Колодезь Иакова - Бенуа Поль - Страница 9

• Предыдущая
• 9/35
• Следующая

Последняя неделя прошла без всяких происшествий.

В субботу Дивизио, отозвав Агарь в сторону, сообщил ей, что пишет письмо Сампиетри.

– Передайте ему привет, – попросила она.

– Да только из-за вас я и пишу ему. Нужно, чтобы кто-нибудь заменил вас, если, конечно, вы не хотите больше оставаться. Вас здесь так полюбили! Я так доволен вами!

– Благодарю вас, Дивизио, но я должна уехать.

– Если это из-за того, – сказал он, почесывая голову, – что вы в Египте нашли более доходное место, то мы могли бы как-нибудь сговориться. Я с удовольствием прибавил бы вам еще пол-лиры в день.

– Вы очень любезны, – возразила она. – Но что решено, то решено. Я уезжаю.

Второго апреля, в вечер последнего выступления Агари, завсегдатаи кафе Дивизио опорожнили в ее честь сорок бутылок шампанского – количество в Каиффе еще невиданное.

– Все ее поклонники сегодня здесь, – взволнованно сказал маленький Стефаниди.

– Нет, не все, – поправил его всегда ироничный Трумбетта. – Не хватает одного: маленькой гадкой обезьянки в черных очках.

– Господин Кохбас, – вставил директор эмиграционного общества, – будет здесь шестого, чтобы принять прибывающих следующим пароходом колонистов.

– Плачь, прекрасная Жессика, – сказал Петр Стефаниди. – Ты больше не увидишь своего возлюбленного. Кстати, ты едешь пароходом или поездом? Мы все собираемся провожать тебя.

– Ради Бога, увольте, – ужаснулась она. – Меня всегда пугали шумные проводы.

Шестого апреля, ровно через четыре дня после отъезда Агари, посетители кафе Дивизио около одиннадцати часов заметили вошедшего Кохбаса.

Он заказал пива, посидел около часа и затем ушел, сгорбившись еще более, чем обычно.

Громкий смех провожал его.

– Бедняга, – заметил Трумбетта. – Он думал, что танцовщица все еще здесь. Она даже открыткой не предупредила его о своем отъезде. Все же она была славной, эта малютка Жессика.

В полдень следующего дня Кохбас только приступил к перекличке прибывших, как вдруг пальцы его задрожали и он чуть не выронил бумагу…

Он увидел Агарь, как и в первый раз, она стояла у самой двери павильона. На ней было дорожное пальто и в руках маленький чемодан.

– Вы? Вы здесь, – пробормотал Кохбас. – А я думал, что вы уехали.

Она отрицательно покачала головой:

– Я остаюсь, Кохбас!

И так как он, застыв точно в столбняке, все еще безмолвно глядел на нее, она прибавила:

– У вас, наверно, найдется место для меня в «Колодезе Иакова» или же в какой-нибудь другой колонии?

Около часа автобус, развозивший по колониям эмигрантов, тронулся в путь. Но не успели проехать и ста метров, как машина испортилась и пришлось остановиться. Поломка оказалась очень сложной. Шофер должен был прибегнуть к помощи механика. Только после двух поехали дальше.

Прибывших было восемь. Все они, большей частью бессарабские евреи, сидели с таким испуганным видом, точно только что спаслись от погрома.

Ошеломленный внезапным появлением Агари, Исаак Кохбас опомнился только после поломки машины и предложил молодой женщине место в своем, немедленно вызванном автомобиле.

В нескольких словах она отказала.

Впредь она намерена делить общую участь, и ничто не будет для нее более неприятно, более противно ее решению, чем желание сделать для нее исключение и выделить из всех.

Это было сказано таким сухим тоном, что тотчас же потухла затеплившаяся было в наивном сердце Кохбаса надежда, что эта женщина испытывает к нему хоть маленькую симпатию.

Естественно, что уважение его к ней только выросло и что он не долго думал о том, к какой колонии ее приписать. Если бы хоть одно место было свободно в «Колодезе Иакова» – но Господь знал, что, к несчастью, это не так, – место это получила бы Агарь.

Вернувшись в автобус, Кохбас поместился у самого входа, а Агарь, уйдя в противоположный конец, села рядом с рыжей девочкой, жалкая одежда которой лишь подчеркивала ее красоту. Ей было лет шестнадцать. Нужда, очевидно, замедлила ее развитие. Агарь заговорила с ней по-румынски. Родители девочки погибли в стычке между румынским войском и Красной Армией. Ее, оставшуюся сиротой, внесли в списки эмигрирующих в Палестину евреев. Она знала только одно: с тех пор она ни разу не голодала. Обещали ей, между прочим, что, когда они прибудут на место, ей дадут новое платье.

– Правда это, барыня? – спросила она у Агари.

– Не называй меня барыней. Называй меня Агарью. Это мое имя. А тебя как зовут?

– Гитель Вормс. А дадут мне новое платье?

«Все те же заботы у маленьких шестнадцатилетних нищенок», – подумала Агарь, а вслух сказала: – Да, тебе дадут новое платье.

Внезапно она заметила устремленные на нее очки Кохбаса.

Она почувствовала исходившую от него мольбу и, сжалившись, прибавила:

– И ты будешь счастлива, вот увидишь.

Девочка облегченно вздохнула и принялась смотреть на пробегавшие мимо поля.

Автобус проезжал то место, где десять дней назад останавливались Агарь с Кохбасом. Она узнала откос, на краю которого они сидели. Но она приняла еще более равнодушный вид. Не стоило слишком уж потакать желаниям ее спутника и так скоро доставить ему новое удовольствие.

Переезд через долину Жизреель занял добрый час, в течение которого им повстречалось множество грузовиков с едущими в поле или возвращавшимися домой работниками.

Последние с ласковым любопытством глядели на прибывших. Чувствовалось, что здесь еще на всех хватит работы, что на приезжающих смотрят как на помощников, а не как на конкурентов.

В Афуле, деревне, расположенной посередине долины, в том самом месте, где Дамасская железная дорога скрещивается с Иерусалимской, Кохбас остановил автобус. Он должен был со всеми поделиться охватившей его необузданной радостью. Эмигрантам он предложил угощение в маленьком шалашике с развевающимся на верхушке причудливым флажком – знаменем Нового Сиона.

В течение одной секунды эти жаждущие, эти алчущие истребили все предложенное им их благодетелем. Теперь, когда замолк мотор, величественная тишина опустилась на огромную долину, тишина, нарушаемая лишь глухой, монотонной жалобой волнующего зеленеющие нивы ветра.

Какой-то религиозный экстаз охватил Агарь. Это зрелище вселило в нее все более крепнувшую уверенность, что слово «счастье» и для еврея могло оказаться не пустым звуком. Как радостно было ощущать на еще полной шипов земле прикосновение ветра, ласкавшего когда-то волосы Рахили, Лии и Юдифи!

Агарь слишком верила в судьбу, чтобы хоть на миг пожалеть о прошлом.

Она лишь подумала, что совсем иной была бы ее жизнь, если бы шесть лет назад Всевечный, пути которого неисповедимы, вместо госпожи Лазареско послал ей Исаака Кохбаса. Необыкновенная, происшедшая в ее существовании перемена не удивляла ее. Ей только казалось странным, что так поздно призвали ее на дорогу, долженствовавшую завершить ее жизнь.

Кохбас дал сигнал к отбытию. Все снова разместились в автобусе. В это время маленький бедуинский караван пересекал дорогу. Сильные, могучие мужчины с коротко остриженными черными бородами и сверкающими глазами, одетые в величественные лохмотья, с открытой ненавистью смотрели на сборище жалких иудеев, которые, толкаясь и падая, влезали в автобус.

Кривя татуированные рты, издевались женщины. Одна даже с яростью плюнула.

Такого оскорбления, может быть, не снесли бы молча давно жившие в Палестине сионисты. Но Кохбас ничего не заметил, а в остальных еще не заговорило чувство собственного достоинства, чтобы поднять протест. В одной только Агари вспыхнуло болезненное возмущение. Значит, и здесь…

Она не могла забыть, что даже во время самых безумных оргий, среди поклонников, думавших только об удовольствии, стоило ей, подталкиваемой бравадой, только упомянуть о своем происхождении, как пеплом покрывалось веселье.

Были присутствующие христианами или мусульманами, русскими, англичанами, турками, французами или итальянцами – почти всегда воцарялось молчание, тем более тягостное, тем более оскорбительное, что исходило оно от людей, за минуту до этого радостных и беззаботных.

• Предыдущая
• 9/35
• Следующая