Круги рая - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 13

• Предыдущая
• 13/14
• Следующая

– А вон девчонка идет, у которой парень пропал, – Светловолосая показала в окно. – Помните, я говорила, из Отлетающих? А она теперь день и ночь в «Приюте» торчит.

Я вздрогнул, поднялся с кресла и подошел к окну. По улице медленно шла Равнодушная и смотрела на окна.

– Я позову ее, – торопливо сказал я.

Белый удивленно взглянул на меня, поколебался немного и пожал плечами:

– Зови, если хочешь.

Я распахнул окно и крикнул, перекрывая вопли, пьяные голоса, песни, смех, завывания и плач:

– Девушка! Девушка-а!

– Эй, ты меня?

Под окном, покачиваясь и упираясь в стену руками, стояла женщина в разодранном платье. Она подняла голову, тряхнула волосами, пошатнулась и упала на тротуар. Равнодушная всмотрелась в окно, увидела, что я машу ей рукой, и бегом бросилась к подъезду.

Через несколько мгновений она уже плакала в прихожей, заливая слезами мой комбинезон. В дверном проеме возник Зеленый.

– Проходи, прелестное создание, я почитаю тебе стихи.

Он исчез, сделав прилашающий жест, и я провел девушку в комнату. Зеленый принес еще одно кресло. Равнодушная села и, согнувшись, уткнулась лицом в колени.

– Это жестоко… Жестоко! – приглушенно стонала она. – Нужно было без предупреждения… Жестоко…

Белый подошел к ней и присел на корточки.

– Город помилован. Можешь спать спокойно.

Равнодушная на мгновение затихла, потом заплакала еще сильнее.

– Э… то… жесто… ко!.. Не… навижу!..

– Дай ей воды, – резко сказал Белый Светловолосой и поднялся. – Жестоко! А жить так – не жестоко? А в «Приюте» своем торчать с теми придурками – не жестоко? Да все вы должны спасибо сказать за такую встряску. Когда бы вы получили такие острые ощущения? Отменяем мы это развлечение, понимаешь? Отменяем, – Он взглянул на меня. – Во всяком случае, откладываем.

– На, выпей.

Светловолосая протянула бокал, но Равнодушная оттолкнула ее руку. Она постепенно затихла, но по-прежнему не поднимала голову.

И в комнате наступила тишина. Сидели в креслах я, Равнодушная и два похожих друг на друга парня, застыла у стола Светловолосая, а Белый, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел на улицу. Молчание затягивалось, угнетало, молчание было унылым, как здешнее небо.

– Может быть, мне что-нибудь рассказать? – решил я разбить это тягостное молчание.

Белый внезапно подошел ко мне, положил тяжелые ладони на мои плечи и сказал, глядя мне прямо в глаза:

– Не надо. Не сейчас… Расскажешь завтра утром.

– Завтра утром, – эхом отозвалась Светловолосая.

Синий хмыкнул:

– Завтра утром мы пойдем по улицам и станем стучать во все двери, призывая людей к новой жизни.

– Помолчи, – коротко сказал Белый и добавил, по-прежнему глядя на меня: – Дождемся финала. Ничего ведь уже не изменишь. А завтра будем думать…

И вновь все застыли в прежних позах. Словно актеры бросили веревочки и деревянные куклы больше уже не могут пошевелиться…

Равнодушная распрямилась и осмотрелась, будто только что проснулась. В слабом свете, текущем в комнату из окна, виднелось ее бледное лицо с большими застывшими глазами.

– А если я расскажу? – Голос ее дрожал. – Он ушел и оставил недопитый бокал. Можете посмотреть. И они тоже ушли. Они стали Поклонницами Скорби и замуровали себя в подвале, а он исчез… Где мне его искать?

– Равнодушная снова уронила голову на колени.

– А зачем его искать? – вдруг спросил Зеленый. – Вы вот еще меня послушайте и сразу все поймете.

Белый недовольно поморщился и собрался что-то cказать, но Светловолосая его опередила:

– Давай, коли ты сегодня в ударе.

– Только прозу для разнообразия, – буркнул Синий.

– А я как раз и собирался прозу, – ответил Зеленый. – Плоды размышлений, так сказать. Слушайте.

– Ну-ну, – сказал Белый.

– Было время, когда не существовало таких понятий, как жизнь и смерть. Небесные тела закономерно расцветали и закономерно уходили в небытие, не осознавая себя, как дар, данный Закономерностью, и как дар, отнятый той же неумолимой Закономерностью. – Зеленый говорил медленно, с запинками, словно вспоминая. – Они не осознавали себя, как нечто появившееся, и как нечто, чему суждено уйти с вселенской сцены – и поэтому не могло быть тогда разговора о жизни и смерти. Но вот на одном из небесных тел однажды появилась жизнь – неважно, откуда – уродливая корка, которая, разбухая, стремилась вширь и ввысь, чтобы в конечном итоге уничтожить себя. Бульон жизни клокотал и кипел, пока не исторг Человека – существо жалкое и ничтожное, совсем не стоящее добрых слов и обреченное на муки самопознания. – Зеленый запнулся. Вздохнул. Никто не произнес ни слова. – Что же такое Человек? Это существо, ничтожное в своих низменных стремлениях. Это существо, пытающееся доказать кому-то – кому? – что оно есть вершина творения, хотя не было творения, а тем более – вершины. Это существо жалкое, ибо недолог его век, но за век этот оно тщится достичь высот непомерных. Это существо, создающее себе кумиров и называющее их нелепыми именами, хотя нет никаких кумиров, и вся тщеславная суета Человека означает только его неспособность быть самим собой; ему обязательно нужно кому-то поклоняться. Существо смертное – и это самое главное, ибо именно в смерти предназначение человеческое…

Белый удовлетворенно качнул головой:

– Наконец-то дождались!

– В смерти и в идиотской загробной жизни, – продолжал Зеленый, не обращая внимания на реплику, – которую никто не видел, но в которую верят. Верят, потому что иначе слишком страшно жить. И это жалкое существо, эта пыль на задворках великой Вселенной мнит себя выше всех и величественней всех…

Зеленый засмеялся тихим долгим смехом. Равнодушная с удивлением и страхом смотрела на него.

– И самое смешное! Самое смешное… Ведь это мы, – он сделал ударение на «мы», – ведь это мы думаем, что живем и умираем, и тешим себя надеждами; а на самом деле не живем мы, и не жили никогда, и не суждено нам умереть, потому что все существование наше – не более, чем сон, привидевшийся на мгновение некоему зазвездному гиганту, который вот-вот проснется. – Теперь Зеленый тоже смотрел на Равнодушную, словно говорил только для нее. – А потому мелочны наши переживания, наши страдания, стремления, потери и неудачи, ибо мы – только обрывок сна неведомого существа, которое проснется и даже не вспомнит свой сон, не вспомнит о нас, порожденных его фантазией… Надо просто жить, ни о чем не думая, пока не кончился сон гиганта, и не создавать себе трудностей. Потому что наши трудности – тоже только сон, и страдания наши смешны, потому что нет на самом деле никаких страданий… – Зеленый помолчал и добавил: – Поэтому не надо печалиться, прелестное создание.

– Вы что, все это – серьезно? – тихо опросила Равнодушная.

– Бред! – резко сказал Белый. – Это у него от насморка. Может, ты, брат, кому-то и снишься, а я вот думаю, что это Город нам снится. Но будет возможность проснуться, и вот тогда…

Светловолосая внезапно подалась к окну и сдавленно сказала, прервав Белого:

– Смотрите!..

Я взглянул на улицу поверх ее головы и увидел…

Люди с бледными лицами медленно проходили под нами и шли дальше по улице, выходящей на безжизненную равнину.

Белый высунулся в окно и нервно кусал губы.

– Уходят, – растерянно сказал он и крикнул вниз, в бледные лица: – Эй, куда вы? Вернитесь! Вернитесь, слышите? Все будет в порядке, Печальные Братья пошутили!

Ему никто не ответил. Вереница отрешенных людей медленно текла под окном. Угасали костры на тротуарах, бежали в никуда желтые полосы, и темное безглазое небо висело на крышах опустевших домов. Они молча проходили под окном, вели с собой детей, несли их на руках, а из-за угла появлялись все новые и новые уходящие.

– Куда идете, люди? – прошептал Зеленый.

– Надо вернуть их, – сказала Светловолосая. – Вернуть!

– Никуда они не денутся, – пробурчал Синий. – Сами завтра веpнутся. И все-таки зашевелились…

• Предыдущая
• 13/14
• Следующая