Зима в раю - Арсеньева Елена - Страница 67
- Предыдущая
- 67/79
- Следующая
Для начала было предписано все же покончить с «царскими дензнаками», которые вывезли в Энск еще в семнадцатом-восемнадцатом годах. И вот с ноября девятнадцатого в Энске начали жечь кредитные билеты, облигации займов, акции, купоны царского казначейства, «романовки» и «думки». Их не просто так жгли: мешками с деньгами целую зиму топили печи в губфинотделе (тогда это было едва ли не самое теплое здание в Энске), а еще – две городские бани, на Ковалихе и на Новой улице.
Не зря говорят: деньги – грязь! Часть Свердловки, прилегающая к губфинотделу, покрылась черными хлопьями бумажного пепла. В один банковский мешок вмещалось два миллиона ценных бумаг. А сколько их было, тех мешков? Невероятное количество!
– Имелось распоряжение правительства о полном уничтожении всего «энского запаса» ценных бумаг, – продолжал диктовать Поляков. – Однако в то же время на европейских биржах произошел массовый выброс «романовок» и «думок». Они тогда были еще в большой цене, и лица, продававшие их, получили немалые прибыли. Предполагалось, что дензнаки попали в Европу через Прибалтику и Финляндию из «казанского запаса», перехваченного белогвардейцами. Но есть некие сведения, позволяющие предположить, что оно тайными путями переправлялось из Энска. Мешки похищались непосредственно из котельной бани на Ковалихе, для чего под стеной был вырыт подземный ход, ведущий в сарай с углем. Непосредственное отношение к обеспечению секретности уничтожения денег имел отряд чекистов, которым командовал Верин. По некоторым сведениям, он часто оставался в помещении котельной один. Пользуясь своим служебным положением, он обеспечивал хищение ценных бумаг, вместо которых сжигалась обычная резаная бумага, которую, согласно приказу того же Верина, тайно доставляли из находящейся неподалеку типографии.
«Неужели правда? – думал Русанов, торопливо строча пером. – Или нет? Правда? Или нет?»
Это все еще имело для него значение…
– Что касается средств, которые были выручены за проданные на европейских биржах «романовки» и «думки», то они перечислялись на счет некоего Гаврилова в банке «Crе€dit Lyonnais». Accent aigu поставьте, пожалуйста. «Гаврилов» – один из псевдонимов товарища Юрского, известного прежде как Андрей Туманский. Юрский с 1919 года постоянно курсировал между нашей страной и заграницей, где исполнял особые задания… В чем дело?
Поляков только сейчас заметил, что «прилежный ученик» больше не скрипит перышком.
– В чем дело, Александр Константинович?
Русанов молчал. Это был вопрос, на который не было, да и не могло быть ответа. То есть он существовал, но дать его было невозможно, немыслимо! Он только посмотрел в глаза Полякову, словно умоляя ни о чем не спрашивать…
На его счастье, зазвонил телефон.
Поляков схватил трубку:
– Да, слушаю, Поляков. Есть, товарищ начальник отдела. Немедленно буду.
Кинул трубку на рычаг, взглянул на исписанные листки:
– Поставьте на каждой странице свою подпись, Александр Константинович. И на последней – тоже. Продолжим завтра. Я вас вызову, а пока идите. Да, постойте-ка одну минуту…
Вслед за тем была проведена некоторая «подгримировка» заключенного и вызван конвой.
Русанов брел по коридору и думал только об одном: о том самом accent aigu. Неужели он не ошибся? Что же тогда все, что сейчас происходит, означает? Как бы понять, ради Господа Бога?
Мне отмщение, и аз воздам? Неужели именно так?
У входа в камеру цирик зачем-то поддал Русанову коленом сзади, и тот не удержался на ногах. И не стал подниматься: в конце концов, Поляков советовал именно это: чтобы в камеру его не вели, а втащили. Да и ноги его, честно говоря, не держали – от усталости, от голода, а главное, от того страшного потрясения, которое он сегодня испытал.
Accent aigu… «Accent aigu поставьте, пожалуйста!»
Какой многозначительный совет. Без accent aigu буквы имеют совершенно иное прочтение, а французское «е» на конце слов и вовсе не читается. Accent aigu все ставит на свои места!
Дверь камеры захлопнулась.
Русанов попытался подняться, но не смог. Ему помогли, он справился с приступом головокружения и огляделся:
– Еду приносили?
– Идите сюда, Александр Константинович, я вам хлеба припас, – замахал рукой сосед, преподаватель с истфака университета Кругликов.
Кругликову «шили» создание студенческой контрреволюционной организации. Но не на того напали! Лишь только ему предложили на подпись список членов упомянутой организации, он поставил среди первых фамилию сына начальника Энского НКВД, тоже учившегося на истфаке. Следователь был так потрясен, что немедленно отправил Кругликова в камеру и уже почти месяц не вызывал его на допросы. Больше вопросов по поводу студентов-контрреволюционеров никому из сидевших в камере не задавали, и можно было предположить, что местные начальники чрезмерно озадачены происшедшим и даже не знают, как из создавшейся ситуации выпутаться. Народ здесь довольно быстро, самое большее через две недели, расталкивали по другим камерам. Некоторых уводили в том направлении, откуда не возвращаются. Кругликова не трогали, он стал в некотором смысле старожилом и лучше всех понимал знаки тюремного, или римского, телеграфа. Он ведь писал кандидатскую диссертацию об Энской организации большевиков в 1905 году…
Тюремная азбука проста. Тридцать букв русского алфавита (без мягкого и твердого знаков, а также без ё) помещаются по горизонтали в таблицу: пять клеток в высоту, шесть в ширину.
Выглядит это так:
а б в г д е
ж з и й к л
м н о п р с
т у ф х ц ч
ш щ ы э ю я
Сначала следует запомнить начальные буквы строк, на каком ряду значится каждая буква азбуки. Выстукивают сначала номер горизонтального ряда, потом порядковый номер места, которое буква занимает на строке. Например, «в» простучится как один удар – пауза – три удара. Каждая буква второго ряда обозначается двойным стуком, а затем уже стуком, обозначающим ее место (скажем, «л» – это два удара – пауза – шесть ударов). Ну и так далее. Перестукиваться нужно очень ритмично. При ошибке нужно поскрести стену. Окончив фразу, следует стукнуть по стене кулаком. Каждый разговор обязательно начинается вопросом: «Кто вы?»
Для Русанова и многих других тюремная азбука была сущим кошмаром, однако Кругликов, у которого была отличная зрительная память и хороший музыкальный слух, в перестукивании здорово поднаторел. Почти все время он проводил в самом неприметном со стороны двери углу, приставив к стене «слуховой аппарат» – стеклянную банку. Стекло резонировало и позволяло гораздо четче воспринимать перестук. Прием сообщений велся, как правило, днем: в ночной тишине стук слышали отнюдь не только те, кому он был предназначен. А карали за передачу сообщений жестоко: избивали и бросали в «горячий» карцер – с накаленными батареями отопления. Его мало кто выдерживал…
– Ну что там у вас, Александр Константинович? Что сегодня? – сочувственно спросил Кругликов.
– Да все то же, – неопределенно пробормотал Русанов, с трудом жуя хлеб и пальцем разбалтывая в жестяной кружке с остывшей водой кусочек сахару, сбереженный для него.
В голове шумело, невыносимо хотелось спать. Но ложиться днем не разрешалось. Если только прикорнуть за чужими спинами…
Александр выпил чуть сладкую воду, хлебом вытер кружку досуха и доел кусок.
– Полегчало? – сочувственно проговорил Кругликов.
Русанов кивнул, протер слипающиеся глаза.
– Поспать хотите? – спросил Кругликов. – Ну давайте, вздремните, я вас прикрою. Хотел, правда, посидеть «на приеме», вдруг какие-то новости будут, но ладно, пусть Толик Стрешнев посидит.
Анатолий Стрешнев был доцентом физфака и тоже считался хорошим «телеграфистом».
– О чем новости-то? – вяло спросил Русанов.
– А вы разве ничего не слышали? Ах да, – сам себе кивнул Кругликов, – передали уже после того, как вас увели… Вчера утром снесли Петропавловское кладбище.
- Предыдущая
- 67/79
- Следующая
