Повелитель разбитых сердец - Арсеньева Елена - Страница 63
- Предыдущая
- 63/83
- Следующая
Я торопливо, с пятого на десятое, рассказываю все, что знаю. О том, как мы познакомились с Асей в приемной Предварилки, о надежде, которую заронила в ее душу, по всей видимости, Елена Феррари, о том, как эта надежда рухнула и погребла под собой всю Асину жизнь. Я говорю – и вижу, как тает лед в обращенных ко мне глазах Мансурова. Мне кажется, подобно тому, как в них возвращается дружеское выражение, ко мне возвращаются силы и сама жизнь. Стараясь продлить, удержать это блаженство, я говорю, говорю, не могу остановиться. Я рассказываю о том, как пыталась выкупить жизнь брата и как мне это не удалось, я рассказываю об обыске в моей квартире и о смерти Дуняши. Наконец я рассказываю о седой женщине, отдавшей бедной девушке мятую бумажку со словом «Вода»…
– Вода! – восклицает Максим Николаевич. – Боже мой, вода! Неужели вы выбросили эту бумагу? Или нет? Где она?
Я достаю из кармана еще более измявшееся письмо Борисоглебского и протягиваю Максиму Николаевичу.
– Простите, очень прошу вас, простите… – твержу я все одно и то же. – Я не хотела, я нечаянно прочла это письмо. Такая случайность… – Путаясь в словах, я излагаю историю своего обморока, говорю про мокрый платок, про трамвай, про бегство с принудительных работ. А потом, уже не в силах остановиться, выпаливаю все свои выводы, объясняю, как и каким образом поняла смысл письма, после чего и решилась прийти в эту квартиру.
– То есть вы полезли на крышу, чтобы отыскать за трубой нечто… какое-то сокровище? – спрашивает Максим Николаевич.
Чувствую себя дура дурой, какой-то вульгарной искательницей кладов. Чужих кладов, что самое отвратительное! Чуть ли не мародершей!
– Тетрадь… – лепечу я. – Там написано о тетради. Из… извините меня. Я понимаю, что зря пришла сюда. Мне лучше уйти!
Отворачиваюсь, не в силах более вынести унижения, резко встаю и даже успеваю сделать шаг прочь, но не более – Максим Николаевич хватает меня за руку.
– Погодите-ка, – говорит он. – И куда вы пойдете сейчас? Насколько я понял, дома вам лучше не появляться?
Да… Я об этом совершенно забыла. У меня подгибаются ноги.
Уж не собралась ли я упасть в обморок третий раз за день? Смутно ощущаю, что меня куда-то ведут и усаживают. Потом в руке у меня оказывается что-то, остро пахнущее. Я почти забыла этот запах. Да ведь это… сыр! Кусок хлеба с сыром!
– Ешьте-ка, – слышу голос Максима Николаевича. – Ешьте, а я тем временем кое-что сделаю.
Меня не надо уговаривать. Я способна выждать только приличное мгновение, чтобы он отвернулся от меня, а потом вгрызаюсь в хлеб. И в сыр! Я не ела сыра, наверное, больше года. От голода и слабости шумит в ушах, я как-то смутно слышу поодаль грохотание. Жую и думаю: что же это грохочет? Неужели дождь пошел?
Наконец от моего сандвича не осталось ни крошки. В глазах проясняется, одновременно прекращается грохот по крыше. И тут я вижу, как через подоконник кухни перебирается Максим Николаевич. В руках у него небольшой сверток, обернутый кухонной клеенкой и перетянутый веревками.
– Вам лучше? – спрашивает он.
Киваю, не сводя глаз со свертка.
– Господи, вы нашли это! Вы нашли!
– Нашел, – кивает Мансуров. – Благодаря вам. Это судьба… Конечно, это судьба, что я сегодня вернулся домой. Знаю, что рисковал, меня отговаривали, да и времени до моего отъезда уже в обрез, а ведь потянуло меня воротиться. Воистину, судьба!
Я снова перестаю слышать. Так он уезжает! Уезжает скоро!
А я? А как же я?!
Дурацкий вопрос. Что ему до меня? Надо взять себя в руки. Еще не хватает зарыдать перед этим чужим мне человеком из-за того, что мне кажется невыносимым потерять его снова – после того, как я уверилась было, что обрела его.
Глупо. Как глупо. Я веду себя, как навязчивая дура.
– Ну что ж, Максим Николаевич, – говорю самым светским тоном, на который только способна. – Я очень рада, если помогла вам найти ценности, принадлежащие вашей семье. А теперь позвольте пожелать вам счастливого пути. Вас ждут, да и мне тоже пора.
Пытаюсь встать, но его рука давит мне на плечо и принуждает сидеть.
– Успеете, – говорит он настойчиво. – И я тоже успею. Вы разве не хотите узнать, что в свертке?
– Какое мне дело? – поднимаю я брови. – Это меня не касается.
– Конечно, конечно, – торопливо кивает Мансуров. – Но я вам все же кое-что расскажу, ладно? Дело в том, что мне очень нужен ваш совет. Не волнуйтесь, мой рассказ не будет долог.
В этом свертке – наши фамильные мансуровские сокровища. Некоторое количество драгоценностей, не бог весть что, конечно, а все же хватит на безбедную жизнь лет этак в течение пяти. Если быть поскромней, то все десять можно протянуть. Отец был очень богат и беспрестанно дарил нашей с Аськой матери великолепные бриллианты и прочие драгоценности. Отец наш был граф Николай Мансуров. Он был женат, но в браке у него не было детей. Беда в том, что вскоре после свадьбы его жена, страстная наездница, упала с лошади и сломала спину. Почти двадцать лет она провела прикованная к постели, и все это время отец старался как мог поддерживать ее. Разумеется, он не решился ее бросить, хотя всю радость его жизни составляла наша мать, ну и мы, их дети. Он усыновил меня и удочерил Аську, дал нам свою фамилию.
Борисоглебский – сын его законной жены от первого брака. Родной отец его давно умер, Алешка носил его фамилию, но звал папой графа Мансурова. Меня Алешка считал младшим братом, однако Аську… – Максим Николаевич печально вздохнул, – Аську он никогда сестрой не считал, называл ее с самых ранних лет только «моя невеста» и всегда знал, что женится на ней. Так оно в конце концов и получилось. Кстати, раньше, до свадьбы, это была его квартира, Алешкина, а потом он переехал к Асе, в наш домик на Сергиевскую, ну а я обосновался здесь.
В молодости отец много путешествовал. Он очень любил Францию, там у него были близкие друзья. Особенно дружен он был с графом Арманом де Буагеллан де Сен-Фаржо. К несчастью, друзья поссорились из-за какой-то безделицы. Арман вызвал своего русского приятеля на дуэль. Отец клялся, что намерен был стрелять поверх головы своего приятеля – только чтобы попугать его. Однако, видимо, пистолет был плохо пристрелян. Отец ранил Армана в голову, и тот умер через несколько минут у него на руках, уверяя, что прощает его, и завещав ему на прощание свой дневник. Этот дневник отец считал самым большим своим сокровищем, но не показывал его нам, потому что слишком больно ему было вспоминать о смерти Армана. Кое-что знал только Алексей, которого отец очень любил и которому всецело доверял. От него я и услышал, что в тетради вели записи несколько поколений хозяев замка Сен-Фаржо. С этим замком связана история таинственного исчезновения одной из знаменитых картин Давида, которая называется «Смерть Лепелетье».
– У Давида есть картина «Смерть Марата», – говорю я недоумевающе. – Какой Лепелетье?
– Так звали одного из членов Конвента, графа, аристократа, который голосовал за смерть короля и поплатился за это, – поясняет Максим. – Его родственники не могли простить Лепелетье и пытались уничтожить всякую память о его предательстве. Даже картину спрятали. Да так, что никто не мог ее отыскать. Я думаю, что в дневнике Армана указан некий след, который может привести к пропавшему сокровищу. Отец всю жизнь мечтал, как поедет со всеми нами во Францию, отыщет картину и передаст ее, скажем, в Лувр. Он был страстным коллекционером, у него раньше (теперь-то все пропало, конечно!) было дома много картин, но почему-то тематически связанных со смертью. Уж не знаю, откуда взялось у отца такое мрачное пристрастие, он был вообще-то очень веселым человеком, жизнелюбом. Честно говоря, мы не были с ним особенно близки, я ведь, что называется, маменькин сынок, а его дичился и сильно ревновал к Алешке. Только незадолго до смерти папы мы сошлись и сдружились. Сказать правду, все эти давние французские дела меня очень мало интересовали. Конечно, я рад, что сегодня мы нашли тетрадь, однако куда больше доволен тем, что отыскались мамины бриллианты. Надеюсь, не покажусь вам меркантильным и избыточно расчетливым, если сознаюсь: не было бы их, я даже не стал бы искать дневник Сен-Фаржо. Тем более что по-немецки и по-английски говорю свободно, а вот французского не знаю, отчего-то никак не дается мне этот язык. А вы как?
- Предыдущая
- 63/83
- Следующая
