Разоблаченная Изида. Том II - Блаватская Елена Петровна - Страница 105

• Предыдущая
• 105/205
• Следующая

В своем предыдущем Послании он учит свое стадо, что существует две троицы (7-8) – короче говоря, систему назареев.

Из всего этого можно сделать вывод, что сконструированное и догматическое христианство Константиновского периода есть просто отпрыск многочисленных враждующих друг с другом сект, которые сами были полукровками, родившимися от языческих родителей. Каждая из них могла претендовать на представителей, примкнувших к так называемой ортодоксальной части христиан. И так как каждая новорожденная догма должна была быть принята большинством голосов, то каждая секта окрашивала главное содержание своим собственным оттенком, и это продолжалось до того момента, когда император навязал эту боговдохновленную olla-podrida, в которой он сам, очевидно, не понимал ни одного слова, в качестве религии Христа, не расположенному к ней миру. Утомившись в напрасных попытках прощупать неизмеримую трясину международных спекуляций, не будучи в состоянии по достоинству оценить религию, основанную на чистой духовности идеальной концепции, – христианский мир предался поклонению грубой силе, какую представляла собою церковь, поддерживаемая Константином. С тех пор среди тысяч обрядов, догм и церемоний, скопированных с язычества, церковь может претендовать только на одно изобретение, как целиком собственное, а именно – на доктрину вечного проклятия; и на один обычай – анафему. Язычники с ужасом отвергали и то и другое.

«Проклятие – страшная и прискорбная вещь», – говорит Плутарх, – «По этой причине жрицу в Афинах хвалили за то, что она отказалась проклясть Алкивиада (за осквернение мистерий»), когда люди от нее этого требовали; ибо, она сказала, что она жрица молитв, а не проклятий» [546, c. 44].

«Глубокие исследования показали бы», – говорит Ренан, – «что почти все в христианстве есть только багаж, принесенный из языческих мистерий. Первоначальный христианский культ есть ничто другое как мистерия. Вся внутренняя линия поведения церкви, степени посвящения, приказ молчания, множество фраз на языке духовенства не имеют другого происхождения… Революция, которая свергла Язычество, кажется на первый взгляд… абсолютным разрывом с прошлым… но народная вера спасла большинство его привычных символов от крушения. Христианство сначала внесло так мало перемен в личную и общественную жизнь, что про большие количества людей в течение четвертого и пятого веков трудно было сказать, кто они – христиане или язычники; многие, кажется, придерживались неопределенной позиции между этими двумя культами». Далее, говоря об искусстве, которое составляло существенную часть древней религии, он говорит, что «искусству едва ли пришлось нарушить какую-либо из своих традиций. Первоначальное христианское искусство в самом деле есть ни что иное, как языческое искусство в своем упадке или в своих низших разделах. Добрый Пастырь римских катакомб представляет собою копию с Аристея или с Аполлона Норния, который фигурирует в той же самой позе на языческом саркофаге и все еще носит флейту Пана среди четырех полуобнаженных олицетворении времен года. На христианских гробницах Кладбища Св. Калликста Орфей очаровывает животных. В другом месте Христос, как Юпитер-Плутон, и Мария, как Прозерпина, принимают души, которые Меркурий, носящий широкополую шляпу и держащий в руке жезл водителя духов (психопомпос), – приводит к ним в присутствии трех парк. Пегас – символ апофеоза; Психея – символ бессмертной души; Небеса, олицетворяемые стариком, – река Иордан; и Победа, – фигурируют на целом сонме христианских памятников».

Как мы уже сказали в другом месте, первоначальное христианское общество состояло из малых групп, разбросанных по разным местам и организованных в тайные общества с паролями, условными рукопожатиями и знаками. Чтобы избежать беспрестанного преследования со стороны своих врагов, они были вынуждены искать укрытия и устраивать собрания в покинутых катакомбах, в горной глуши и в других безопасных укрытиях. При своем зарождении каждая религиозная реформа, естественно, встречается с такою неправоспособностью. С самого первого появления Иисуса и его двенадцати учеников мы видим их собирающимися где-то в стороне, имея надежные убежища в пустыне, среди друзей в Вифании и в других местах. Если бы христианство не состояло с самого начала из «тайных обществ», – история имела бы в своем распоряжении больше фактов, касающихся его основателя и учеников.

Как мало запечатлелась личность Иисуса в его собственной стране, – может поразить исследователя. Ренан показывает, что Филон, который умер, приблизительно к 50 году н. э., а родился на много лет раньше Иисуса, проживая все время в Палестине, когда, по словам Евангелий, радостная весть проповедовалась по всей стране, – никогда о нем не слыхал! Иосиф Флавий, историк, который родился три-четыре года спустя после смерти Иисуса, упоминает его казнь в короткой фразе, и даже эти несколько слов были переделаны «рукою христианина», говорит автор «Жизни Иисуса». Записывая события в конце первого века, когда Павел, ученый пропагандист, якобы основал столько церквей, и Петр якобы установил апостолическую преемственность, по которой Иринео-Евсевианская хронология насчитала уже трех римских епископов,[419] – Иосиф, этот тщательный перечислитель и внимательный историк даже самых ничтожных сект, – совершенно игнорирует существование христианской секты. Светоний, секретарь Адриана, писавший в первой четверти второго века, так мало знает о Иисусе или о его жизни, что говорит, что император Клавдий «выслал всех евреев, которые постоянно создавали волнения, будучи подстрекаемы неким Крестусом», должно быть подразумевая Христа [547, 25(4)]. Сам император Адриан, писавший еще позднее, так мало ощутил учение или значительность новой секты, что в одном письме к Сервиану он показывает, что считает христиан поклонниками Сераписа.[420]

«Во втором веке», – говорит Кинг, – «синкретические секты, возникшие в Александрии, в самом рассаднике гностицизма, обнаружили в Сераписе пророческий образец Христа как Господа и Творца всего и Судьи живых и мертвых» [410, с. 68].

Таким образом, в то время как «языческие» философы никогда не рассматривали Сераписа или, вернее, ту абстрактную идею, которая была в нем воплощена, – иначе как представление об Anima Mundi, – христиане антропоморфизировали «Сына Божьего» и его «Отца», не найдя для этого лучшего образца, как идола языческого мифа!

«Не может быть никакого сомнения», – говорит тот же самый автор, – «что голова Сераписа, его лицо, отмеченное серьезным и печальным величием, послужили источником первой идеи для общепринятых изображении Спасителя».[421]

В записках путешественника – чей эпизод у монахов горы Афон мы рассказали в другом месте – мы находим, что в начальном периоде своей жизни Иисус имел частые сношения с ессеями, принадлежащими к пифагорейской школе и известными под названием койноби. Мы полагаем, что со стороны Ренана довольно рискованно утверждать так догматично, как он это делает, что Иисус «игнорировал сами имена Будды, Зороастра, Платона»; что он никогда не читал ни греческих, ни буддийских книг, «хотя в нем был не один только элемент, который, неожиданно для него самого, исходил из буддизма, парсизма и греческой мудрости» [530, с. 405]. Это – признание наполовину чуда, наполовину приписывание этого случайности или совпадению. Это – злоупотребление привилегией, когда автор, претендующий на описание исторических фактов, выводит удобные заключения из предполагаемых предпосылок и затем называет это биографией – Жизнью Иисуса. Не более, чем какой-либо другой компилятор легенд, касающихся проблематичной истории Пророка назареев, Ренан обладает хотя бы дюймом верной точки опоры, на которой он мог бы укрепиться; также и никто другой не может утвердить обратное, за исключением только доказательств, покоящихся на выводах. И все же, в то время как у Ренана нет ни одного факта, чтобы доказать, что Иисус никогда не изучал метафизических учений буддизма и парсизма, или ничего не слыхал о философии Платона, – у его оппонентов имеются самые веские причины в мире, чтобы предполагать противоположное. Когда они находят, что – 1) все его поговорки в пифагорейском духе, если не являются повторениями слово в слово; 2) его этический кодекс чисто буддийский; 3) его образ действия и поведение в жизни – ессейские; 4) его мистический образ выражений, его притчи, его образы действия являются образами действия посвященного – греческого ли, халдейского или магианского (ибо «Совершенные», которые говорили сокровенную мудрость – все были одной и той же школы архаической учености по всему миру), так что трудно увернуться от логического заключения, что он принадлежал к тому же обществу посвященных. Будет плохим комплиментом Всевышнему это насильственное приписывание Ему четырех Евангелий, в которых, хотя они часто противоречивы, нет ни единого повествования, сентенции или своеобразного выражения, чьей параллели нельзя было бы найти в какой-либо более старой доктрине или философии. Несомненно, Всемогущий – хотя бы для того, чтобы избавить будущие поколения от их нынешних недоумений – мог бы принести с Собою, в Своем первом и единственном воплощении на земле, нечто оригинальное – что-нибудь такое, что могло бы провести четкую разграничительную линию между Им Самим и дюжиной или около того воплощавшихся языческих богов, которые родились от дев, все были спасителями и либо были убиты, либо как-то по-другому принесли себя в жертву человечеству.

• Предыдущая
• 105/205
• Следующая