Роковое зелье - Арсеньева Елена - Страница 44
- Предыдущая
- 44/76
- Следующая
«Найдет ли? – со щемящей тоской, совершенно раздавленный этой безыскусной откровенностью, подумал Алекс. – Да ведь это он тебя недостоин, а не ты его!»
И тут же тоска его схлынула, точно волна, гонимая ветром. На душе полегчало так, что он едва удерживал желание рассмеяться, запеть, обнять всех и вся. Нет, не всех – только ее одну. Понятно, зачем пришлось солгать императору. Чтобы избавиться от его приставаний. Значит, Петр не нужен ей. Значит, все эти разговоры о новой фаворитке – не что иное, как ложь! И какие бы замыслы ни лелеял на сей счет распутный мальчишка, Даша ни при каких условиях не желает сделаться этой самой фавориткой.
Господи, благодарю тебя!
Он только и мог, что смотреть в ее встревоженные глаза сияющими от счастья глазами и медленно кивать, давая согласие на все, о чем она попросила, о чем бы вздумала еще попросить, о чем просить даже не вздумала бы, – вообще на все на свете! Ни одной мысли не возникло в медленно кружащейся голове, кроме ощущения всеобъемлющего, потрясающего счастья. Даша слабо улыбнулась в ответ:
– Так вы согласны?
– Могло ли быть иначе? Ведь я вам обязан жизнью. Да если бы даже и не так, я бы все равно счел себя счастливейшим из смертных, когда бы мог оказать вам услугу.
– Вы… о Господи, я ни минуты, ни минуты не сомневалась в вас! Спасибо, спасибо, Алекс.
Она с запинкой выговорила его имя – а потом замолчала, глядя на него такими же сияющими глазами, какими он смотрел на нее. Взоры их встретились и слились в некоем поцелуе – таком страстном, на какой никогда не отважились бы их губы, которые сохли от этого неисполнимого желания. Какие-то бессвязные мысли проносились в голове Алекса – что-то такое о бессмертной душе, которую не жаль продать за миг земного блаженства, о смертном грехе, в который не страшно впасть, даже если… ну да, снова образ нестрашной, даже какой-то жалкой геенны огненной промелькнул в его воображении и тотчас растворился в сонме радужных, восторженных ощущений, которые пронизывали его.
И это делал только один взгляд на эту девушку! Что же произойдет, что же произойдет, о Господи всеблагий, если он когда-нибудь решится поцеловать ее? Не иначе, земля и небо поменяются местами!
Ему уже было нестерпимо смотреть в ее глаза – такой нежностью они были исполнены, что сердце сжималось, теснилось, а порою начинало стучать так, словно готово было выскочить из груди. И что-то мелькнуло вдали – какая-то высокая фигура в белом парике. Фигура возникла на пороге опустевшей приемной и замерла, уставившись на пару, безмолвно взиравшую друг на друга…
Алекс даже не успел осознать, что нужно сделать, а тело уже действовало. Он шагнул вперед, обнял Дашу, прижал к себе и припал к ее губам.
Мгновение изумленного оцепенения – потом ресницы ее поникли, а руки взлетели, легли на его плечи… осмелев, сцепились на шее, а губы покорно приоткрылись под его губами.
И он, и она – оба целовались впервые. Алекс – потому что обеты, данные им, требовали сурового целомудрия, Даша – по младости лет, да и с кем ей было проходить поцелуйную науку в замшелой воронихинской глуши? Сердце ее спало прежде, спали и желания… теперь все проснулось, все вздрогнуло, все встрепенулось в ней. Да и наука оказалась не хитра, требовала больше чувства, чем навыка, ну а чувства сейчас переполняли ее – как бы не захлебнуться! Что же говорить об Алексе?.. Весь мир замкнулся меж их сомкнутых губ – да, ни больше ни меньше, чем вся вселенная! Прежние беды и радости, горести и мгновения счастья, чудилось, вообще перестали существовать, исчезли, растворились в этих самозабвенных движениях губ, впившихся друг в друга.
Те неведомые прежде, немыслимые ощущения, которые пробудил в них этот первый, невероятный, ослепительный поцелуй, требовали какого-то выхода. Уже было мало стоять просто так, сливаясь только губами. Уже пошли бродить по телу Даши нетерпеливые руки Алекса, а по его спине – дрожащие руки Даши, уже грудь Даши расплющилась о мужскую грудь, а бедра их вжимались друг в друга, словно хотели расплющить неведомое нечто, которое мешало им прижаться теснее, еще теснее, влиться друг в друга, стать единым существом. Уже стоны рвались из их неразрывно сомкнутых ртов, уже зарождались в глубинах помутившегося сознания слова извечного вопроса – и ответа на этот вопрос, слова согласия, полной взаимной покорности, слова, которые выразили бы их иссушающую, испепеляющую жажду взаимного нераздельного, вечного обладания. Пальцы Алекса вдруг ожгло новым, неведомым прежде ощущением, новый аромат коснулся ноздрей, и до него дошло, что он касается обнажившейся груди Даши.
«Господи! – ударило мыслью словно кнутом. – Да что же я делаю? Я ведь раздеваю ее!»
С усилием оторвался от нацелованных, припухших губ, он какой-то миг еще не в силах был разомкнуть объятия. Оба с трудом открыли глаза, уставились друг на друга – незряче, испуганно, – а руки, словно воришки, которые пытаются скрыть следы грабежа, шарили по телам, натягивая на Дашины плечи шелк платья, спустившийся так низко, что обнажилась грудь, поправляя смятые, задранные юбки, приводя в порядок перепутанные волосы и пытаясь отыскать несчастный фонтаж, выпавший-таки из прически и теперь сиротливо, обиженно валявшийся на полу, одергивая камзол и кафтан Алекса, под который забрались, лаская, нежные руки…
Осмысленное выражение постепенно возвращалось в Дашины глаза – выражение такого восторга, такого счастья, что Алекс захотел умереть сейчас, сию же минуту, потому что он совершенно трезво, отчетливо понимал: лучше этой минуты у него никогда в жизни не будет. Она неповторима, потому что все данные им обеты обрушились сейчас на него, подобно водам Всемирного потопа, некогда затопившим землю, и погребли под собой жалкого грешника, отступника… до самозабвения влюбленного человека.
– Про…простите, сударыня, – из глубин рта, все еще хранящего память о невероятных, возбуждающих, сводящих с ума движениях ее языка, он выдавил хриплый шепоток, который ему самому напомнил предательское шипение змеи, – простите меня. Но на пороге мелькнул государь, и я счел, что лучше сразу предоставить ему некие безоговорочные и неоспоримые доказательства нашего с вами сговора.
– Что? – выдохнула Даша, которая словно бы и не слышала ни звука, произнесенного им, а потом блаженное, хмельное выражение вытекло из ее глаз, как вытекают слезы счастья. – Государь? Значит, это лишь для государя?..
Она обернулась порывисто, недоверчиво, и Алекс вместе с ней глянул на порог бальной залы… там было пусто, никого там не было!
Полно, да не померещился ли ему ожесточенный юнец в белом парике? А может быть, это враг рода человеческого, бес-искуситель, принял облик молодого государя, чтобы вынудить Алекса совершить то, что он совершил, и ввергнуть его в пучины греха?
Даша снова оглянулась к нему, и снова надежда зажглась в ее глазах, но тут Алексу уже ничего не оставалось, как приложиться к ее руке похолодевшими губами и прошипеть тем же змеиным, ядовитым, предательским шипом:
– Прощ-щайте, с-сударыня. Ваш-ш покорный с-луга навеки! Прощ-щайте!
Он не стал ждать, когда взор ее вновь померкнет, и вышел.
Странное ощущение владело им! Алексу случалось убивать людей – случалось нередко, однако он знал, что делает это если не для вящей славы Божией, как талдычат отцы-иезуиты, так во имя общей единой веры, соединяющей сердца, во имя высшей цели, коя, по бессмертному выражению Николо Макиавелли, оправдывает любые средства, и совесть его отродясь не грызла: заставив человека проститься с жизнью, он спал, ел, жил спокойно, отчего же именно сейчас впервые возникло в нем страшное раскаяние, словно впервые отнял у невинного его живую душу, отчего именно сейчас он шел – и подавлял желание то и дело поглядывать на свои руки, прятать их стыдливо, как если бы они были обагрены кровью?..
- Предыдущая
- 44/76
- Следующая
