Белый шарик Матроса Вильсона - Крапивин Владислав Петрович - Страница 33
- Предыдущая
- 33/50
- Следующая
– Ты чего? – испугался Стасик.
– Да ничего… Кузнечик тут, я поймать хотел… – Он запустил пальцы в карман на трусиках, которого Стасик раньше не замечал. Вынул две новенькие трешки. – Такие годятся?
– Ага… Откуда у тебя?
– Командировочные выдали, – уклончиво пошутил Яшка и начал отклеивать от коленок липкую чешую тополиных почек. Не стал признаваться, что деньги вместе с карманом сию минуту сотворил из листьев подорожника.
…Кино восхитило одинаково и Стасика и Яшку.
– Только, по-моему, зря этот джинн-мальчишка превратился совсем в обыкновенного человека, – сказал Стасик. – Маленько волшебства все-таки не мешает. А?
– Не знаю, – вздохнул Яшка. – Мне сейчас хочется стать совсем-совсем обыкновенным.
Стасик глянул на него украдкой и застыдился своих слов. Он ведь совершенно забыл, кто на самом деле этот веселый, растрепанный и слегка чумазый Яшка.
Легкая тень отчуждения легла между ними. Нет, не отчуждения, а неловкости и какой-то опаски. Стасик сердито задавил в себе это чувство. Сказал деловито:
– Ночевать у нас будешь, да? Мама согласится, не бойся.
Был уже вечер, они шли по Первомайской улице, и низкое солнце мелькало над заборами среди рябин.
– Не… На ночь я уж к себе. А то мало ли что…
Стасик загрустил, но сказал понимающе:
– Попадет?
– Крик подымут. Особенно Желтые тетушки.
– А еще придешь? – Стасик вдруг очень заволновался. – Ты ведь не последний раз, да?
– Приду, приду! – Яшка переливчато засмеялся. – Завтра же! – И не осталось между ними даже намека на тень.
– А отсюда… как уходить будешь? Можно посмотреть?
Яшка слегка насупился. Еще днем приметил он у берега ржавую баржу, наверняка пустую. Туда он и заберется, поглубже в трюм. И тогда уж… Потому что не превращаться же в статую на глазах у Вильсона! Белый шарик знал характер друга и понимал, как это ударит по Стаськиным нервам… И куда Вильсон денется с каменным пацаном в тряпичных трусиках и майке? И сколько набежит любопытных… А в трюме скульптуру никто не обнаружит. Вряд ли есть желающие шастать ночью по глубоким железным закоулкам. И уж тем более никогда не полезет в трюм Вильсон, Яшке-то известно, как не любит Стасик глухие и темные помещения. Конечно, Вильсон не виноват в этом страхе, просто натерпелся, бедняга…
– Ты проводи меня до реки, а там уж я сам, один… Смотреть не надо…
Опять грустно и с пониманием Стасик сказал:
– Тайна, да?
– Не тайна, но… может не получиться, если кто-то смотрит. Импульс не пойдет. И тогда… вдруг какое-нибудь межзвездное нарушение… – покривил душой Яшка.
По Банному логу они опять вышли к пристани, оттуда к станции Река и поднялись до половины откоса. Яшка нашел место, где выступ берега скрывал от глаз баржу.
– Вот здесь и стой… Я пойду, а ты не смотри за мной и медленно считай до ста. Обещаешь?
– Честно-пионерско. – Стасик взялся за кончик галстука (он так и гулял сегодня в «парадной форме»; ох и будет от мамы за перемазанную рубашку!). – Значит, до завтра?
– Честно-пионерско, – серьезно сказал Яшка. Он, если строго рассуждать, не имел права давать такое слово, но Стасик поверил. Яшка подержал Стасика за локти горячими пальцами и прыгнул за выступ, в бурьян…
Через минуту Яшка нырнул в люк на железной палубе. Ушибаясь, плутая в запахах ржавчины, забрался в дальний трюмный отсек. Сел, съежился, уткнулся лбом в колени. И невидимым лучом ушел сквозь пространство.
2
Побежали, по-ребячьи запрыгали счастливые летние дни. Потом Стасику казалось, что лето промелькнуло стремительно. Однако пока оно шло – было бесконечным.
…В один из первых дней Яшка познакомился с Полиной Платоновной. Вот как это случилось. Никого дома не было, кроме ребят, уснувшей Катюшки и Зяминой бабушки, которая за ней присматривала. И Стасик решил показать Яшке фисгармонию.
– Смотри, педали надо давить по очереди, а клавиши нажимать… Вот… – Стасик сел к инструменту и довольно ловко сыграл «Капитан, капитан, улыбнитесь…».
– Пусти-ка… – попросил Яшка.
– Только сильно не жми, а то Катька проснется, громче этой штуки загудит.
– Не проснется, – рассеянно отозвался Яшка. Поставил босые ноги на педали. Положил на клавиши пальцы с грязными костяшками и нестрижеными ногтями. Качнул, надавил. Низкая, но чистая нота вошла в тишину. Яшка пальцами левой руки пробежал по клавишам, вплел в эту ноту робкий мотив. Послушал, наклонив к плечу голову. Не очень уверенно, однако так, словно уже знаком с инструментом, заиграл двумя руками. Что-то неровное, осторожное, печальное… И вдруг старенькая фисгармония вздохнула, как великан. Незнакомой, берущей за душу музыкой раздвинула комнату, впустила в нее ласково-тревожное пространство, пересыпанное огоньками, похожими на окна и фонарики далекого города… Это была странная песня, где сплетались и колыбельная, и мелодия дальних дорог. А потом в ней зазвучали Стаськины сны с гудящим под ветром такелажем и пальмовыми берегами…
Яшка вдруг оборвал игру и оглянулся. И Стасик…
В дверях стояла (как в прошлый раз!) Полина Платоновна. Маленькая, скособоченная, седая. Держалась за косяк, будто у нее кружилась голова. Смотрела на Яшку, а глаза у нее были необычно синие. Впрочем, Стасик лишь мельком отметил это, музыка не сразу отпустила его.
Яшка встал. Не как застигнутый врасплох растрепанный Яшка, а будто воспитанный ребенок в просторной гостиной у рояля. Сдвинул пятки, опустил руки, наклонил голову.
– Где ты научился так играть, мальчик?
Он сказал полушепотом:
– Я не знаю… Извините, я просто так… Играл, вот и все.
– Феноменально… А чья это музыка?
– Я… не помню. Извините, – опять сказал Яшка.
Полина Платоновна подошла, положила сухую ладонь на Яшкину кудлатую голову, слегка запрокинула ее.
– Откуда ты, мальчик?
– Он… из детдома, – бухнул первое, что пришло в голову, Стасик. – Яшка, пошли! Мама на рынок сходить велела!
Они и правда пошли на рынок за зеленым луком, и по дороге Яшка спросил:
– А почему ты сказал, что я из детдома?
– А что надо было сказать? С неба упал?.. Слушай, а ты в самом деле не учился играть?
– А разве музыке учатся? Она у меня сама собой… Не знаю как…
Конечно, вечером Полина Платоновна сказала маме, какой, оказывается, талантливый друг у Стасика. И мама наконец спохватилась:
– Слушай, я давно собираюсь спросить. Этот приятель твой… Яша, кажется? Он откуда? Правда, что из детдома?
– Ага, из Заречного, – вздохнул Стасик. В Заречном поселке в самом деле был детдом. Далеко, на отшибе. В городе на «заречников» косились: недобрая была у детдомовцев слава. Стасик мамины опасения понимал и начал вдохновенно сочинять. Яшка, мол, не такой, как другие: не курит, не ворует и даже никогда не ругается. – Мы на берегу познакомились, когда он один гулял. Он из детдома часто уходит, потому что не нравится ему там…
– А воспитатели не наказывают его за отлучки?
– Не-е… Там только вечером ребят считают, сейчас ведь каникулы. А днем если кого нет, другим в обед лишняя порция достанется…
Кое-что о нравах Заречного дома Стасик слыхал от ребят и потому врал натурально. Мама вздохнула:
– Да, видать, кормят их не очень. Тощенький совсем… А почему он такой косматый? Ведь все детдомовцы стриженые…
– А… он не хотел стричься, упирался, как мог. А сейчас их парикмахер в отпуске…
– И раздетый все время бегает, в трусиках и майке. А сегодня день такой прохладный.
– Потому что… большие пацаны у него одежду стырили… то есть стащили. На папиросы поменяли, – опять выкрутился Стасик. Мама только головой покачала.
На следующий день было воскресенье, все оказались дома. И едва Яшка появился, женщины дружно взялись за него. Нет, ни о чем не расспрашивали, понимали, что нельзя бередить детдомовскому мальчонке душу, но зато весело и решительно вымыли его, остригли ногти, позвали Маню с машинкой и ножницами…
- Предыдущая
- 33/50
- Следующая
