Поцелуй с дальним прицелом - Арсеньева Елена - Страница 67

• Предыдущая
• 67/79
• Следующая

Я тупо смотрела в его встревоженное лицо. Только теперь вспомнила, что именно было самым главным в рассказе Насти.

Мой муж-то ведь болен! Что же с ним? Я забыла об этом спросить!

– Погодите, Эжен, я сейчас вернусь, – пробормотала я и чуть не бегом бросилась обратно в церковь.

С Настей мы столкнулись в дверях – она отдавала какие-то распоряжения служке, видимо, о выносе гроба, – но у меня сложилось впечатление, что она знала: я вернусь, и поджидала меня.

– Настя, скажите… – задыхаясь, выговорила я, – что было в тех анализах, которые взял Никита? В анализах моего мужа?

Настя поджала губки.

– Уж не знаю, имею ли я право… – чуть слышно пробормотала она с ханжеским видом. – Врачебная тайна, вы же понимаете…

Итак, эта лицемерная тварь вспомнила наконец о врачебной тайне! Мне хотелось схватить ее и трясти изо всех сил, хотелось ударить ее головой о каменную стену, убить ее. Я ее ненавидела, ненавидела! И вместе с тем знала, что, если она прикажет, я сейчас встану перед ней на колени, только чтобы она сказала мне…

– Настя… умоляю… – выдавила я.

Бесконечно длилось молчание.

– В тех анализах было сказано, что у него белокровие, – наконец вымолвила Настя, опуская глаза.

Несколько минут прошло в молчании. Алёна чувствовала только, как мягкая кожа сиденья леденит ее собственную кожу на ногах – там, где кончались шорты. И думала, что расхожее выражение «похолодеть от страха», оказывается, не больно-то точно. Вот она, к примеру, вовсе не похолодела. Ей скорее жарко. Или она просто не испугалась?

Прислушавшись к собственным ощущениям, она поняла – страха и впрямь не испытывает. Впрочем, чувственным волнением на тему «удар иль поцелуй» тоже не пахло. Она вообще ничего не ощущала, не испытывала, кроме этого не слишком-то приятного холодка мягкой, дорогой «поршевой» кожи.

Или все же «поршневой»?.. Алёна частенько западала так на лингвистику или филологию в самые неподходящие для этого моменты, вот и сейчас она вдруг вспомнила некую старинную русскую поговорку, вычитанную не то в «Толковом словаре» Даля, не то в другом аналогичном бестселлере: «Все люди как люди, а у меня муж как поршень!» Почему-то развратная писательница подумала, что речь идет о каком-то сексуальном маньяке, однако неведомая бабенка жаловалась всего лишь на диковатость и неаккуратность супруга: ведь поршень – это не что иное, как старинный пастуший башмак, сшитый из цельного куска кожи с мехом… да уж, стоит только вообразить облик того мужика!..

– Эти два юных индюка из-за вас готовы были заклевать друг друга, или вы просто исполняли роль секунданта? – раздался вдруг голос Фримуса – Морта, и смешок, прозвучавший в его голосе, мигом привел вспыльчивую Алёну в бешенство.

Ага, значит, все-таки удар произойдет меж ними, сто тысяч раз удар! Что за пакостный вопрос? Вот уж правда, что не мужик, а сущий поршень. Он что, намекает на Алёнин возраст? Якобы из-за нее уже и подраться невозможно, она годится только на роль бабушки-старушки, секунданта? Да между прочим, не далее как пару месяцев назад один молодой человек – всего лишь двадцати двух лет! – ради Алёны жизнью готов был пожертвовать, закрывал ее от выстрела, можно сказать, своим телом, а потом настоятельно предлагал распоряжаться этим самым телом как угодно, просто-таки молил об этом.[31] Однако недоступная писательница предпочла другого. И если дело не кончилось дуэлью, то лишь потому, что молодые красавцы даже не подозревали о существовании соперника, а не то, конечно… а не то, наверное… а не то, быть может!..

Может быть. А может и не быть.

Алёна была, конечно, очень вспыльчива, но и чрезвычайно отходчива. Уже через мгновение она подумала: а забавно, что Фримус… хоть тресни, невозможно называть этого обворожительного мужчину таким страшным именем – Морт… так вот, до чего же забавно, что Фримус нашел для драчунов тот же эпитет, что и она, Алёна. Впрочем, это сравнение, так сказать, носилось в воздухе.

Она вспомнила дуэль на птичьем дворе, вспомнила хлопотливую серую цесарочку, из-за которой трепали друг друга два Жильберовых дондона, вообразила в роли такой цесарочки юную прелестницу Женевьеву – и утраченное было чувство юмора вернулось к ней.

Строго говоря, в вопросе Фримуса не было ничего такого, из-за чего бы стоило так уж сильно свирепеть… Наверняка он не хотел ее обидеть!

– Нет, я изображала взволнованный партер, – сказала она, призывая на помощь весь свой небогатый словарный французский запас. – Собственно, я только что выскочила на дорогу – да так и остолбенела.

– Было с чего остолбенеть, – хмыкнул Фримус. – Из мальчиков пух и перья летели, они даже дорожный знак повалили!

– Дорожный знак убрал Доминик, – ляпнула Алёна. – Теперь я в этом убеждена!

– Не понял… – с веселым удивлением обернулся к ней Фримус, и его глаза – почти глаза Игоря! – вновь пробудили в сердце нашей романтической писательницы странное томление.

Сто тысяч раз… что?

– Когда я только вышла на дорогу, впереди меня мелькнул велосипедист в черной майке. Это был Доминик, – пояснила Алёна, не уточняя, что сначала решила, будто это Фримус. Ни к чему ему знать, что она вообще о нем думала, а то еще возомнит о себе!.. – Пока бежала, я подняла с обочины три знака, обозначающих повороты и скользкое дорожное покрытие. Думала, то ли ветром ночным их свалило, то ли рабочие, которые дорогу ремонтировали, убрали, а потом забыли на место поставить. После меня обогнал парень в оранжевой майке, этот красивенький парижанин, не знаю, как его зовут. Потом я наткнулась на эту дуэль, увидела валяющийся знак и поняла, в чем дело.

– Какие страсти кипят в богоспасаемом Мулене, подумать только! – присвистнув, пробормотал Фримус. – Дуэль из-за прекрасной дамы, коварные злоумышления против соперника… Бедняга Доминик надеялся, что столичный соперник разобьет себе нос и этим разочарует Женевьеву? Бульших увечий на этой дороге, даже упав с велосипеда, причинить себе невозможно… А впрочем, еще коленку удастся расшибить, не более того. Однако шрамы только украшают мужчину, особенно в глазах влюбленных барышень, а ведь Женевьева влюблена в юного красавчика совершенно по уши, или я ничего не понимаю в жизни.

Шрамы только украшают мужчину… Кто-то совсем недавно произнес эту, безусловно, правдивую фразу в присутствии Алёны, вот только кто? И по какому поводу?..

Да не кто иной, как она сама! А повод был тот, что она увидела разбитую губу киллера Никиты Шершнева и внезапно захотела поцеловать его в эту губу…

Господи! Беспринципная нимфоманка, вот ты кто! В своих распутных сновидениях задыхаешься от любви к одному, а днем мечтаешь о поцелуях другого и третьего… и не только о поцелуях. И кто, кто, ради всего святого, кто эти второй и третий?!

Рука Алёны так и дернулась – нажать на ручку дверцы, выскочить вон и дать деру через дремучий бургундский лес, чтобы спастись от свирепого убийцы по имени Дени Морт и от призрака аналогичного убийцы по имени Никита Шершнев, – однако она, конечно, ничего такого делать не стала. Во-первых, вывалиться на полном ходу из «Порша» – это вам не с велосипеда упасть, тут разбитым носом не отделаешься, а если мужчин шрамы и украшают, то женщин – нет, нет и еще раз нет. Во-вторых, свирепый убийца никакой такой свирепости по отношению к Алёне не проявлял. В-третьих, слишком велика вероятность того, что бредовые измышления завели нашу писательницу чрезмерно далеко, и обаятельный Фримус не имеет никакого отношения к ужасному Дени Морту.

– А впрочем, хоть времена и меняются, но человеческие страсти остаются теми же, – глубокомысленно изрек в это мгновение Фримус. – Отчетливо помню, как сам участвовал в такой же кровавой дуэли из-за одной прекрасной блондинки. Лет мне было тогда примерно столько же, сколько нашим юным индюкам… Правда, мы с моим соперником не съехались из разных городов, а учились в Нуайере в одной школе и даже в одном классе. Дама наших сердец была нашей одноклассницей. Ее звали… Господи, совершенно не могу вспомнить… помню только ее удивительно красивые волосы, словно вьющиеся солнечные лучи. Потрясающая была девчонка, Женевьева рядом с ней просто латексная Барби, не более того. Нет, ну как же ее звали, а?..

• Предыдущая
• 67/79
• Следующая