету.

Витька вплотную придвинул глазок уловителя к заросшим ссадинам на запястье Корнелия. Оранжевый индикатор светился равнодушно и неподвижно. Сигнала не было. Цифр на шкале тоже…

Корнелий медленно осознавал, что случилось. Первая четкая мысль была: «Может, и Цезарь имел дело с шаровыми молниями?» Вторая: «Витька-то, бедняга, перепугался…»

– Ну и что! – бодро сказал ему Корнелий. – На кой шут мне индекс? Наоборот, спасибо. Тем более, что все равно ухожу… Когда ты нас уведешь?

– На рассвете, – все еще виновато выдохнул Витька.

Корнелий опять сидел в комнате Мохова. Тот стоял у выключенной машины, смотрел мимо Корнелия и говорил негромко, но жестко:

– Нет и нет. Вы что предлагаете? Чтобы двенадцатилетний мальчишка, рискуя головой, сунулся в такую авантюру? Снимать индексы у тысяч людей… Я и так трясусь за него, когда он появляется здесь. Я тысячу раз запрещал ему это, а он…

– Да разве я говорю о вашем сыне? Я о том, что, если существует способ, то в принципе возможен такой вариант, когда…

– Один случай – это еще не способ. Мало ли какие фокусы получаются у нынешних мальчишек! А вы хотите на этой основе изменить государственный строй целой Федерации.

– Святые Хранители! Этого хочет Петр и другие ваши друзья. Мне казалось, что и вы… А я высказался только теоретически.

– Петр – другое дело. Это его программа, его задача. А я изучаю проблемы Кристалла, вот и все… В конце концов, есть этическая и правовая сторона, я уже говорил. Какое право я и мой сын имеем вмешиваться в дела чужой страны? И чужого пространства к тому же.

«Однако вмешиваетесь», – подумал Корнелий.

Мохов угадал эту мысль.

– Я стараюсь никак не влиять на события. Помогаю Петру, да, но лишь постольку, поскольку он помог мне. Когда я впервые попал сюда, меня взяли как бродячего бича, узнали, кто я по профессии, и держали на положении арестанта в Институте многомерных полей при Управлении национальной обороны…

– Разве есть такое?

– О Боже! Кто из нас родился и вырос в этой стране?

– Странно. Армии нет, а Управление…

– Армия нужна для войны с внешним противником. А нынешняя оборона – проблемы внутренней безопасности… Защита от… хотя бы от таких, как вы… Кстати, вы представляете, что случится в стране, если исчезнут индексы? Ведь на основе всеобщей индексикации построено все руководство жизнью страны, планирование, государственный контроль, экономика, в конце концов. Хорошо или плохо, но это система. А без индексов будет полная анархия… Я не раз об этом спорил с Петром…

– Для планирования и учета сгодились бы ветхозаветные браслеты. Так называемые магнитные паспорта. А что касается прав личности и этой идиотской электронно-судейской системы…

– Ах, идиотской! – Мохов не скрыл сарказма. – Вы поняли ее несостоятельность потому, что оказались в таком положении. До того момента она вас вполне устраивала.

– Не отрицаю. Но уж поскольку оказался…

– Но вы – один из миллиона. А остальные жители этого благословенного мира вполне довольны своим существованием.

– Не все.

– Подавляющее большинство. И если вы начнете по своей воле лишать граждан Западной Федерации их возлюбленных индексов, не будет ли это насилием? И как тогда быть с теми же правами личности?

– Я никого не собираюсь лишать индексов. Во-первых, я не умею. Во-вторых, судя по всему, на рассвете меня здесь не будет.

– И слава Богу, – вырвалось у Мохова. – Ох, извините. Я переволновался за этого сорванца. Я хотел сказать, что вам там будет хорошо. При ваших данных программиста и дизайнера…

– Компилятора…

– Ну, не скромничайте. Вы сможете найти себе занятие прямо в обсерватории. А Мишенька Скицын станет наверняка вашим добрым приятелем. Вы схожи с ним по своему экстремизму.

– Это я-то экстремист? Перепуганный кролик…

– По-моему, вы просто не знаете себя до конца…

– Да. Ну… может быть. Тогда позвольте дерзкий вопрос, простительный именно экстремисту… Почему вы, Михаил Алексеевич Мохов, не живететам, вместе с сыном, а обитаете здесь?

Мохов как-то обмяк, поцарапал щетинистый подбородок.

– Это не секрет, – сказал он неохотно. – Однако долго объяснять. Комплекс причин. Например, большие нелады с коллегами по изучению Кристалла… Если интересно, Скицын вас просветит… Кроме того, здесь идеальные условия для проверки ряда моих гипотез. Кир приютил меня. Таверна, как и Храм, стоит на Меридиане…

– А опасность? Уланы?

– Таверна экранирована… Это трудно объяснить, но уланы обходят ее. К тому же хозяин считается их старым и опытным осведомителем. А данные для информации сочиняет вот эта машина.

– Извините, если я обидел вас вопросом.

– Да что вы! Идите-ка спать… господин Корнелий. Вставать придется до света.

Поднялись, когда за окнами еле брезжило. Но ребятишки выспались и держались бодро. Анда каждому дала по вчерашней лепешке и кружке молока.

Мохов не спал. Корнелий зашел к нему. Попрощались они сдержанно, почти без слов. Осталась между ними неловкая недоговоренность. «Впрочем, не все ли равно теперь?» – подумал Корнелий.

Когда он уходил, в комнату к отцу скользнул озабоченный Витька.

Скоро все, кроме Мохова и Анды, собрались в комнате с очагом (теперь не горевшим). Витька пришел последним. Он был по-прежнему озабочен или даже опечален. Однако увидел, что на него смотрят, и сделал веселое лицо.

– Кир! А где мое колесо?

– Спрятал. Скоро поезд, идти надо, зачем тебе колесо?

– Мне ни за чем. Я же говорил, прибей его на стену.

– Ва! Прибей! Уланы увидят в окошко, тогда что? Никакие экраны не помогут.

– Ну уж, не помогут, – мрачнея, буркнул Витька. – Ладно, сбереги тогда для меня. Пригодится.

– Ты когда опять придешь?

– Скоро школа, трудно будет. И папа говорит: не ходи. Но приду.

– Папа правильно говорит, – вздохнул Кир. – Вечно голову суешь куда не надо.

– А ты уговори его, чтобы вернулся, – тихо попросил Витька.

– Ва… Ты не можешь, я как уговорю?

– Вот видишь… – все так же тихо отозвался Витька. – А мне все твердят: «Не ходи, не ходи…» Ладно, пора…

Вдоль насыпи стояли мокрые от ночного дождя сорняки. У Корнелия намокли до колен брюки. Ребята тихонько ойкали. Наконец остановились. В синеватом рассветном воздухе насыпь казалась крепостным валом. Пахло сырым железом и горькими листьями. Было тревожно, словно сейчас этот вал придется брать приступом. Вот-вот заиграет горнист, проснутся в крепости вражеские солдаты…

Кажется, в самом деле где-то пропел рожок. И стал нарастать глухой гул.

– Состав, – сказал вполголоса Витька. – Сейчас подойдет… Кир, а где Анда?

– Анда пошла в Козью слободку, дело с Яковом…

Где Козья слободка, Корнелий не знал, и кто такой Яков и что за дело к нему у Анды, сейчас не имело никакого значения. Но ему было грустно и даже обидно, что Анды нет.

• Предыдущая
• 39/49
• Следующая