Зима в раю - Арсеньева Елена - Страница 58
- Предыдущая
- 58/79
- Следующая
– Тетя Саша, – твердил Монахин, смешно, по-детски простирая к ней руки, – бросайте лом, бегите, я вас не выдам. Вы же страшное затеяли! Вы что, не понимаете? Нас же не остановить, это ж все равно что с пистолетом против танка!
– Что вы делаете? – бормотала Александра, словно не слыша его. – Что вы делаете?!
– Это жизнь, – тихо, словно по секрету, словно для нее одной пояснил Колька Монахин. – Такая жизнь, понимаете? Цепляешься за подножку и висишь. Разжал руки – упал – тебя переехало. Все, капец!
Александра вдруг вспомнила, что Монахин – в прошлом беспризорник: неведомо как прибрел в Энск из какой-то вымершей от голода приволжской деревни, поселился у тетки, у нее и до сих пор живет. Наверное, он хорошо знал, что бывает с теми, кто не удерживается на подножках.
– Да бегите же, тетя Саша! – вдруг вскрикнул он горько, отчаянно. – Бегите, я ничего не могу…
– Не могу и я, Коленька, – пожаловалась Александра. – Ну не могу я уйти, понимаешь?! Не могу я его бросить!
Глаза у Кольки стали испуганные.
«Он подумал, я с ума сошла», – поняла Александра и хотела его разубедить, но тут же ей стало не до Кольки, потому что откуда ни возьмись перед ней возникла Оля.
– Мама!
Замерла, прижав руки к горлу:
– Мамочка, брось, пойдем со мной!
И вдруг сморщилась, замахала отчаянно, закричала:
– Нет, нет, не надо, не трогайте!
Александра не поняла, что значат слова дочери, а потом стало поздно: на нее навалились сзади, схватили за плечи, выкрутили руки так, что лом вывалился сам собой.
Набежал Пашка, схватил его торжествующе:
– Ага! Вот я покажу тебе, как из рук-то рвать!
Занес лом грозно над Александрой.
«Если он меня ударит, то убьет», – подумала она. Без страха подумала, с нетерпеливым ожиданием.
Но Пашку опередил кто-то другой. Александра получила удар по затылку и, лишившись чувств, мягко соскользнула по кресту на могилу Игоря Вознесенского.
– Какая жалость, что Инна не выносит запаха сигар, – донесся до Дмитрия голос Полуэктова. – Я чертовски озяб.
– Ничего, ничего, – успокоил Гаврилов. – Я недолго.
В воздухе повеяло несказанным ароматом, и Дмитрий слабо вздохнул.
Прошлая жизнь! Давным-давно! Сон, развеявшийся сон!
Впрочем, приступ ностальгии, вызванной сухим запахом хорошей «гаваны», мгновенно прошел: понадобилось собрать все силы, чтобы не чихнуть. Хорош был бы куст азалии или пень…
Вот именно, пень!
– Цветков задерживается, – сказал Гаврилов. – Я боюсь осложнений. Уверен, что Вернер оказался не так прост и преподнес ему парочку сюрпризов. За эти годы он научился виртуозно уходить от слежки!
– А я думал, Доктор пользуется его полным доверием, – удивился Гаврилов. – И вполне контролирует его передвижения.
– Хотелось бы… – неопределенно пробормотал Полуэктов.
– Вы вполне верите Доктору? – насторожился Гаврилов.
– Его рекомендовал нам Фермер. А Фермерша в нем души не чаяла. И пока он нам был и остается более чем полезен. В деле с Миллером все трое показали себя с самой хорошей стороны. Жаль, конечно, что Фермершу мы потеряли… Даже удивительно, что Доктору удалось вывернуться. И тут нам повезло. Все-таки в том, что он как был, так и остался незначительной фигурой, есть свои преимущества. О его связях со Скоблиным никто не узнал. Ну а сейчас он вполне успешно разрабатывает Вернера, не забывая о Хромом.
У Дмитрия вдруг заломило ногу, да так, что он больше не мог сидеть на корточках. Нужно было разогнуть ее, распрямить, дать ей отдых, немедленно, прямо сейчас, потому что боль вдруг начала так нарастать, что он в любой миг мог лишиться сознания.
Но снова раздался голос Гаврилова, и Дмитрий позабыл обо всем на свете.
– Хм, Хромой… – со странной интонацией пробормотал тот. – Скользкий он, ненадежный, непредсказуемый. Я, честно говоря, даже не ожидал, что он послушается Бланки. Однако Инна уверяла, что люди такого типа живут, подчиняясь не столько логике и уму, сколько воображению, на них наилучшим образом действуют именно les methodes extraordinaires, необычные методы. Строго говоря, привлечь Бланку была ее идея. Похоже, она не ошиблась.
– А Бланка по-прежнему действует вслепую? – подал голос Грабов. Голос у него был под стать внешности: безликий, невыразительный, глухой.
– Не совсем, – ухмыльнулся Гаврилов. – Я открыл ей карты, прошу простить за плеоназм, и она продала зятя с потрохами! Разумеется, из лучших побуждений: уверена, что теперь он работает на меня. Так оно и есть в какой-то степени. Разумеется, Бланка не знает, какая участь его ждет.
– Думаете, ей на него не наплевать? – ответно ухмыльнулся и Полуэктов.
– Ну, на него – очень возможно, что и наплевать, однако на свою дочь и внучку ей определенно нет.
– А кстати, о них. Как вы думаете, товарищи, если мы их возьмем, Хромой не станет более покладистым?
– А что, в нем есть какие-то сомнения? – насторожился Гаврилов. – Даже при малейшем намеке надо менять тактику и…
– Нет, нет, – успокоительно сказал Грабов, – Ренату он Цветкову выдал без всяких колебаний.
– А раскусить ее он не мог?
– Исключено! – засмеялся Грабов. – Ренате место на сцене Малого театра, как говорит Цветков, ей невозможно не верить. Он поверил!
– Я не зря назвал Хромого очень скользким типом, – продолжал Гаврилов. – Я его знаю, дай бог памяти, двадцать три года. Он умудрился обвести всех нас вокруг пальца в Энске. Вот уж не думал, что судьба даст нам с Инной в руки шанс расплатиться с ним за провал операции «Невеста». Как вспомню, какой разнос устроил нам Ильич… Главное, как мы умудрились проворонить ту юридическую лазейку, через которую его жена смогла все же распорядиться деньгами?! Не могу простить этого себе, а уж ему-то никогда не прощу. Пусть сделает дело – и я припомню нашу последнюю встречу. Не упущу возможности доставить себе такое удовольствие. Одного боюсь – как бы не вывернулся. Пожалуй, ты прав, товарищ Полуэктов, надо прибрать к рукам его жену и дочь. Ему самому нужно будет велеть перейти на нелегальное положение в связи с подготовкой к сложнейшей операции, а их, якобы на это время, отправить в наш дом отдыха, в Бретань. Место, сами знаете, тихое, укромное, оттуда убежать невозможно. И тогда Хромой никуда от нас не денется, будет сотрудничать не за страх, а за совесть. Вернее, не за совесть, а за страх!
– А потом что? – подал голос Полуэктов. – Когда мы разделаемся с Вернером?
– Тогда же разделаемся с Хромым и Доктором. Неужели не понятно? – с ноткой недовольства проговорил Гаврилов.
– Нет, я имею в виду семью Хромого. Их тоже, что ли?.. – послышался легкий, но весьма многозначительный свист.
– Смотря по обстоятельствам, – усмехнулся Гаврилов. – Думаю, в радикальных мерах нужды не будет. Переправим их в Россию, там они пригодятся для получения необходимых нам сведений. Жену Хромого уж наверняка завербовали не в одну, так в другую разведку, что-нибудь на нее обязательно найдется. И не на таких находилось! Я бы очень хотел добраться до его прежней жены, только не знаю, жива она или нет. Она нам тогда, в те давние времена, немало подгадила! Впрочем, это моя давняя мечта, на исполнение которой вечно не хватает времени. Может быть, не найдется его и теперь. Ладно, пойдемте в дом, товарищи, не хватало еще здесь простудиться. Вон как похолодало! Если наша милая хозяйка не выносит запаха сигар, будем курить сигареты, лишь бы не мерзнуть. Я, вообразите, с годами сделался особенно теплолюбив!
Хлопнула дверь.
…Несколько мгновений «куст азалии», или «пень», кому как угодно, пребывал в прежней неподвижности. Потом с легким стоном поднялся во весь рост и распрямил наконец ногу.
Чувство облегчения было почти мучительным!
Осторожно заглянул в окно. Вся компания сидела за столом. Дмитрий пробежал глазами по лицам. Так, Инна, а рядом с ней… Так вот кто это! Энск, операция «Невеста»… Да что за день сегодня, вернее, что за вечер! Буйные призраки из прошлого Дмитрия не просто воскресли, но и слетелись с единодушием ведьм, собирающихся на Лысую гору поклониться сатане. Видимо, он и есть сатана. Несмотря на свою замечательную зрительную память, Дмитрий вряд ли узнал бы при случайной встрече в Гаврилове еще одного своего знакомого: тот обрюзг даже сильнее, чем Полуэктов, а некогда худое, точеное лицо заплыло жиром. К тому же он почти облысел. Во времена оны сей товарищ носил безликую фамилию Иванов. А впрочем, тогда, при первой и единственной встрече в трактире «Попугай!», он и не скрывал, что это случайно принятая кличка: «Мое имя, отчество, фамилия вам ничего не скажут, только память обременят избыточно. Если угодно будет как-то обратиться, можете назвать Иваном Ивановичем Ивановым. Имя – такая чепуха, оно, сами знаете, умрет, как шум печальный…»
- Предыдущая
- 58/79
- Следующая
