Таня Гроттер и колодец Посейдона - Емец Дмитрий Александрович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая

– Так и быть, я остаюсь в этом клоповнике! Но это что, весь сервис? Быстренько сбегай и принеси мне три бутылки минеральной воды запивать витамины! Учти, вода должна быть с газом, но без пузырьков! А теперь марш, глюпый мальчик, марш! – приказала она и, прежде чем Ванька успел опомниться, небрежно уронила ему на ладонь зеленоватый кружочек жабьей бородавки.

Вспыльчивый Ванька побагровел. Он пробормотал заклинание, а в следующий миг тетю Настурцию уже сбило с ног бурлящим потоком, который понес ее к окну.

– Ненавижу сырость! И зачем я покинул алмазные копи? – застонал гном. Он сиганул с плеча тети Настурции и ловко повис на люстре.

– Ну как газированная вода? Надеюсь, пузырьков не было? – спросил Ванька.

Он изумленно уставился на свою руку. Признаться, он сам не ожидал такого эффекта. Да, он хотел душ, но чтобы такой! Так вот в чем дело – на его руке, кроме его собственного, был перстень Поклепа. Неудивительно, что самое простое заклинание так сработало – от двух-то перстней.

Вода схлынула. Тетя Настурция, похожая на плохо выжатую в стиральной машине моську, гневно визжала, топая ногами.

– Я извиняюсь. Лично я тут ни при чем… Она спрашивает, как тебя зовут! Имя, фамилия. Она будет жаловаться в Магщество и на Лысую Гору, – наплевательским голосом осведомился с люстры гном.

– Пусть жалуется. Ванька Валялкин. Пятый курс.

Гном перевел. Тетя Настурция фыркнула и вдруг осадила назад, как лошадь, которой окоротили поводья.

– Вайлялька? Тот Вайлялька, что хотел убить Гурия и бежал из Дубодама! Монстр! Подросток-чудовище! Я обещаю, ты снова отправишься в Дубодам! – взвизгнула она.

– Что она говорит? – спросил Ванька.

– Она просит, чтобы ты снял меня с люстры! И вообще приглашает тебя… э-э… в гости! – заявил хитрый гном.

Когда за Ванькой закрылась дверь, тетя Настурция плюхнулась в высокое кресло академика и, отобрав у гнома трубку, сунула ее в угол рта. Гном, чихая в рукав, с изумлением наблюдал за ней.

– О, зоус рашенс! – сказала тетя Настурция и, достав из рукава маленький, очень изящный зудильник, попыталась связаться с Магфордом.

Зудильник не работал. Тетя Настурция собрала в складки кожу на лбу, выпустила клуб дыма, принявший очертания черепа, и пасмурно задумалась. Гном так распереживался, что, чихая в очередной раз, откусил себе пуговицу на рукаве.

Таня с Ягуном заканчивали расселять команду Магфорда в правом крыле Жилого Этажа. Принц Омлет, Шейх Спиря и О-Фея-Ли-Я принялись было морщить носы и жаловаться на маленькие комнаты, но Гробыня решительно составила в угол их метлы и, окружив гостей магфиозными купидончиками, увела всех в Зал Двух Стихий.

– Чего тут сидеть пауков разглядывать? Прошвырнемся, перекусим! По лагману, по плову, по шурпе, по шашлычку из мидий, по шаурме! Один золотой человек, мародер по призванию и поэт в душе, недавно помог мне обнаружить несколько отличных трофейных скатертей-самобранок с восточной кухней! – заявила она.

Гломов польщенно хмыкнул. Мародер по призванию и поэт в душе был, конечно, он, Гуня, собственной персоной. Скатерти он нашел в личном ларе Соловья О.Разбойника в состоянии крайней ветхости. Должно быть, они лежали там давно, со времен, когда Соловей разбойничал.

– Шашлык – это хорошо. Только, умоляю тебя, Гробби, сегодня без hleb-and-sol! – попросил Гурий Пуппер. Страшный русский hleb-and-sol остался кошмарнейшим воспоминанием его детства.

Гробыня передернула плечами.

– Да уж не трясись! Стану я, молодая и красивая, на тебя хлеб-соль переводить! Проголодаешься – в столовку сбегаешь!

Гурий выглядел несчастным. Бедному Пупперу пришлось целый час скандалить с тетей Настурцией, которая требовала, чтобы Гурий спал вместе с ней в кабинете Сарданапала. Под конец тетя Настурция уступила, но потребовала, чтобы с Гурием лег верный Прун. Гореанна же должна была всю ночь прохаживаться по коридору со сглаздаматом.

Джейн Петушкофф висла у Пуппера на руке и не отпускала ни на шаг. Она, видимо, твердо решила, что не даст Гурию возможности поговорить с Таней наедине.

Ужин прошел весело. Хотя бы потому, что на нем не было взрослых. Тетя Настурция обсыхала после минерального фонтана. Кощеев, Тиштря и Графин Калиостров, шастая по школе, плели интриги. Склепова отправила целый эскадрон купидончиков мешаться и путаться у них под ногами, однако большой надежды на купидонов не было. Сложно поверить, что три таких старых хмыря – по жизни, а не по происхождению – могли влюбиться во что-то, кроме мешка денег, даже если нашпиговать их стрелами, как кактус иголками.

Грызиана Припятская тоже не явилась на ужин, который старшекурсники давали невидимкам. Она брала интервью у Усыни, Горыни и Дубыни, надеясь у них выведать, что произошло с преподавателями Тибидохса. Однако богатыри лишь громко ржали, ковыряли в зубах говяжьми костями и на все вопросы отвечали, что «нiкого нема».

Почему Усыня, Горыня и Дубыня не сгинули вместе с циклопами и преподавателями, вообще было загадкой.

– Неудивительно, что колодец их не втянул. Они такие ослы, что прямо чистые дети! – заявил как-то Ягун.

– Не любишь ты детей, – хмыкнул Ванька.

– Кто? Я не люблю детей? Это ты мне говоришь, маечник? – возмутился Ягун. – Я их просто обожаю, но только в трех видах: жареном, вареном и спящем. Во всех прочих видах детей надо держать в клетке, через которую пропущен ток. Дети – это мухоморы жизни.

– Ягун, ты тоже был шустрым ребенком, но в клетке не сидел, – заявил Ванька.

– Меня надо было еще поймать. Я был шустрый, как бешеный таракан, и такой же деловой, – ностальгически сказал Ягун.

Однако у версии, что Горыня, Дубыня и Усыня не исчезли из-за своей глупости, были и противники. Например, Таня. Она утверждала, что, если разобраться, циклопы тоже были не гении, что не помешало им сгинуть. Она предполагала, что тут есть иная, важная причина, в которой нужно еще разобраться.

Кэрилин Курло за ужином то хохотала, то плакала. Она оказалась особой крайне эмоциональной. Шейх Спиря порывался рассказывать анекдоты, перескакивая с арабского на русский. Анекдотов Спири так никто и не понял, зато смеялся он крайне заразительно. Так заразительно, что Верка Попугаева даже простудилась.

Пуппер с дальнего конца стола грустно смотрел на Таню и, невпопад отвечая на вопросы Джейн, обсасывал куриное крылышко. Рита Шито-Крыто три раза исчезала неизвестно куда и три раза появлялась неизвестно откуда. Жора пытался заговорить с Леной Свеколт, однако та не обращала на него внимания, зато с большой тревогой смотрела на Шурасика, одичалого и грустного, который боялся оставаться один в магпункте и вообще боялся всего и всех. Он не помнил даже своего имени.

– Хех! Женщины любят страдальцев, если, разумеется, у тех хватает ума страдать романтично и без нытья! – сказал Кате Лотковой Баб-Ягун.

– Ага… Передай мне, будь любезен, пирожное! – попросила Катя.

Ягун передал ей пирожное и с тем же замечанием обратился к Тане. Ему не нравилось, когда его хорошие реплики протухали без отклика. Таня же, как собеседница, была для Ягуна предпочтительнее Лотковой, да и понимала его лучше. Вот только любил он все равно Катьку. Ну не странно ли, что любовь и дружба находят разных адресатов?

– Ты Жикина давно видела? Странный он какой-то стал, – продолжал Ягун.

Таня кивнула, соглашаясь. Ее саму удивляло, как резко изменился Жикин. Лицо обрюзгло и похудело. Возле рта обозначились обвисшие мешочки. Когда он морщился или кривил рот – выходило как-то особенно неприятно.

– Прямо совсем другой человек, – сказала Таня.

– То-то и оно, мамочка моя бабуся! Это только кажется, что люди меняются медленно. Иной человек двадцать лет с одним лицом ходит – и время его не берет, а потом какой-то месяц-два – и совсем другой. Не узнаешь.

– И что, как ты думаешь, людей портит?

– Все портит. Скорбь, горе, особенно большое – это само собой. Часто успех портит. Зажирается человек, мельчает. Душа жирком подергивается. В глазах и в тех жир булькает.

• Предыдущая
• 42/64
• Следующая