Белый шарик Матроса Вильсона - Крапивин Владислав Петрович - Страница 35
- Предыдущая
- 35/50
- Следующая
– Мне туда не доплыть.
Яшка, который мог бы, конечно, переплыть и Черное море, видно, решил не хвастаться перед Вильсоном.
– Ох, я тоже не доплыву.
– Ну что ты придуриваешься!
– Да правда! Я же пока только по-собачьи умею, как и ты…
– Пропадет ведь шарик!
– Подумаешь! Пусть плывет! Зачем он, если я и так всегда здесь! – беззаботно сказал Яшка.
И Стасика опять окатило теплым счастьем…
Случалось, что Яшка исчезал суток на двое-трое. А один раз не появлялся даже неделю. И не только потому, что идея Всеобщего Резонанса требовала труда от всех шаров и от Белого шарика в том числе. Просто Яшка чуткими нервами угадывал, когда Стасик уставал. От игр, от беготни по знойным улицам, от реки и даже от него, от Яшки. Сам Стасик ни за что не признался бы в такой усталости. Но все же было хорошо иногда посидеть одному дома, повозиться с Катюшкой, поваляться на кушетке с книжкой или поиграть в шашки с Зямой, которая очень ревниво относилась к Стаськиной дружбе с Яшкой…
Мама говорила:
– Что это твой друг ненаглядный не появляется? Я даже соскучилась.
– Воспитатели строгие, – вздыхал Стасик. – Особенно две Желтых тетушки. Такие зануды…
– Почему они желтые?
– Ну, прозвище такое. А есть еще Белый шар. Он у них главный… Не пускают Яшку.
Но скоро Яшка возникал опять – веселый, кудлатый. Он удивительно быстро оброс. А вернее, просто забыл, что надо превращаться в подстриженного мальчика. Ведь мраморный-то мальчишка, спрятанный в трюме баржи, был с локонами…
Однажды после трехдневной разлуки Стасик и Яшка так обрадовались друг другу, что загуляли на целый день. Сперва купались – до гусиной кожи и посинения, затем, сотрясаясь крупной дрожью, отогревались на горячем песке, после этого лезли в воду снова. Потом пошли на полянку, где компания под руководством конопатого Витьки Петуха строила «машину», чтобы кататься на ней по горкам Банного лога. «Машина» была обыкновенная двухколесная тележка, на каких обычно возят кадушки от водокачки. Между оглоблями приспособили третье колесо, и Витька назвал эту конструкцию научным словом «трицикл».
«Трицикл», погромыхивая, прыгал по горкам вниз, бабки у калиток несердито ругались, куры мчались в подворотни, а двое-трое пассажиров орали от восторга. Остальные ребята бежали и придерживали «машину» за веревку, чтобы не занесло.
Но в конце концов не удержали. И веселье вмиг кончилось, потому что оказалось: маленький Вовка Пантюхин сидит в лебеде, тихонько плачет и встать не может. На плече кровь, а левой рукой пошевелить нельзя, видать, вывихнута.
Ох и перепугались все! И дома достанется, и Вовку жалко.
Яшка положил ему на плечо ладони:
– Не плачь…
Вовка всхлипнул еще, хныкнул, мигнул… и заулыбался осторожненько. Царапины затянулись на глазах. Яшка легонько потянул его за руку:
– Не бойся… Вот и все. Не болит?
– Не-а… – Вовка заулыбался уже шире – заплаканный, щербатый, доверчивый. И встал…
Больше в тот день не катались. Петух сказал, что нужно усовершенствовать тормозную систему. Погоняли на полянке мячик и разошлись. Есть захотелось. Но Стасик и Яшка обедать не пошли. Понимали в глубине души, что добром это не кончится, но слишком уж беззаботное было у обоих настроение. Стасик на сей раз не стал дуться, когда Яшка, отвернувшись, превратил подобранный в канаве вылущенный подсолнух в половинку мягкого каравая. Сказал только:
– Опять лишнюю энергию тратишь.
– Ага, – вздохнул Яшка. – А есть-то охота.
Веселые и вольные, как два воробья, заскакали они, запрыгали через весь город в клуб сетевязальной фабрики, где шла старая, но замечательная кинокомедия «Цирк». Об этом они прочитали на афишной тумбе на углу Пароходной улицы. Однако афиша наврала: самый ранний сеанс начинался не в четыре часа, а в шесть. Ну и ладно! Погуляли еще по улицам, поторчали у витрины «Электротоваров», поглазели на новинку: игрушечную железную дорогу (паровозик и вагончики бегали, светофор мигал)…
Фильм был длинный, кончился около восьми. Вечер уже. Чтобы скорее добраться до дома, пошли напрямик, через стадион, потом через лог (не Банный, а настоящий овраг). Торопились, беспокоились. Прошедший длинный день гудел в головах – солнцем, усталостью и музыкой из кино. Стасик в маршевом ритме насвистывал колыбельную, под которую в фильме баюкали негритенка. Потом сказал:
– Интересно, где такого взяли, чтоб в кино снимать? Неужели правда из Америки?
– Может, покрасили?
– Не-е, видно же, что настоящий… Ох, Яшка, а что, если бы ты однажды в негритенка превратился?! Вот толпа бы за нами ходила! Конечно, у нас равноправие, но все равно бы глазели…
– А мы и так будто негры. Только местами, – вздохнул Яшка. – Мама твоя опять скажет: «По каким трубам вы лазали! Коленки как у арапов!»
– Она не только это скажет, – затуманился и Стасик. – Мы еще так подолгу ни разу не гуляли. Будет мне…
– Я с тобой пойду. Двоим-то, может, меньше попадет.
Солнце уже катилось за крыши.
– Давай, Яшка, скорее!
Но на пути к дому задержало их еще одно происшествие. На углу Пароходной и тихого Степного переулка Стасик замер, дернул Яшку к себе, оба укрылись за афишной тумбой.
– Смотри… Во гад! Неужели опять к нам намылился?
– Кто?
– Да Коптелыч же! Помнишь, я рассказывал?
Коптелыч – сутулый, словно боящийся чего-то – семенил по мосткам вдоль забора.
– Вынюхивает что-то, паразит, – понимающе отозвался Яшка.
От столба к тополю, от тополя к палисаднику они двинулись за Коптелычем. Тот скоро нырнул в калитку у неприметных ворот. Стасик и Яшка прижались носами к щелям в воротах.
Коптелыч в дом не пошел. Юркнул в легковушку, стоявшую посреди двора. В зеленую трофейную «БМВ». Тут же с крыльца спустился дядька – в штатском пиджаке, но в голубой фуражке с малиновым околышем. Пошел открывать ворота. Яшка и Стасик шарахнулись, залегли в травянистом кювете.
Машина выехала. Дядька – уже без фуражки – вылез, притворил ворота, сел в машину опять, «бээмвэшка» укатила.
– Ну вот, – сказал Стасик, сдувая с губ семена одуванчика. – Правильно мама говорила, что он с этими…
– Да может, это все случайно. Подумаешь, фуражка. Может быть, это какой-нибудь демобилизованный…
– А машина-то! Она ихняя. Весь город ее знает.
– Ну и пусть! Не к вам ведь они поехали!
Но Стаськино настроение угасло – так же, как угасал над Пароходной улицей день. Зачем они следили за этим шпионом и пьяницей? Только время потеряли, и от мамы влетит еще больше…
Мама развешивала во дворе Катькины ползунки и пеленки. Оглянулась на звяканье калитки.
– А! Ну-ну… Явились, голубчики.
В сумерках не очень различимо было ее лицо, но Стасик знал, какое оно. Мама повысила голос:
– Я все соседние улицы обегала, всех ребят попереспрашивала! Где? Куда девались? Может, уже на дне реки искать?
– Ну уж, на дне… – осторожно сказал Стасик.
– Ты мне поговори! Где вас носило?! Смерти моей хотите?!
Надо же такие слова сказать!
– Но мы ведь никуда не пропали! – Стасик для убедительности прижал к груди кулаки. – Мы – вот они! Значит, надо не ругать, а радоваться!
– Да-а?.. – Мама если и обрадовалась, то как-то странно. – А ну-ка иди сюда… радость моя…
И он подошел. И мама, вздохнув, огрела свою ненаглядную радость мокрой пеленкой между лопаток. И Стасик возликовал, потому что вот и все: не будет, значит, долгих выговоров и упреков! И вдруг подскочил Яшка:
– А меня тоже! Потому что мы вместе! У нас равноправие!
– С удовольствием, – сказала мама и вытянула пеленкой Яшку. Опустила руки и засмеялась. – Нет, ну в самом деле… Варвары вы… Теперь вот еще пеленку заново стирать, вы же, как черти, чумазые…
– Как арапы! – радостно откликнулся Яшка.
– Молчи уж, арап… Как ты теперь к себе в Заречный-то пойдешь? В такую даль один, на ночь глядя. Еще и от воспитателей влетит.
Яшка незаметно лягнул Вильсона и сообщил:
- Предыдущая
- 35/50
- Следующая
