Роковое зелье - Арсеньева Елена - Страница 35
- Предыдущая
- 35/76
- Следующая
– Ради бога, княжна! Что тут произошло?! Какой кошмар! Не зря так беспокоился ваш батюшка, места себе не находил!
Екатерина глядела на спешившегося всадника – не верила своим глазам. Это был Степан Васильевич Лопухин, камердинер императора, только сегодня утром уехавший вместе со всеми в Москву. Лопухин, невысокий, плотный сорокалетний человек с изморщиненным не по возрасту лицом (следы тягостной ссылки в Колу), встревоженно таращился на Екатерину. Когда глаза его встретились с перепуганными глазами княжны, он сорвал парик (очевидно, совершенно забывшись, приняв его за оброненную где-то шляпу), обнажив коротко и неровно остриженную голову, и с облегчением вытер париком вспотевший лоб.
– Батюшка ваш вдруг встревожился, что отправил вас и Дарью Васильевну безо всякой охраны, и чуть не на коленях умолял всех воротиться, – пояснил Лопухин. – Я вызвался и брат ваш, но у него лошадь засеклась, он отстал. Я же гнал что было мочи. Еще издали слышу крики, выстрелы. И вот – ваша карета! У меня аж дух занялся. Сердце отеческое – вещун! Не зря Алексей Григорьевич с ума сходил.
Екатерина на миг зажмурилась. Это внезапное беспокойство отца, возвращение Лопухина, тот крестьянин… Какая-то мысль мелькнула, но исчезла.
Екатерина судорожно стиснула руки:
– Степан Васильевич, господин Лопухин, кабы вы только знали, что тут было!.. Не иначе Господь нас спас, он же и прислал сюда вас. Ну сами посудите: кони выпряжены, люди наши побиты…
– Это не беда, – Лопухин сделал знак гайдукам, и те, спешившись, принялись вновь закладывать карету. – Ежели мне не удалось разогнать злодеев и освободить красавиц, удовольствуюсь малым: починкою кареты.
Екатерина расхохоталась. Сейчас, когда опасность была позади, она ощущала необыкновенную легкость что в мыслях, что во всем теле, каждое слово Лопухина казалось необычайно смешным, каждое выражение его некрасивого лица – милым и забавным. Раньше он был не очень-то ей приятен, ибо пользовался не только расположением императора, дальним родственником которого был, но и Остермана. Хитрую же лису Остермана Екатерина откровенно недолюбливала и даже боялась. Лоб Лопухина казался ей слишком низким, глаза он то и дело отводил, улыбался натянуто… Сейчас перед ней сидел словно бы совсем другой человек. Весь его облик так и лучился счастьем.
– Подумать только! – всплеснул Лопухин своими крупными, разлапистыми руками, которые чрезвычайно нелепо смотрелись в обрамлении дорогих кружев. Им гораздо более пристало бы выглядывать из обтрепанных рукавов крестьянского армяка. – Мне выпала честь помочь даме, к которой благосклонен сам государь! Поистине, Господь нынче ко мне более чем милостив.
Екатерина повела на него глазами и медленно улыбнулась. Говорят, Лопухин – глаза, уши и язык Остермана. И если он так выразился, значит, просто облек в изящные слова убеждение Остермана. Но если сам Андрей Иваныч признал, что император благосклонен к Екатерине Долгорукой, это… это можно счесть новым направлением государственной политики!
Она взволнованно стиснула руки, не отводя взора от всепонимающих, улыбчивых, приветливых глаз Лопухина. Мелькнуло где-то на обочине сознания страстное, влюбленное лицо Альфреда Миллесимо, его губы… но сейчас ей было уже не до Миллесимо. Сузив глаза, мгновенно превратившись из испуганной девчонки в надменную даму, сказала непререкаемым тоном – именно так, в ее представлении, только и могла говорить императрица:
– Но вы, сударь, конечно, сделаете все, чтобы разыскать и примерно покарать виновных в нападении на меня и мою родственницу?
– Не извольте беспокоиться, матушка Екатерина Алексеевна, – точно так же мгновенно посерьезнев, ответствовал Лопухин именно в том тоне, каким и надлежит подданному отвечать своей государыне. – Хоть и затруднительно будет сие устроить, поскольку часть разбойников убита, а другие разбежались, все же знайте: жизнь положу, лишь бы вам услужить!
И Степан Васильевич почтительно приложился к милостиво протянутой руке Екатерины Долгорукой. «Императрицы Екатерины Второй», – скромно уточнила она про себя.
Сентябрь 1729 года
– Прошу вас говорить только по-русски, сударь. Слава Богу, я достаточно преуспел в этом несуразном наречии в отличие от испанцев. И это к нашему счастью. Эта нация, как, впрочем, и все остальные, приверженные католической вере, испытывает патологическую страсть к подслушиванию, подсматриванию и вынюхиванию. Недаром именно в Испании зародилась Святейшая инквизиция. Наверняка у этих стен имеются уши, а то и глаза. Я думаю, что сам факт нашей беседы не вызовет у де Лириа особых подозрений, ведь мы, предполагается, познакомились еще в Испании, у вашего приемного отца. Однако мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы кому-то стало известно содержание нашего разговора! Прежде всего потому, что оно малоприятно для вас.
– Ценю вашу заботу, – пробормотал Алекс, попытавшись усмехнуться, однако это плохо удалось. Да и Кейт смотрел так пристально, так холодно!
– Итак, сударь, из-за вас я запятнал и честь свою, и подверг урону честь своего брата. Право, мне легче было бы пережить известие о вашей кончине, чем узнать, что вы не справились с высокой миссией, на вас возложенной.
– Ну что ж, мне остается лишь просить прощения за то, что остался жив!
Алекс резко вскочил с кресла, но тотчас согнулся от боли в груди и снова сел, старательно избегая встречаться взглядом с сидевшим напротив человеком. Еще не хватало, чтобы Кейт решил, будто он нарочно пытается вызвать к себе сострадание.
Постарался выпрямиться и принять независимый вид:
– Во всяком случае, благодарю за откровенность.
– Сколько угодно, – буркнул Кейт.
– И каковы должны быть теперь мои действия? Прикажете покончить с собой?
Кейт пожал плечами:
– На это полная ваша воля. Другое дело, что поправить уже ничего нельзя, и даже если вы сейчас перережете себе горло на моих глазах, все равно ничего не изменится.
– Не изменится, вы правы. Но, быть может, еще не все потеряно? Герцог говорил мне, что князь Долгорукий отправил людей в эту деревню, в эти забытые Богом Лужки, чтобы провести дознание у сообщника Сажина и, елико возможно, разыскать похищенное. Не сомневаюсь, что к сему будут приложены все старания, ведь иначе, руководствуясь приказом государя, князю Долгорукому придется возмещать ущерб испанцам.
– Я знаю Долгорукого. Он скорее откусит себе обе руки, чем отдаст хоть что-то из своего добра. – Кейт усмехнулся, довольный каламбуром, но тут же спохватился и снова насупился: – Мало вероятности, мало… Зачем этим простолюдинам хранить флакон?
– Красивая вещь, которую можно продать за немалые деньги.
– Вещь-то, может быть, и сохранится. А вот ее содержимое – это вопрос. Скорее всего, они просто-напросто выплеснут его на землю. А ведь именно ради этого содержимого…
– Вот как? – теперь холоден сделался голос Алекса. – Значит, я был для вас всего лишь вьючной лошадью, назначенной для перевозки ценного груза? Но для чего в таком случае было заставлять меня убивать Хорхе Монтойя?
– Разве вам не доставило наслаждение вонзить нож в грудь презренного католика? – насмешливо искривил губы Кейт. – Разве вы не почувствовали в этот миг, что братья и товарищи смотрят на вас и ликуют вместе с вами?
– Ну да, я почувствовал, – не очень уверенно кивнул Алекс. – Но это мог бы сделать любой наемник. Главное, я полагал, что в обличье этого человека смогу принести пользу братьям. Я полагал, что задача курьера – лишь побочная, а главное…
– А главное – вынюхивать, выведывать, шпионить, – подсказал Кейт самым сладким голосом.
– Вы нарочно стараетесь оскорбить меня, – Алекс глянул испытующе. – Никогда не предполагал, что у вас, Джеймс, окажется так мало самообладания.
– Будет лучше, если вы станете называть меня не Джеймсом, а Хакобом, подобно всем этим гнусным черномазым и теплолюбивым неженкам-испанцам, – буркнул Кейт. – Джеймс – это все-таки слишком уж по-английски. Предполагается, я сохраняю глубокую ненависть к родной речи и всем обычаям забытой родины. Кстати, что вы имели в виду, делая этот выпад насчет моего самообладания?
- Предыдущая
- 35/76
- Следующая
