Сыщица начала века - Арсеньева Елена - Страница 17

• Предыдущая
• 17/79
• Следующая

А нам, тем, кому предстоит расследовать столь злодейское и загадочное преступление, можно пожелать одного: не терять надежды на то, что это удастся!

Алена в ужасе обернулась. Она сидела в кабине: доктор Денисов остался с пациентом в салоне. Там же был и фельдшер реанимации Шура Кожемякин. Неужели это он поет, развлекается?

Шура перехватил Аленин взгляд и, видимо, моментально понял его значение, потому что качнул головой. Алена перегнулась еще сильнее – и увидела, что губы человека, лежащего на носилках, шевелятся. Прислушалась – и сквозь шум мотора уловила скрипучее, мучительное:

Это он поет! Больной, то есть раненый, то есть самоубийца! Поет, а Люба Измайлова, второй фельдшер реанимации, ставит ему капельницу.

– Сирену! – скомандовал доктор Денисов, и раздался раздирающий душу и уши вой.

Денисов поймал взгляд Алены, нахмурился и отвернулся к человеку на носилках. Сирена заглушила все звуки вокруг, но Алена видела, что губы этого самоубийцы все еще шевелятся. Неужели он снова пел?!

Да уж, веселый разговор! Потому что этот человек пел о себе.

Жуть, конечно. Доктора Денисова и фельдшера Шуру уже ничем, такое впечатление, не прошибешь, и если они будут реагировать на всякую ерунду, вроде попытки суицида, то и сами недолго проживут, – однако женщины – существа куда более чувствительные. Добродушное, толстощекое Любино лицо напряжено так, что пухлые губы вытянулись в ниточку. Люба тоже навидалась в своей фельдшерской жизни всякого, но такого даже ей видеть еще не приходилось!

Хотя, в принципе, в первую минуту Алена даже не испугалась, а скорее удивилась. Что ожидает увидеть бригада «Скорой», которой дают вызов: «Попытка суицида»? Человека либо только что из петли вытащили, либо он лежит с перерезанными венами, либо таблеток наглотался, а то, господи помилуй, нахлебался уксусу и катается по полу, рыча звериным голосом от лютой боли в прожженном насквозь желудке… Однако застали они в той квартире на улице Капитальной картину вовсе неожиданную.

Лицо у молодой женщины, отворившей им, было цвета, какого человеческие лица в нормальном состоянии не бывают: зеленовато-синюшного, с набрякшими, красными веками. Она беспрестанно утирала то рот, то слезящиеся глаза, и Алена вдруг поняла, что перед ней не опойка какая-нибудь, как почудилось в первый момент, что эту женщину только что жестоко рвало, вот почему у нее такое лицо. И взгляд у нее блуждающий, и голос невнятный, а слова так и разбегаются именно потому, что она никак не может овладеть собой, сосредоточиться – от невероятного потрясения.

Что оказалось? Сорок минут назад ее муж вернулся с работы мрачный, молчаливый, достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки «Кристалл», тут же, стакан за стаканом, влил ее в себя, – не слушая истерических криков жены и закусывая водку заветрившимися ломтиками сыра, которые лежали на тарелке, прикрытые салфеткой. Взял из ящика стола большой кухонный нож, задумчиво осмотрел его, потрогал лезвие, порезав при этом палец и досадливо сморщившись, – а потом, тяжело вздохнув и даже не оглянувшись на жену, с силой вонзил себе нож в солнечное сплетение.

Жена закричала так, что не слышала, издал ли хоть звук, хоть стон ее муж. У нее подкосились ноги – упала на колени, превозмогая беспамятство, видела, словно сквозь пелену, как он стоит, согнувшись и покачиваясь. Потом сделал шаг, другой – и нетвердо двинулся к дивану, все так же согнувшись. Осторожно прилег – сначала на бок, потом повернулся на спину – со странным, каким-то съежившимся лицом. Между пальцами, вцепившимися в рукоятку ножа, извивались какие-то красные ниточки – она не могла понять, поверить, что это кровь ее мужа.

И тут же ее начало выворачивать, она едва успела добежать до унитаза. Потом ей стало чуть легче, муть сошла с глаз. Она подскочила к мужу и уставилась на него, все еще не веря глазам. Он лежал на диване с тем же скукоженным лицом, смотрел в потолок, дышал тяжело – но все-таки дышал и смотрел! Он был жив, он не убил себя, а только ранил! И она вспомнила наконец про «Скорую помощь»…

Когда доктор Денисов, Шура и спешно вызванный на подмогу Виктор Михайлович понесли раненого на носилках в машину, Люба быстро сделала хозяйке укол и принялась уговаривать ее лечь, а не ехать в больницу. Хозяйка, не слушая, кинулась в прихожую – одеваться.

– Что наделал, что он наделал?.. – бормотала женщина. – Почему ж он мне даже ничего не сказал?! Мы так хорошо жили! Пусть не так много денег было, как раньше, но все равно – хорошо! Он даже курить бросил, он закодировался от курения! А пить и не пил никогда, мы не ссорились, нам ссориться даже было не из-за чего!

Наконец-то слезы хлынули из ее глаз, и Алена совершенно точно знала, о чем она сейчас думает. Вспоминает самое лучшее, самое счастливое, что у них было, а еще мучительно спрашивает себя, не сама ли виновата в том, что муж решил покончить с собой, ничего, ничего не сказав при этом ей, жене, самому близкому человеку?.. А может быть, он внезапно сошел с ума, и никто не виноват в этом, кроме его собственной несчастливой судьбы?

Тут из школы вернулся сын самоубийцы, и хозяйка отчаянным усилием воли взяла себя в руки: предстояло рассказать двенадцатилетнему мальчишке страшную новость. Люба и Алена поспешно ушли: надо было как можно скорее вернуться в ждавшую их машину.

– Как думаете, он выживет? – спросила Алена, стремглав сбегая вслед за Любой по ступенькам.

– Может быть, – неопределенно ответила та. – Вообще-то ранения в живот опасные, но всякие чудеса бывают. Главное, чтобы нож не потревожить.

– А как же его в больнице будут извлекать? – ужаснулась Алена.

– Нам бы его довезти живым, а там хирурги знают, что делать, – буркнула Люба.

Алена побаивалась, что Петр Николаевич Поливанов (так звали этого несчастного самоубийцу) уже умер, не выдержав спуска по лестнице (лифта в хрущевке не оказалось), однако он был жив. Лежал в салоне на носилках, и Шура осторожно накрывал его двумя одеялами: от плеч и от ног, оставляя открытым живот с торчащим из него ножом.

Денисов махнул Алене, чтобы села впереди: понятно, доктор должен быть рядом с таким пациентом. У водителя Сурикова губы были точно так же вытянуты в напряженную нитку, как у Любы, он, похоже, и не заметил, что рядом сидит не любимая им писательница!

Алена тоже не обращала на него внимания: почти все время она сидела, глядя в салон, отворачиваясь только, когда к горлу подкатывала тошнота. Нет, дело было не в страшной ране, тем паче что из-за свернутых одеял виднелась только рукоять ножа: писательницу всегда укачивало в автотранспорте, а уж если приходилось сидеть задом наперед, то хоть святых выноси!

Пока мчались по проспекту, сирена завывала беспрестанно, и звук ее разметал машины в стороны, словно ветер – осенние листья, но вот свернули на тихую улицу, ведущую к дежурной больнице, и шофер выключил сирену. Алене сразу стало легче, словно бы даже тошнило меньше. Она снова повернулась в салон, и в это время Поливанов открыл глаза.

– Привет, – сказал доктор Денисов. – Сейчас будем в больнице.

– Сейчас? – пробормотал Поливанов. – А времени сколько?

Доктор Денисов небрежно тряхнул левой рукой, и часы на свободно застегнутом браслете сползли на запястье. Алена не раз видел этот его жест, и у нее, как всегда, дрогнуло сердце.

• Предыдущая
• 17/79
• Следующая