Кенигсмарк - Бенуа Пьер - Страница 18

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая

Почти спрятав лицо в букет ирисов, вдыхая их аромат, она вяло благодарит поздравляющих её офицеров.

— Нет, что вы! Вы преувеличиваете. Вся заслуга принадлежит Тарасу Бульбе. Я восхищаюсь вами, я удивляюсь, как это вам удалось поспевать за ним на ваших лошадях. В сравнении с ним здешние лошади какие-то ломовики.

Не знаю, но мне казалось, что она могла бы, если бы хотела, говорить по-немецки с меньшим иностранным акцентом.

В павильоне из зелени музыка 182 — го полка заиграла вальс. Начался бал.

— Господа, мы отнимаем место у танцующих. Приглашайте дам, иначе они будут на меня в претензии. Граф, проводите меня на моё место, — обратилась она к генералу Эйхгорну.

И вот я увидел, как танцуют эти немцы, сосредоточенно, важно, чопорно.

— Господин Виньерт, почему вы не танцуете?

— Потому что я танцую плохо, мадемуазель, а затем ещё потому, что не хочу казаться жалким и смешным в моём фраке среди всех этих мундиров.

— Это не основание, — возразила Мелузина. — Постойте, я вижу мадам Вендель; ей даже понравится, что вы во фраке. Пригласите её.

— Уж если танцевать, я предпочёл бы с вами.

— У меня нет времени, я занята, я должна следить, чтобы танцевали бедные девицы, оставшиеся без кавалеров; чтоб застенчивые кавалеры не забывали их приглашать. Возьмите меня под руку, и пойдём вместе.

Идя с нею, я почувствовал, что ко мне снова возвращается моя уверенность в себе.

— Мадемуазель фон Граффенфрид! Господин Виньерт! — услышал я голос Марсе.

Этот кавалер, образец высшей элегантности, сидел около великой герцогини. Боже! Он делает мне знак, чтобы я подошёл.

— Вас нигде не найдёшь! — сказал он, смеясь. — Подойдите же! — И он представил меня великой герцогине.

— Это отчасти ради вас, ваше высочество, я привёз сюда господина Виньерта. Но вы, кажется, не очень-то спешите пользоваться подарками, которые вам делают.

— Я? Напротив, я очень хочу познакомиться с господином Виньертом, — ответила она небрежным тоном. — Он, кажется, очаровательный человек. Извините меня, господин Виньерт, что я говорю «кажется», но до сих пор я ещё не могла сама в этом убедиться. Мне сказали, что вы много работаете.

Ту же фразу раньше слышал я от Мелузины. Что это, насмешка? Вечно, что ли, я буду тащить за собой тебя, мантия педанта? Неужели я вечно буду человеком, «который много работает», я, ночи напролёт мечтающий о вещах, беспредельного сладострастия которых никто никогда не поймёт.

Я готов ей ответить; я чувствую, что вот-вот я скажу ей, умеющей быть такой презрительной, нечто очень решительное. Но она поднимается с места.

— Извините меня! Мне надо протанцевать хоть один тур.

— Господин фон Гаген!

Вот он — маленький красный гусар. Он подходит, смиренный, сияющий восторгом. О, я знаю, что в один прекрасный день я дам ему пощёчину.

В зале все расступились. Танцоры расходятся по сторонам: вальс великой герцогини Авроры подобен мальстрему. Кажется, все боятся быть вовлечёнными в водоворот.

Они танцуют. Сначала это медленный немецкий вальс в три темпа. Потом ритм ускоряется. Вот они танцуют в два темпа. Это уже не спокойный бостон, это вихрь; они кружатся гармонично, но в то же время в каком-то безумном упоении. Кругом слышен шёпот восхищения. Великий герцог Фридрих-Август глядит на этот красивый вихрь с улыбкой, и эта улыбка дышит чуть ли не гордостью.

Роли переменились: теперь не маленький Гаген, красный гусар, как ни ловок и ни гибок он, ведёт даму, — большая, зелёная и белая женщина увлекает в вихре вальса своего кавалера и кружит его, кружит и кружит, по-прежнему с какой-то небрежностью в движениях.

А Гаген весь отдаётся этому кружению. Несказанная радость покрывает краской щёки этого светловолосого юноши. Он отдаётся во власть своей повелительницы, и в этом кружении чередуется красное, зелёное, красное, зелёное, пока всё это не сливается в какой-то новый дополнительный цвет.

Во Франции им аплодировали бы.

Она садится на своё место, по-прежнему лилейная и томная.

В тот момент, когда она делает движение, чтобы поправить платье, спустившееся с её левого плеча, прелестный букетик из лиловых ирисов, который она не выпускала из рук, падает на пол. Я бросаюсь вперёд и поднимаю его.

— Благодарю, — небрежно процедила она. И снова роняет цветы, — сознательно. — Боже мой, они совсем уже завяли.

Я вернулся к себе. Я раскрыл окно и, облокотившись на него, смотрел на холодные звёзды; я, кажется, плакал.

Я понял. Она настроена против меня враждебно, безнадежно враждебно. За что? Что я сделал? Не знаю.

Для меня остаётся одно утешение несчастных — работать и работать! До моего слуха всё ещё смутно доходят звуки музыки. На королевской площади шныряют лимузины со своими яркими прожекторами. В них сидят счастливцы, которые её видели после меня.

Работать!

Ну, Рауль Виньерт! На что ты теперь рассчитываешь? Как ты ошибаешься! Как! Ещё несколько недель тому назад ты по утрам задумывался над вопросом, будет ли у тебя что-нибудь на ужин! Ты не представлял себе большего счастья, чем уверенность, что завтра у тебя будет обед. Теперь ты спокоен и за завтрашний день, и за тот, что придёт через месяц, через год и больше. Тебе нужно только одно — трудиться. Труд — вот единственная вещь на свете, о которой никогда не жалеют. И ты всё-таки несчастен. Какое несчастен! Ты страдаешь. Ты страдаешь теперь больше, чем страдал тогда, когда, прибывая на Орсейский вокзал, ты ощупывал свой карман, не зная, хватит ли у тебя мелочи для уплаты носильщику за багаж. Ты страдаешь. Но что причиняет тебе страдание? Твоё проклятое воображение! Не чувствуешь ли ты с этого момента, что тщётно судьба будет бросать в твои объятия всех женщин Парижа, все сокровища Востока! Небесная мечта, которую ты носишь в себе, всё равно останется несбыточной. Она, эта женщина, великая герцогиня! Несчастный безумец! А ты ещё считал себя любителем классики! Ты со смехом говорил о романтическом театре, а теперь, с того момента, как ты вступил в игру сам, ты готов признать естественной авантюру в духе Рюи Блаза, лакея монсиньора маркиза де Фенла. Не ты ли создавал себе кумиров из Ле-Плэ и Огюста Конта? Знаешь, ты меня забавляешь! Царица твоих грёз не столько для тебя, сколько для маленького красного гусара, который привык к праздности, чинам и гербам.

И я снова принялся за работу; в библиотечной пыли мало-помалу стали утихать моя зависть, моя ненависть, моя скорбь.

Никогда нога моя не переступит порога левого крыла дворца! Мне доставляет удовольствие думать, что она там скучает со своей Мелузиной. А я, я не создан для этой жизни.

Из моего пребывания в Лаутенбурге я извлеку всё, что мне интересно будет взять, с достоинством.

Через два года у меня будет пять или шесть тысяч франков сбережений, у меня накопится материал для трёх-четырёх книг; я вернусь в Париж, и с моей настойчивостью и с моими воспоминаниями о том, что ускользнуло от меня, я завоюю Париж. Париж лучше этой надменной дикарки.

Профессор Тьерри дал мне замечательный план для работы; я всё больше отдавал себе в этом отчёт, по мере того, как я всё больше и больше рылся в библиотеке. История немецких князьков поразительно имитирует историю Людовика XIV.

Копировать французского короля — такова была единственная забота этих немецких принцев конца XVII века. Привлекать к себе художников, работавших на французского короля, или их учеников — было их излюбленной манерой.

Но в то время как всякий французский вельможа считал делом чести иметь какого-нибудь художника в своём исключительном обладании, чтобы он работал только для него одного, немцы составляли нечто вроде товариществ на паях, чтобы, на экономных началах, выписать к себе такого-то художника, такого-то скульптора, такого-то садовника. Не забавно ли это! Они напоминают скромных парижских хозяек, которые вскладчину покупают на рынке мешок овощей или целого барашка.

• Предыдущая
• 18/47
• Следующая