Голубятня на желтой поляне - Крапивин Владислав Петрович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/97
• Следующая

Он опять вставил бумагу и начал быстро печатать пониже загадочных Ерёминых строчек. И через минуту мы прочитали:

– М-да, – сказал Глеб. – Не очень вразумительно. И с точки зрения поэзии, прямо скажем, на троечку.

– Поэзия – это фиг с ней, – вмешался Юрка. – Ведьмы сочиняли, а не Пушкин. А как тут разобраться: с каким полётом смешивать? А может, с помётом?.. Ерёма!

– Что знал, то написал, – буркнул Ерёма. – Технологию не знаю. Шишкин делал.

– Ты будто не хочешь, чтобы у твоего Васьки живая искорка была, – с досадой сказал Янка.

Ерёма топнул валенком так, что подскочила машинка.

– Я же не имею пр-рава! От этого вред будет! Всем! Порошок же надо на крови замешивать!

– Подумаешь, вред, – хмыкнул Юрка. – Тут по одной капельке надо. Всё равно что для анализа, из пальца.

– Это не для анализа, – глухо сказал Ерёма. – Для колдовства. Эти капельки человеческую жизнь сокращают. Доказано.

Мы помолчали. Переглянулись. Янка тихо спросил:

– Намного сокращают?

– Не знаю… – отозвался Ерёма. – Наверно, не намного. Капелька – на капельку. Но всё равно…

Мы опять посмотрели друг на друга. Глеб, Янка, Юрка, я… И, видимо, каждый подумал, как я: "Ну что одна капелька?.." Наша жизнь вся была впереди, до глубокой старости.

Янка погладил Ерёмино плечо и сказал:

– Зато будет живой Васька. А от этого у нас будет радость. Она сильнее вреда. Вред капельный, а радость большая.

– И радость продлевает человеческую жизнь, – добавил я.

– Это доказано, – подтвердил Глеб.

А Юрка сказал:

– Так что давай уж, Ерёма, раскалывайся до конца. Ради Васьки.

Ерёма поскрежетал, внутри у него потрещало, будто помехи в телевизоре. Мы ждали.

– Ну ладно, сказал он. – Только я ни при чём… Это должен быть металлический порошок. Мелкие опилки. Если "движение" – надо наскрести их от какого-нибудь колеса…

– Хоть от нашего? – спросил я. – От вагонного?

– Вполне, – согласился Ерёма.

– Значит… если "полёт", надо что? От самолёта опилки? – воскликнул Янка.

– Выходит, так, – согласился Ерёма.

– Где же самолёт-то взять? – озабоченно сказал Глеб.

– Да в парке, – вспомнил Юрка.

В самом деле! В городском парке стоял на площадке четырёхмоторный лайнер прошлого века. В нём был теперь маленький детский кинотеатр. Долго ли забраться под крыло да наточить опилок с дюралевой заклёпки?..

– А вот что такое прочная надежность? – недовольно поинтересовался Юрка. – Ерёма…

– Клянусь всеми транзисторами, не знаю. Шишкин говорил, но я не понял.

Глеб почесал за ухом снятыми очками.

– Вообще-то… если рассуждать логично, колёса и крылья – это символ движения в двух стихиях. На земле и в небе. Значит, нужна и третья стихия – вода.

– Корабль, что ли, скрести? – сказал Юрка.

– Не корабль, а, наверно, якорь. Якорь всегда был символом надёжности. От якоря зависит безопасность судна…

– Это не я, это вы сами догадались, – опасливо сказал Ерёма.

– Сами, сами, – засмеялся Глеб. – А где добыть якорь, братцы?

В самом деле, где? Наш город от моря далеко. По реке, правда, ходят грузовые и пассажирские суда, но как до них доберёшься?

Все заскребли затылки. Потому что… вот ведь как вышло! Сперва никто этой истории про искорку не верил. Просто так болтали. Ерёму поддразнивали. А потом незаметно получилось, что всё это всерьёз. И очень хочется зажечь живую искорку, в которой хранится вечная энергия.

Сказка?

А кто знает, где сказка, где наука? Про снежных людей тоже говорили – сказка. И про говорящих дельфинов, и про живые кристаллы… Может, и ржавые ведьмы есть. А искорка… Вдруг это сгусток неизвестных науке энергетических полей? Мало ли что… А теперь дело может провалиться, потому что никто не знает, где взять якорь.

Но я уже знал, я вспомнил!

– Якорь есть!

– Где? – обрадовался Янка.

– На складе ёлочных игрушек!

Все, даже Ерёма, посмотрели на меня, как на сумасшедшего. Юрка плюнул и сказал:

– Всю жизнь у тебя, Копейкин, заскоки. Люди о деле говорят, а ты со своим юмором… Янка, давай махнём на "Стреле" до вашего Приморска. Туда и обратно – не больше суток. Там на разных памятниках якорей сколько хочешь. Тебя пустят?

Вот как! Опять "Янка, давай"! А я – Копейкин. Хорошо Ерёме – у него глаза всегда сухие, а нервы из никелевых сплавов. А я-то человек! Я выпрыгнул из вагона и пошёл через лебеду.

Они кричали мне вслед: "Гелька, ты чего? Ну, сам же виноват! Гелька, да вернись ты! Гель…"

А я шёл…

Дома ждала меня новая беда. Бабушка деревянным голосом сказала с антресолей:

– Подымись ко мне, Гелий.

Я поднялся с нехорошим предчувствием.

– Гелий, где дедушкина машинка?

У меня сразу – брык – голова ниже плеч. Дурацкий такой характер: если я в чём-то виноват, ни спорить, ни отпираться не могу. Стою носом вниз, краснею и молчу.

– Гелий, ты будешь отвечать?

Отвечать, конечно, придётся. Надо только переждать, когда перестанут противно слабеть ноги и растает в животе холод, который туда наливается от страха.

– Ну? – сказала бабушка.

– Ну? – сказала тётя Вика. Она сидела здесь же, в бабушкиной комнате.

Я переглотнул и прошептал:

– Я её дал на два денёчка…

(Ничего себе, два денёчка! Две недели уже Глеб на ней стучит. А я не решаюсь сказать, что хватит. Работает человек…)

– О-о… – простонала бабушка и села.

– Кому дал? – деловито поинтересовалась тётя Вика.

– Одному… журналисту. Знакомому… Он попросил…

– Что ты сочиняешь! – воскликнула тетя Вика. – Какому журналисту? Кто он такой? У журналиста нет своей машинки? Ему понадобилась эта, старинная, без электронного блока?

– Реликвия… – вставила бабушка.

– Так получилось, – пробормотал я. – Очень было надо.

Тётя Вика с горечью покачала головой.

– И ты не мог попросить разрешения? Почему?

– Вы бы не дали…

– Именно! – сказала бабушка. – И ты пошёл на обман. На чудовищное вероломство. Тайком взял не принадлежащую тебе вещь и с трусливой хитростью оставил футляр! Чтобы скрыть следы! О, если бы ты мог осознать всю глубину…

– Всю глубину он осознает потом, – пообещала тётя Вика. – Сначала машинка. Где она? Надеюсь, она цела?

Я поднял глаза.

– Цела! Конечно! Я сейчас…

Я бросился в дедушкину комнату, схватил футляр, крикнул уже из прихожей:

– Сейчас принесу!

Может, если сразу принести, не будут сильно воспитывать?

Я мчался к станции, а футляр колотил меня по ноге и царапал бронзовым уголком. Я не обращал внимания. Но перед вагоном я отдышался. Заправил майку. Принял спокойный и независимый вид. В "Курятнике" всё было по-прежнему. Ерёма чертил, Янка и Юрка о чём-то разговаривали. Они посмотрели на меня виновато.

Глеб настраивал карманный телевизор. Я небрежно сказал Глебу:

– Дома ворчат: почему долго машинку не несу. Придётся забрать…

– Конечно, бери! Мне Ерёма на свалке нашёл какую-то, скоро наладит.

– Завтра налажу, – отозвался Ерёма.

Глеб озабоченно спросил:

– Гель… А тебе не попало? Может, мне пойти с тобой, объяснить?

– Да вот ещё… Привыкать мне, что ли?

С тяжёлой машинкой я спустился с подножки. Глеб, Юрка и Янка стояли в раздвинутых дверях "Курятника". Между Глебом и Юркой просунул голову Ерёма. Глебу и Ерёме я сказал:

• Предыдущая
• 53/97
• Следующая