Без маски - Корепанов Алексей Яковлевич - Страница 18
- Предыдущая
- 18/20
- Следующая
Сидеть в душной темноте, пропитанной запахами гнили, было не самым интересным занятием. В голову лезли какие-то несуразные мысли, вновь вспомнился прочитанный утром рассказ и мои полубредовые предположения. «Предлагаю в порядке бреда», – так любил выражаться один сибирский фантаст, с которым мне доводилось встречаться на семинарах. Темнота, тишина и вынужденное бездействие настраивали на своеобразный, не очень приятный лад. Я внезапно поймал себя на том, что невольно вслушиваюсь и вглядываюсь в темноту, совсем как мой капитан Белов на кладбище. На душе было тревожно. Видно, не зря утверждают полярники: тьма долгой ночи угнетающе действует на психику и порождает чувство безотчетного стража. А возьмем французского спелеолога Сифра, два месяца в одиночестве просидевшего в пещере: в конце эксперимента он стал ощущать, что не один в пещере, что кто-то невидимый ходит буквально за ним по пятам.
Потом мне почему-то подумалось о том, что вот живем мы на Земле, со всеми своими каждодневными малыми и большими проблемами, со своими радостями и горестями, а вдруг и не живем мы вовсе, а просто снимся какому-то иному и жизнь наша, и весь наш мир существуют только до того мгновения, когда проснется это иное – и мы исчезнем без следа. Мысль была не новая, но я продолжил ее: что если и наши сны – это тоже чья-то Вселенная, чья-то жизнь, и мы, просыпаясь по утрам от будильников, каждый раз, не зная этого, действительно уничтожаем приснившиеся нам миры? Я принялся обдумывать это предположение, рассматривать со всех сторон, попытался прикинуть один, другой сюжетный, так сказать, эмбрион – и услышал звук шагов. Кто-то спускался в подвал.
Я моментально вернулся в наше пространство-время и замер в своем укрытии. Заворчала, открываясь, дверь, захрустело под чьими-то подошвами битое стекло. Вошедший чиркнул спичкой и направился в глубь подвала. Я, приподнявшись, выглянул из-за досок и убедился в правильности своего предположения: сквозь нагромождения рухляди, подняв спичку над головой, пробирался высокий подросток со свертком, удаляясь от меня. Я дал ему возможность перейти в следующую секцию и осторожно последовал за ним.
Подросток продвигался вперед медленно, то и дело зажигая спички. Я шел еще медленнее, тщательно ощупывая путь носком ботинка, чтобы, не дай Бог, не зацепиться за что-нибудь в темноте.
Так мы миновали две секции подвала. У прохода в третью я остановился, потому что хлопец свернул в сторону, пролез под трубами и задержался у стены. Спичка погасла, в темноте послышались какие-то звуки: шорох, постукивание, негромкий скрежет. Я стоял у бетонной перегородки и, задерживая дыхание, вслушивался в эти звуки. Я хотел услышать Костин голос. И действительно до меня донеслось что-то похожее на приглушенные голоса! Несколько неразборчивых слов. И почти тут же вновь негромко скрежетнуло и зашуршало. Зажглась спичка и я отпрянул за перегородку. Не знаю, как чувствовал себя мифический великан, когда Геракл временно подменил его, приняв на свои плечи всю тяжесть мира, но я чувствовал огромное облегчение. Все остальное – потом, потом, главное – Костя здесь, Костя жив… И еще оказалось, что я буквально взмок, я чувствовал, как пот стекает от висков по щекам, совсем так, как это описывают в книгах.
Очередная спичка погасла, подросток, шурша курткой, пробрался в секцию, где я поджидал его. Он прошел рядом со мной, я включил фонарик и моментально вывернул ему руку, заставив согнуться чуть ли не до бетонного пола. Он вскрикнул от неожиданности и попытался вырваться, но я держал крепко.
– Спокойно, молодой человек, – сказал я в лучших традициях милицейских романов и добавил, чтобы он сразу уяснил, кто напал на него в темном подвале: – Черные метки можете посылать, сколько хотите, а вот окна бить нехорошо. Материальный ущерб. Так что завтра придете и будете вставлять стекло. Всей бригадой. Понял?
Хлопец сопел, но молчал. Я посветил ему в лицо фонариком – нет, это был не тот черноглазый в красной куртке, этот был рыжеватый – видно, ходили по очереди. Повторил, повысив голос:
– Понял или нет?
– Понял, – угрюмо ответил он, хмурясь от света.
– Ну, а теперь веди к Косте. Расскажете, в чем дело.
Он посмотрел на меня, теперь уже не щурясь, и от этого взгляда мне стало не по себе. В его глазах не было страха или раскаяния. Что-то другое было в его глазах.
– Не ходите туда, – очень серьезно сказал подросток. – И руку отпустите, убегать не собираюсь.
– Хорошо.
Я разжал пальцы. Подросток выпрямился, одернул куртку и повторил:
– Не ходите, пожалеете. Лучше уходите отсюда и делайте свои дела.
– А если не уйду? Тогда что, санкции примените? – насмешливо спросил я, продолжая освещать его фонариком. – Устроите мне автомобильную катастрофу или крушение поезда? Или новый «Нахимов» для меня зафрахтуете?
Подросток опять посмотрел на меня долгим угрюмым взглядом и по-стариковски тяжело вздохнул.
– Зря вы это, товарищ журналист. Все равно ведь никто не вернется.
– Даже так? – Удивление мое смешалось с любопытством и тревогой. – Почему это никто не вернется? Он там что, не один?
– Не ходите, – упрямо проронил хлопец, оставляя мои вопросы без внимания. – Ведь жалеть будете…
Я оборвал его:
– Ну хватит! Разберемся, буду я жалеть или нет. И угрозы свои оставь при себе, паренек.
– А я и не угро…
– Оставь при себе, говорю! – отрубил я. – Убежище покажешь сам или мне придется искать?
– Я вам не Иван Сусанин.
– Ладно, Сусанин, дело твое. – (Был бы я на его месте и было бы мне пятнадцать – я бы тоже отказался.) – Сам найду.
Я направил луч фонарика в проем и протиснулся в третью секцию. Пробрался под трубами и остановился у стены. За спиной было тихо, хлопец, не пожелавший быть Сусаниным, вероятно, так и остался стоять по ту сторону прохода. В луче клубилась пыль, пол был завален каким-то ссохшимся тряпьем.
– Не надо, вернитесь, – донеслось из темноты.
– Ты лучше думай, где оконное стекло достать, – ответил я, разгребая тряпье носком ботинка. – Дефицит, однако.
Под тряпьем обнаружилась выцветшая потертая клеенка, разложенная на бетонном полу. Я приподнял ее и нашел, наконец, то, что искал: замазанный раствором и почти неотличимый от пола обитый жестью щит, который, несомненно, закрывал вход в подземное убежище.
Я посветил назад – подросток застыл в проеме, закусив губу, неподвижное лицо его походило на маску отчаяния – и, присев, негромко постучал пальцем по щиту, как недавно это делал он: «тук-тук, тук… тук-тук… тук…» Прислушался, постучал еще раз. Под щитом послышался шорох, словно снизу отодвигали засов. Край щита с легким скрежетом приподнялся, подталкиваемый из подземелья, и я резко рванул его на себя. В лицо ударил затхлый запах.
– Не надо, слышите? – закричал подросток за моей спиной и крик его почти мгновенно утонул в душной темноте.
Я встал на колени, просунул в отверстие голову и руку с фонариком, повел им из стороны в сторону – и увидел бледное лицо с немигающими глазами. Второе… Третье… Бледные лица…
«Сын золотого дождя». Эпиграф: «Увы, под маской доброй тая повадку волчью, Мир угощает медом, который смешан с желчью. Снаружи мир прекрасен: он зелен, розов, бел, Но смерть и мрак увидел, кто в глубь его глядел… Вальтер фон дер Фогельвейде, ХII – ХIII вв.»
– Господи… Милый, если бы ты знал, как мне с тобой хорошо. Как хорошо… Ой, смотри, пошел дождь! Красиво, правда? Солнце – и дождь. Сейчас открою окно. Как чудесно – майский солнечный дождь. Поцелуй меня еще, пожалуйста… Ми-илый… Ми…
…Майский солнечный дождь, совсем теплый. Как теплый душ. Подставь ладонь. Чувствуешь? И я. Золотой дождь, правда? Я твоя Даная, да? Ждала, ждала, так и сижу в четырех стенах. Ну, работу не считаю.
…Нет, милый, дары приносили данайцы. Это совсем другая история, это Гомер, Троянская война, Одиссей. А Даная… Да, милый, картина. Рембрандт.
…Ну и пусть звонят, никому не открою. Это Нинка. Заходит по выходным, тащит прогуляться. Знаешь, как одиноко вечерами? Хожу из комнаты в кухню, что-то делаю и сама не замечаю, что делаю… Нет-нет, не буду… Я не жалуюсь. Спасибо, что ты есть, милый. Все-все понимаю… Сейчас встанем и будем пить кофе и смотреть на дождь, да? Только поцелуй меня еще раз, ми-и…
- Предыдущая
- 18/20
- Следующая
