Умирать подано - Кивинов Андрей Владимирович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/58
• Следующая

Все знают, сначала человек работает на имя, а потом имя – на человека. Вдовину перед пенсией ой как авторитет поднять хочется, он ведь в шефы какой-нибудь «безопасности» метит, с окладом согласно нажитым заслугам. Да и перед ментовским начальством не помешает приподняться – район хоть и в дерьме, а такое убийство раскрыли. Молодцом! Надо бы с ними помягче, пощирше…

Насчет очередного звонка Плахов не ошибся.

– Плахов?

– Плахов.

– Узнаешь?

– Нет.

– Врешь, Плахов, узнаешь. Помнишь, сколько тебе осталось?

– А, это ты, календарь говорящий. Помню помню. Четыре года, три месяца, два дня.

– И семь часов. Жди, Плахов.

Пи-пи-пи…

Как быстро бежит время. Особенно когда ни черта не успеваешь. Еще Прелый со своим рыночными проделками… Прелого надо «сливать» в соседний район, одному все равно не потянуть, в конце концов, из пяти убийств только четвертое – на родной земле, так почему один Плахов должен суетиться? Дурнее других, что ли?

Телефон снова затрещал, но Игорь не стал снимать трубку – задолбали. Закрыл кабинет, заглянул в паспортный стол, где на скамеечке сидела, а вернее, уже лежала Вероника. «О-о-о, кажется, с нами хворь приключилась, как бы не пришлось отменять спектакль».

– Э-э-эй, – Плахов дотронулся до плеча девушки, – скажите, здесь собираются молодые люди, чтобы весело провести время? И все они нюхают кокаин. Давайте спросим, почему?

Вероника тихо застонала, еще плотнее прижав колени к груди. Судя по мокрому лицу, она не спала, ее лихорадило, хотя в паспортном столе было прохладно.

«Только бы не чума… – почему-то подумал Плахов. – Да, с такими свидетелями работать и работать. Нечего девку мучить…»

Он зашел в дежурку, вызвал «скорую», а после навестил «красный уголок» и кивком попросил Илью выйти.

Виригин гордо, по-павлиньи расхаживал по паркету и читал вслух признание Вентилятора. Последний, приложив к раненой ноге намоченный платок, тихо страдал.

– Ага. – Илья деловито спрятал в папку мелко исписанный лист и вышел в коридор. – Ну что, следак будет?

– Будет. Минут через сорок. Прикинь, мне уже журналюги названивают да начальство напрягает – дайте информацию по Салтыкову, знаем, что человека тормознули… Быстро ребята пронюхали. Главное – откуда? Я ни сном ни духом. Может, ты кому ляпнул?

– Да нет вроде… Я и не общался еще ни с кем. О, погоди-ка, – лицо Ильи внезапно просветлело, – твои ж бойцы молодые в дежурке хорохорились. Они, наверное, и растрепали. Ты их предупредил?

– Нет, а зачем? Они ничего не знали.

– Как не знали, если на обратном пути в машине ты сам только и делал, что Салтыкова поминал.

– Что, действительно?

– Нет, приблизительно… Ну блин, сейчас налетят голуби. Может, свалить куда вместе с Вентилятором и следаком, а? Не дадут ведь организаторы спокойно дело доделать. Ты тоже хорош – языком не махай, языком не махай, а сам?

– Да я как-то… – Игорь развел руками. «Оле-оле-оле-оле». Допелся. Будет тебе теперь и супчик, и потрошки. Сколько лет в ментуре, а дурь так и не выветрилась. Сколько раз обжигался… Нет, это, наверное, неизлечимо.

– Я пока никому ничего не говорил, – пытался оправдаться опер. – Имей в виду, тебе Вдовин звонить будет.

– Это хоть десять раз. Как позвонит, так и трубку положит. Заказчик бы не пронюхал, вот чего боюсь. Если уже не пронюхал.

– А Вентилятор что? По-прежнему погибшая любовь?

– Разумеется, – Виригин хлопнул кулаком по ладони. – Выдумал байку и вцепился в нее, как клещ. Еще бы, не дурак, понимает, что доказухи хватает – и ствол, и Верка, не отвертишься. Но заказчика хрен сдает, жить все ж хочется. А так – получит по суду восьмерик, братва на зоне подкормит, под какую-нибудь амнистию поможет попасть. Если же сдаст – считай, в расход.

– Кстати, о Верке. Она уже никакая, я «скорую» вызвал. Из нее сегодня свидетель, как из меня – водитель высокой культуры вождения. Пусть лучше подлечат, а то загнется неровен час, вообще с одним стволом останемся.

– Ладно, в случае чего в изоляторе очную ставку проведем. Давай дожидайся следака, объясняй ему все, пои, корми, хоть бабу подкладывай, но чтоб Вентилятора на трое суток закрыл. Я чуть погодя тоже ему нагружу, что есть команда всех подозрительных в тюрьму и надолго. Пусть не дрейфит, прикроем.

Предложение поить, кормить и бабу подкладывать не являлось пустой болтовней. Следователи попадались разные, порой упрямые и капризные. Особенно осторожно рекомендовалось обращаться с незнакомыми, новичками. Работали, конечно, и нормальные следаки, те, что «за совесть», но таких оставалось все меньше и меньше, наверное, в силу тех же причин, по которым все меньше и меньше оставалось порядочных людей во всей системе. И в милиции, и в прокуратуре, и в судах.

Следователь, являясь независимым процессуальным лицом, вообще находится на особом положении. Опер, каким бы гением ни был, избрать меру пресечения для подозреваемого не может, это входит в компетенцию следователя. Захочет следак – арестует, захочет – на подписку отпустит, захочет – вообще скажет, что улик мало, гуляй, друг. Он же независим. По закону. А что вне закона, так это никого не волнует. Что хотите, то и думайте. «Вы считаете, что я „на лапу“ взял, а я считаю, что человек может находиться на подписке, а не в тюрьме. Я ему верю! Он хороший! Пусть идет с Богом. Сейчас мое ПРАВО! Законное».

…Законное не законное, а брали не только деньгами. Мясом, коньяком, а один – даже йогуртами.

Да ладно б только взятки. Плахов знавал следователя, который решал судьбу подозреваемого, исходя из собственного настроения. Если у следака было прекрасное, бодрое настроение, он злоумышленника жалел и отпускал, если, наоборот, скверное, последнему ничего хорошего не светило. Настроение же служителю закона повышала обычная чашка кофе – стоило ему отпить бодрящего напитка, как у добряка появлялось желание прощать всех налево-направо без Разбора.

Плахов знал эту черту характера и, когда следователя вызывали в отдел, прятал все, что хоть Приблизительно напоминало кофе. Тот, походив, Постреляв по кабинетам кофейку и ничего не получив, становился мрачным, как грозовая туча. сверкал глазами и отправлял попавшегося гражданина на нары, что и было нужно Плахову. В случае же, когда опер считал, что человека не стоит арестовывать и ломать ему жизнь, в кабинете следователя ждала дымящаяся чашка, сахарок и булочка.

Да, если б публика хоть примерно знала, на каких тонких ниточках порой висят человеческие судьбы!.. Хорошо, что не знает.

Станция скорой помоши находилась в сотне метров от отдела милиции, поэтому машина по вызову Плахова примчалась довольно быстро;

Минут через двадцать. Врач, осмотрев Веронику, коротко скомандовал санитарам: «Носилки!» Плахов, услышав это приказание через приоткрытую дверь паспортного стола, попытался вмешаться:

– Э, секундочку… Какие носилки, она нам здесь нужна. Может, укольчик какой?.. Таблеточку?

– Бога ради, молодой человек. Пускай остается. Только будьте любезны расписку мне, что вы отвечаете за ее жизнь – У нее острый аппендицит при полном истощении организма на фоне наркотической абстиненции.

– Аппендицит? Только этого не хватало. И когда она оклемается?

– Недели через две после операции, как минимум. Это в лучшем случае.

– Куда ее?

– В первую городскую.

Появились санитары, переложили Веронику со скамейки на носилки.

Плахов вышел в коридор и немного постоял, глядя вслед процессии. «Было два-ноль, теперь два-один, но пока еще в нашу».

• Предыдущая
• 32/58
• Следующая