Причуды богов - Арсеньева Елена - Страница 19
- Предыдущая
- 19/76
- Следующая
Девушки ели вволю, жили на всем готовом; им разрешали оставлять себе подарки «садовников»: хозяину шла только входная плата и плата «за услуги». И, насколько успела узнать Юлия, никто не спешил по доброй воле покинуть Театр: ведь некоторые из девушек были спасены паном Аскеназой не только от бедности, но и от полиции, и, выйди они отсюда, их ждала бы тюрьма.
Как Юлию. Ведь она была самой отъявленной из отъявленных, отпетой из отпетых!
Ее искали. Она знала это со слов мадам Люцины, частенько, даже и на третий месяц после появления у них Юлии, заводившей разговоры о том, что убийца горбатого служки из церкви Ченстоховской Божьей Матери так и не найден. Доподлинно известно, что это женщина; ее даже видели возле дома: в синей амазонке, русоволосую, в компании с каким-то господином.
Произносила все это мадам Люцина, с упреком глядя на Юлию: мол, сама нагрешила, а добрейший пан Аскеназа оказался замешан! Впрочем, впрямую она ничего не говорила. Здесь вообще никто ничего не называл впрямую, недаром же бордель именовался Театром, посетители – садовниками, девки – цветочками. В обычае были следующие эвфемизмы: «обрывать лепестки» означало тут процедуру, которую мадам Люцина проделывала с девственницами, готовя их к работе; «срывать цветок удовольствия» – принимать клиента один на один; «слизывать росу» – выполнять любимую эротическую причуду мадам Люцины; «собирать букет» – предаваться ласкам втроем, вчетвером, впятером; «плести венок»…
О, это было нечто, только созерцание (даже не участие в нем!) коего повергло Юлию в жесточайшую нервную горячку, едва она успела оправиться от простуды, которую подхватила, когда они вдвоем с невесть откуда взявшимся Аскеназой торопливо шли, почти бежали из дома, где остался убитый Яцек, через Подвале на улицу Широкий Дунай, обходя людные места, и дул ветер – какой ветер! Юлия привыкла видеть Варшаву городом учтивых, лукавых мужчин и прелестных, кокетливых женщин, городом улыбчивых лиц; той ноябрьской ночью она была поражена: куда же делись улыбки?! Их, точно по мановению волшебной палочки, сменили злобные, грязные, жестокие люди. Казалось, они, подобно неким чудовищам, ждали темноты, чтобы появиться и начать свершать свои черные дела. И еще казалось, что, как в сказке, все изменится с первым же криком петуха, исчезнет ужас… Но ужас и днем не исчез – он просто был теперь ярко освещен.
Яцек был порождением этого ужаса; те следы разрушений, которые видела Юлия здесь и там, и кровь, пятнавшая мостовую, и задыхающийся шепот Аскеназы, причитавшего на ходу:
– Все кричат на евреев, что они продали Христа, и я вот думаю: может, какой один еврей когда и продал немножко Христа, иначе почему и откуда на наших евреев вдруг выскочило такое?! Побили вместе с русскими! Ну, я понимаю: Абрам Гопман – он человек зажиточный, ростовщик, там было что, где, куда хорошо положено! Ну, хорошо: Мойша Каганович, золотых дел мастер, – это голова! Это богатство! Он мог злотыми вымостить свой нужник, и стены нужника, и потолок изнутри и снаружи, да еще хватило бы на дорожку, ведущую к дому! Хорошо, у них было чем набить карманы, – таки да! Еврей знает: когда поляки бьют русских, когда русские бьют поляков, еврей должен пошире открыть свой кошелек, надеть ермолку и читать Талмуд, уповая на милость Иеговы. Но скажите мне за-ради вашего Христа, почему погиб смертью Рафка Арбитман? Он разной ветошью торговал-продавал, шлялся туда-сюда, у него и брать-то нечего, – его за что убили?! Будто бы он был шпион у господина генерала Бушкова, служил русским. Слушайте меня! Рафка Арбитман – шпион?! Да вы с меня смеетесь! Чтобы еврей помогал русскому бесплатно! Если бы Рафка был шпион, он не ездил бы на своей таратайке! Рафка Арбитман ездил бы в карете, в парчовых подштанниках ходил бы, если бы он был шпион!
Юлия почти не слушала: ледяной ветер пробрал ее до костей, лицо пылало, бил озноб, а потому, едва они добежали до хорошенького особнячка на улице Широкий Дунай и им отворила дама лет тридцати с ярко-рыжими кудрями (это и оказалась мадам Люцина), Аскеназа велел прежде всего уложить «бедную девочку» в постель и вылечить. «Но не трогать! – грозно присовокупил он. – Все потом!» Юлия поначалу ничего не поняла. Смысл сего предостережения сделался ясен позднее.
Ходила за нею при болезни глухонемая придурковатая служанка, да и Люцина изредка появлялась, спрашивала о здоровье, однако сама ни на какие вопросы не отвечала: ни где Юлия очутилась, ни когда сможет уйти, ни когда появится пан Аскеназа. «Сперва поправляйся!» – одна была на все отговорка. В комнате, где поместили Юлию, был книжный шкафчик, доверху набитый романами с картинками самого откровенного содержания, от древних «Золотого осла», «Искусства любви» и «Дафниса и Хлои» до новейшего Баркова с его Лукой Мудищевым, который преследовал Юлию в кошмарах, то и дело меняясь похабным обличьем с покойником Яцеком. Разумеется, она прочла все эти книжки – сперва от нечего делать, а потом из разыгравшегося любопытства, немало пополнив теорией запас своих практических знаний и поняв, что первый опыт любви получила от человека, в сем деле незаурядного. Незаурядного Зигмунда Сокольского, стало быть.
Как догадалась Юлия потом, со временем, книжки сии оказались в ее покое не без умысла: хитроумная Люцина исподволь подготавливала новенькую к тому, что ей предстоит увидеть. И все же «венок» оказался слишком сильным впечатлением!
Юлии в тот вечер не спалось. До смерти невмоготу сделалось сидеть в душной, пыльно-плюшевой спаленке, размышлять о своей переломанной жизни, искать будущего, печалиться о прошлом – и развлекаться чтением книг, которые против воли так задорили ее умело разбуженное Зигмундом естество, что Юлия с трудом отгоняла от себя непрошеные видения, от которых похотливая судорога не раз и не два сводила ее чресла. Итак, она запахнулась в бархатный синий халатик, заплела косы и осторожно вышла из своей комнатки, желая разведать наконец-то, где она находится и нельзя ли отыскать свою одежду и сбежать отсюда?!
Она очутилась в полутемном тихом коридоре, а пройдя шагов десять, увидела лестницу и услышала отзвуки веселых голосов и смеха. Сначала Юлия вернулась и подергала несколько дверей, выходивших в коридор. Все были заперты на ключ, ничего не оставалось, как спуститься по лесенке и поглядеть, что за шум внизу. Так она и поступила. Оказавшись перед задернутой портьерою, Юлия отвела краешек ее и увидела нечто, от чего у нее подкосились ноги.
На круглом большом и низком столе, устланном подушками и покрывалами, возлежали попарно шесть красивых обнаженных девиц, одна внизу, другая на ней, целуясь и лаская друг друга. Изрядно пополнившая свое образование Юлия догадалась, что видит лесбийские забавы, воспетые изысканной Сафо. Однако это было еще не все. Девицы устроились так, что ноги их были широко разведены и сокровенные места каждой доступны взорам и плоти молодых мужчин.
Не веря глазам своим и не в силах отвести их, всматривалась Юлия в бесстыдное действо. Мужчины были все на подбор молодые красавцы, особенно один: стройный, золотоволосый, кудрявый. Он стоял спиной к Юлии, и она невольно задержала взгляд на его фигуре Аполлона, которую портили только тощие, чрезмерно волосатые ноги сатира. В этот миг мужчина столь буйно вторгся в верхнюю девицу, что та не выдержала натиска и рухнула на свою напарницу. Мужчина, матерясь, вскочил сверху, не упуская удовольствия, и на столе-ложе образовалась такая разнузданная свалка, что это зрелище оказалось непосильно для Юлии: лишившись сознания, она рухнула на пол под дверью комнаты в самый пик царившего там блудодейства.
Здесь ее и нашла мадам.
Почти месяц провела Юлия, не вставая с постели, а когда доктор признал, что горячка пошла на убыль и угрозы жизни и здоровью больше нет, к больной явилась мадам Люцина и повела на нее столь прямую атаку, что Юлии сперва показалось, будто слова этой рыжей красивой женщины с беспощадными черными глазами – тоже порождение бреда.
- Предыдущая
- 19/76
- Следующая
